Заур Зугумов - Воровская трилогия
В семнадцатом веке английские законы, направленные против бродяг, всегда отличались крайней суровостью. Один из специальных статутов характеризовал человека, не имеющего постоянного места жительства, как существо «более опасное, чем аспид, дракон, рысь и василиск».
На Востоке отношение к каландару (а именно так здесь назывался бродяга, дословно – бродячий дервиш) было противоположно западным воззрениям. Каландар принадлежал к очень привилегированной касте уважаемых людей того времени. Это объяснялось тем, что бродяга здесь отказывался, можно сказать, от всех земных благ, был таким образом ближе к Богу и уходил в дорогу налегке – в поисках Истины.
Что же касалось матушки-России, то она, как всегда, была оригинальна и в этом вопросе. Часть общества презирала бродяг, сажала их в тюрьму, стараясь уничтожить на каторжных работах. Другая же часть того же общества в какой-то мере жалела их. Но была и третья часть. Она была пассивна, и ей была абсолютно безразлична жизнь и судьба почти любого человека, среди них больше ценились животные, нежели люди.
Я склонен предполагать, что в преступный мир понятие «бродяга» пришло все же с Востока, ибо восточная мудрость людей того времени здесь прослеживается почти во всех аспектах жизни.
Общеизвестно, что в преступном мире всегда существовало три масти: вор, мужик и фраер. Никаких перестановок на этот счет никогда не было, за исключением маленького дополнения. Как я упомянул ранее, после того как урки стали входить в семью на воровских сходняках, человек, если он раньше мог назвать себя запросто вором, теперь, не будучи никем представленным на воровской сходке или, говоря нынешним языком, не коронован, называть себя уркой не мог. Хотя в душе, конечно, он и был таковым, но разве могли бы его понять все, если бы он назвался вором?
Нет, конечно. Его назвали бы самозванцем, а свал у таких людей обычно был всегда один – в могилу.
Поэтому таких людей и стали именовать бродягами. Достоверность моих слов подтверждается хотя бы даже тем, что, обращаясь к вору хоть устно, но чаще все же письменно, правилом хорошего воровского тона является то, что в начале малявы тот, кто обращается к вору, отождествляет урку с бродягой, ибо два этих понятия неразделимы. Поэтому очень немногие могут называть себя бродягами – только те, кто этого заслуживает.
Сейчас в преступном мире, да и не только, на вопрос – кто ты по жизни или кем себя считаешь в этом мире, что в принципе одно и то же, – не задумываясь отвечают: бродягой, даже не удосуживаясь поинтересоваться у людей, более сведущих и авторитетных в этих вопросах. А что, собственно, это значит? Пользуясь случаем, хочу пояснить разницу на благо молодежи и во избежание ею роковых ошибок.
Бродяга – это человек, посвятивший себя всему воровскому, точно так же как и вор, лишь с одной существенной разницей: он «не в полноте». То есть либо еще «не при своих», но в будущем поднимет свой вопрос, либо исходя из преклонного возраста, либо из объективных житейских причин им уже не будет. Но бродягой останется до конца дней своих, так же как и вором в душе.
Советую к моим словам прислушаться любому, прежде чем брать на себя огромный груз ответственности, за который впоследствии придется понести суровое наказание. А говорить, что ты – бродяга, не являясь им на самом деле, слишком опасно. Это на свободе может многое сойти с рук, но, не дай бог, тюрьма! Так что, думаю, многим стоит задуматься над моими словами…
Ну а теперь, после некоторых полезных советов и пояснений, продолжу свое повествование.
В те времена, о которых я пишу, повсюду в стране, а тем более в тюрьмах и лагерях, существовал строгий воровской закон. В частности, один из пунктов которого гласил: если бродяги, прибыв на зону, тюрьму, пересылку и так далее, застают там положенца, действия которого, по их мнению, идут вразрез с воровскими канонами, они обязаны незамедлительно отписать об этом либо ворам, которые доверили зону этому положенцу, либо любым находившимся поблизости уркам. Затем они должны были поставить об этом в известность самого положенца и ждать ответа. А уже по прибытии ответа поступать строго в соответствии с написанным.
В нашем случае никто из арестантов не знал, кто доверил лагерь этому прохиндею, сам же он называл имена двоих урок, которые действительно существовали в природе. Больше того, один из них – Жид Ташкентский – сидел в это время в Коми. Если читатель помнит, я встречался с ним и с Хасаном Каликатой в Самарканде, когда был с Лялей на гастролях. Второго звали Мексиканец Орджоникидзевский.
Оба эти уркагана были хорошо известны массе людей не только в заключении, но и на свободе. Возможно, а скорее всего, именно поэтому, эта мразь назвала имена именно этих урок. Из пояснений Белого, а именно так звали эту скотину, следовало, что так как в этой зоне долгое время не было воров, а положение оставляло желать много лучшего, то, зная его как бродягу, именно эти урки доверили ему лагерь, оповестив его об этом малявой. Бродяги же, которые находились в тот момент рядом с ним, освободились и разъехались.
Естественно, мы не поверили ни единому его слову, и у нас для этого была масса причин, но игнорировать его пояснения мы не то что не могли, но и не имели права, будучи теми, кем были по жизни.
У каждого из нас были свежи разного рода воспоминания, связанные со строгим соблюдением воровских законов. Например, были случаи, когда зек объявлялся в каком-нибудь гулаговском застенке вором. Все или почти все бродяги не только интуитивно, но и совершенно объективно видели и знали почти наверняка, что перед ними – сухарь, и расправлялись с ним, как и положено, как с гадом. Проходило время, и при первом же свидании с ворами с этих людей спрашивали, правда, не так уж и строго, но все же спрашивали. Казалось бы, за что? И как это объяснить? Ведь эта нечисть действительно была самозванцем. Ну, во-первых, при любой уверенности всегда присутствовало слово «почти», а оно, согласитесь, всегда оставляет чувство какой-то незавершенности. Тем более оно принимает огромный, иногда даже роковой смысл, если дело касается чего-то воровского, то есть, в сущности, человеческой жизни.
Урками все объяснялось предельно просто. Раз человек назвался воровским именем, а вы сомневаетесь в его компетенции, то, будьте любезны, отпишите об этом ворам и ждите ответа, не принимая никаких бесправных мер. И, лишь только получив ответ от воров, можете действовать в соответствии с написанным в маляве.
Конечно, самозванцы знали об этом воровском законе, больше того, иногда на него они и делали свои гнусные ставки и умудрялись намутить очень много воды за то время, пока приходил ответ от воров, но закон воровской был строг и един для всех. Он был почти сродни принципу, которого свято придерживался закон дореволюционной России, который гласил: лучше оправдать десять преступников, чем осудить одного невиновного. А вот ленинская – гулаговская формулировка на этот счет провозглашала совсем противоположное: если из десяти репрессированных один окажется виновным, репрессия себя оправдает.
