Джонатан Франзен - Поправки
Третий роман с мужчиной вдвое старше ее закончился браком. Дениз решила избавиться от сопливого либерализма. Бросила колледж, целый год работала и копила деньги, съездила на полгода во Францию и Италию, а по возвращении в Филадельфию устроилась в вечно переполненной столовой (макароны и рыба) в стороне от Кэтрин-стрит. Набралась опыта и предложила свои услуги кафе «Луш» – в ту пору это заведение переживало пик популярности. Эмиль Берже нанял ее сразу же за красивые глаза и умение работать ножом. Не прошло и недели, как он жаловался ей на недостаточную квалификацию всех сотрудников, кроме них двоих.
Заносчивый, сардонический, преданный Эмиль стал для Дениз желанным прибежищем. С ним она чувствовала себя взрослой. Он говорил, что первого брака ему хватило за глаза, но послушно повез Дениз в Атлантик-Сити и (говоря словами «Барбера д'Альба»,[73] которое она пила, когда делала ему предложение) превратил ее в порядочную женщину. В кафе «Луш» они стали партнерами, опыт перетекал из его головы в ее. Оба посмеивались над своим давним претенциозным соперником – «Ле бекфен». Не раздумывая, приобрели трехэтажный особняк на Федерал-стрит, поблизости от Итальянского рынка, среди смешанного белого, черного и вьетнамского населения. Они обсуждали оттенки вкуса, словно марксисты – грядущую революцию.
В конце концов Эмиль научил жену всему, что сам знал, и тогда она в свою очередь попыталась чему-то научить его, – не обновить ли малость меню, если ты не против, попробуем подать это с овощным гарниром и добавить щепотку тмина, если ты не против… Тут-то она и уткнулась в ту стену насмешки и давно закаменевших убеждений, которая казалась ей надежной защитой, пока сама Дениз оставалась по другую сторону. Она чувствовала себя более опытной, честолюбивой, изголодавшейся, чем ее седовласый муж. Казалось, в круговороте работы и сна, сна и работы она так стремительно старела, что обогнала Эмиля и сравнялась со своими родителями. Тесный мирок, в котором они с мужем круглосуточно, дома и на работе, были вместе, выглядел копией родительской вселенной на двоих. В ее молодых бедрах, коленях, ступнях завелись старческие боли. Руки покрылись стариковскими морщинами, вагина усохла, Дениз обнаруживала у себя возрастные предрассудки и привычки, она невзлюбила молодежь, компьютерных потребителей с невнятной речью. Потом она сказала себе: «Я слишком молода, чтобы чувствовать себя старой». И давно загнанное в подсознание чувство вины с визгом вылетело из своей пещеры на крыльях летучей мыши, ибо Эмиль по-прежнему был верен и себе, и жене, к тому же ведь именно она настояла на браке.
Они обо всем договорились мирно: Дениз ушла из кафе и устроилась на работу к конкуренту, в «Арденны», где требовался помощник шеф-повара. С точки зрения Дениз, ресторан «Арденны» превосходил кафе «Луш» во всем, за исключением умения создать шедевр без видимых усилий. (Добиться превосходства без напряжения – безусловно великий дар Эмиля.)
В «Арденнах» Дениз ощутила желание придушить молодую особу, отвечавшую за холодные закуски. Эта Бекки Хемерлинг, блондинка с волнистыми волосами, субтильным плоским телом и тонкой кожей, которая от жара плиты заливалась алым румянцем, могла похвастаться дипломом кулинарного техникума. Дениз раздражало в ней все: кулинарное образование (Дениз отличало присущее самоучкам высокомерие), фамильярное обращение к старшим по званию, в особенности к самой Дениз, громогласные восторги по адресу Джоди Фостер,[74] идиотские надписи на футболках (что-то на тему рыбы и велосипеда),[75] «солидарность» убежденной лесбиянки с работавшими на кухне латиноамериканцами и азиатами, неприязненные обобщения насчет правых, канзасцев и уроженцев Пеории, умелое использование оборотов вроде «цветные люди мужского и женского пола», и вообще уверенность в своей правоте, которую снисходительные наставники укрепляли в способной ученице, завидуя ее маргинальности, статусу жертвы и отсутствию комплекса вины. «Что это создание делает на моей кухне?!» – возмущалась Дениз. Повара не играют в политику. Повара подобны митохондриям: у них отдельный набор хромосом, они живут в клетке и управляют ею, но не принадлежат к ее структуре. Скорее всего, Бекки Хемерлинг стала кулинаром из идеологических соображений: хотела быть крутой, держаться наравне с парнями. Отчасти подобная мотивация была знакома и самой Дениз, но оттого ее неприязнь к этой особе только усиливалась. Хемерлинг все поглядывала на нее со значением, словно знала о Дениз нечто такое, чего она сама не знала, – бессовестная ложь, но как ее опровергнуть?! Лежа ночью без сна рядом с Эмилем, Дениз представляла себе, как сжимает обеими руками шею Бекки Хемерлинг, пока не лопнут голубые, чересчур голубые глаза. Представляла себе, как вонзает большие пальцы в трахею, рвет ее.
Однажды ночью Дениз провалилась в сон и ей привиделось, будто она душит Бекки, а та ничуть не возражает. Более того, голубые глаза Бекки поощряли дальнейшие вольности. Руки душительницы ослабли, ласково прошлись по скулам Бекки, мимо ушей к нежной коже на висках. Бекки приоткрыла губы и сомкнула веки, блаженствуя, и тогда душительница опустилась на нее, прижимаясь ногами к ее ногам, руками – к рукам…
Как ей не хотелось прерывать этот сон!
«Если сон доставляет такое удовольствие, что же будет наяву?» – подумала она.
Ее брак разваливался на глазах, для Эмиля она сделалась еще одной гоняющейся за модой и угождающей толпе пустышкой из «Арденн», а он для нее – еще одним родителем, которого она предавала каждым сказанным вслух или так и не произнесенным словом, но Дениз успокаивала мысль, будто в муже ее не устраивает именно пол. Благодаря этому притуплялось чувство вины, и она нашла в себе силы сделать ужасное признание, нашла силы выставить Эмиля за дверь и даже выдержала страшно неловкое и неуклюжее первое свидание с Бекки. Дениз уцепилась за мысль, что она – лесбиянка, это освободило ее от вины, и она спокойно отнеслась к тому, что из дома ушел Эмиль, а не она. Дениз вернула Эмилю половину стоимости дома и продолжала в нем жить, ничуть не переживая, что моральное преимущество осталось на стороне бывшего мужа.
К несчастью, едва Эмиль исчез из ее жизни, возникли сомнения. После упоительного, полного открытий медового месяца Дениз и Бекки начали ссориться. Ссорились и ссорились. Их ссоры, как и быстро завершившаяся любовь, подчинялись определенному ритуалу. Они спорили о том, почему они так много спорят и кто в этом виноват. Ссорились поздно ночью в постели, обнаружив в себе неиссякаемые источники какого-то извращенного либидо, а по утрам мучились от ночных ссор как от похмелья. Все их куриные мозги уходили на ссоры. Ссоры, ссоры, ссоры. Ссоры на лестнице, ссоры на людях, ссоры в машине. Они доходили до изнеможения, до кульминации – красные лица, истошный визг, – хлопали дверьми, молотили кулаками в стены, падали, потные, разгоряченные, в судорогах – яростная страсть не унималась. Именно она связывала этих женщин, которые не слишком-то друг другу нравились. Как голос возлюбленной, распущенные волосы, изгиб бедра заставляют оставить все дела и немедленно увлечь ее в постель, так Бекки обладала целым набором приемчиков, от любого из которых пульс у Дениз зашкаливал. Больше всего ее раздражало убеждение сожительницы, будто Дениз, сама того не ведая, всегда была либералкой, коллективисткой и лесби.
