Александр Проханов - Надпись
Опьяненный колокольными звонами, очарованный песнопениями на чудесном, малопонятном, святом языке, на котором, должно быть, говорят шестикрылые существа, присевшие на выступы резного иконостаса, Коробейников смотрел на священников. Казалось, они ходят по храму и развешивают невидимую пряжу. На высокий серебряный подсвечник. На распятие. На алтарные врата. Окружают этой невидимой пряжей старушек в темных шубейках, высокого, лысого, с худой шеей, старика, хрупкого Алешу, похожего на отрока Варфоломея, матушку Андронику, умоляюще глядящую с амвона на милых людей. Оба пастыря протягивали один к другому руки, словно передавали ворохи этой незримой пряжи. Коробейников чувствовал себя сладко уловленным в невидимые тенета. Наклонял голову, когда отец Лев приближался, качал в его сторону кадилом, развешивая в воздухе колечки душистого, нераспадавшегося дыма. «Как сказал отец Филипп, Россия - страна великого рассечения и великого соединения. Вначале я рассек мою жизнь, отринул прошлое, которое казалось мне порочным и мерзким. Но теперь мне открылась любовь, которая соединит меня с прошлым. Я вернусь в него без страха, гордыни, ненависти, но с любовью, раскаянием. Не знаю как, но обойму моей любовью жену, и детей, и Елену с ее нерожденным младенцем, и Саблина, который больше не станет меня ненавидеть, и Марка, который простит мой грех. У меня еще нет для этого слов и поступков, невесть любовь, которая и есть та волшебная пряжа, куда меня уловили и мне так хорошо и светло…»
Отец Лев поманил его к себе и сказал:
- Пойдешь со мной в алтарь. Встань и смотри, как буду готовить Святые Дары. Увидишь, как в момент претворения вина и хлеба в кровь и тело Господне слетятся ангелы.
Коробейников, благодарный, наивно верящий, вошел в алтарь и встал в стороне от высокого каменного престола, накрытого малиновым бархатом, на котором горел семисвечник, блестела золотая чаша, стояла дароносица с просфорой, одной из тех, что накануне он лепил, припечатывал крестом, помещал в жар печи. В алтаре было холодно, витали прохладные сквозняки, колебали пламя семисвечника. Невидимый хор по другую сторону иконостаса слабо и непрерывно пел нежными голосами, на которые, казалось, дул ветер, и они, подобно семисвечнику, колебались, угасали, возносились. Отец Филипп монотонно, рокочуще, как глубокий подземный гул, читал священную книгу. Звук его голоса звал в сумрачную пещеру, увлекал за собой смиренную паству, чтобы та спустилась в катакомбу, в подземную глухую тьму, сопровождая умершего на кресте Спасителя. Дабы потом, в чудесном воскрешении, вознестись из-под мертвенных сводов в красоту и лазурь.
Коробейников, оцепенев, боясь неосторожным движением потревожить таинственное кружение воздуха в алтаре, смотрел, как отец Лев священнодействует. Переставляет чашу с вином. Режет на золоченом подносике просфору. Целует край чаши. Отступает, низко кланяясь, сгибая на спине твердую золоченую ризу. Воздевает крест. Молча, закрыв глаза, шевелит губами. Вновь приступает к чаше, где рубиновым светом горит вино. Прикасается длинными перстами к пшеничной просфоре, обретающей теплый телесный цвет.
«Господи, - молился Коробейников не словами, а наивным, верящим сердцем, - Ты послал меня в этот мир, дал мне разум, сердце, свободу воли, наградил талантом, чтобы я прошел по кругам моей жизни, добывая в ней драгоценный опыт, - малые зерна, с которыми вернусь к Тебе. Ты встретишь меня и спросишь, что я добыл в моих странствиях. Я открою ладонь и покажу тебе маковые росинки добытого знания, и Ты либо примешь их от меня, ссыплешь в небесную житницу, либо сдуешь с ладони, как негодные и пустые. Господи, дай мне в жизни живое зерно смысла. Не отступай от меня. Люблю Тебя, верую…»
Его душа молитвенно напрягалась. Стремилась в прозрачное облако света, колеблемое над чашей с вином. Хор восхитительно пел. Отец Лев плавно и таинственно совершал кругообразные движения, складывая тонкие персты, накрывая крестом чашу. Воздух над чашей начинал трепетать, наполнялся мельчайшими корпускулами света, уплотнялся, словно в нем появлялась таинственная прозрачная сущность. Становилось светлей, ярче. Словно в это уплотненное светоносное пространство врывался лучистый дух, ударял о края чаши, волновал и выплескивал вино, вселялся в пшеничную плоть, которая начинала дышать, благоухать, расцветать. Казалось, над алтарем распускается горячий цветок. Воздух сверкал от бессчетных крыл, которые рассекали пространство, отрывали от алтарного камня парящую чашу. Коробейников испуганно и счастливо взирал. Он был услышан. Господь был с ним.
По завершении службы прихожане, причастившись, умиленные, исполненные светлой благости, покидали храм. Исчезали в проеме дверей, за которыми была морозная тьма. К отцу Льву подошли две женщины:
- Батюшка, мы слыхали, вы с отцом Филиппом хотите идти в Лесищево, - сказала одна, кругленькая, чистенькая, похожая на опрятную птичку. - Благословите идти вместе с вами. Завтра на утрене с Пелагеей хотим быть. У нее сын больно пьет. Хочет его отмолить. - Она кивнула на худую, долгоносую, со строгим лицом подругу, у которой из коротких рукавов выглядывали длинные, черные от домашней работы руки.
- Ступайте с нами, - согласился отец Лев. - За Степана молюсь каждый раз. Пусть бы и он в церковь пришел, покаялся. Через полчаса выходим. Возьмите фонарь в дорогу, - и отправился в алтарь совлекать тяжелую ризу.
Через полчаса впятером выходили из села, оставляя за собой оранжевые мутные окна, погружаясь в необъятную темень полей, в которых дул ночной, морозный ветер. Коробейников чувствовал, как сладко жжет ноздри вкусный, острый воздух, в котором мешались запахи снега, каленой пашни, заледенелой озими и далеких хвойных лесов, охваченных огромным дуновением. Впереди качался керосиновый фонарь, опускался, взлетал над дорогой, освещая руки и плечи женщин, мерзлую колею, отливал на сизой заледенелой луже, на придорожных кустах со стеклянными округлыми ветками. Сапоги обоих священников стучали о дорогу. Едва проглядывали их лица, и не были видны черные подрясники и скуфейки. Зато прекрасно слышна была речь. Словно ждали окончания службы, возможности оказаться среди ветреных бескрайних полей, по которым пустились в бесконечное странствие, паломники, богомольцы, обходя стороной шумные торжища, воспаленные, безбожные города, в поисках забытых святынь, затерянных скитов. Ночной светоч, керосиновый закопченный фонарь, был им поводырем. Слабо светил в непроглядной русской ночи.
- Теперь, отец Филипп, когда нас слышат только ночные облака да ветер и мы не видим укоряющих взоров наших иконописных святых, вы можете продолжить ваши еретические речи. Но я вам сразу скажу: отнимая у Господа его суверенное право награждать праведников Царствием Небесным, а грешников карать вечной адовой мукой, вы разрушаете богословскую основу христианства, идете дальше рационального протестантизма и впадаете в сатанизм, уравнивая христианство и коммунизм, тварь и Творца, земное, смертное и временное с небесным, бессмертным и вечным. Вам бы, отец Филипп, не священствовать, а управлять обкомом партии, заведовать идеологией. - Отец Лев язвил, однако не старался обидеть спутника, а только возжечь в нем полемику, прерванную храмовой службой.
- Отче, я не требую от вас понимания. Я действительно стараюсь сопрячь христианство и коммунизм, разглядеть их онтологическую общность, несмотря на кажущиеся, вопиющие противоречия. Есть уровень постижения, где разница исчезает. Где находят свое объяснение трагические кровавые противоречия. Я действительно вызываю негодование и у владыки, который прознал о моем учении, и у областного уполномоченного по делам религий, который наведался в Лесищево и прослушал мою воскресную проповедь. Я высказываю вам вслух мое учение, ибо вижу в вас ищущий ум и пытливую, богооткровенную душу.
- Продолжайте, отец Филипп. Ночной ветер способствует тому, чтобы ваши слова были подхвачены и унесены в непроглядную русскую тьму.
- Я остановился на том, что Господь, по мере просветления и укрепления человечества, препоручал ему все новые и новые свои полномочия. - Отец Филипп не замечал насмешки и говорил, ибо накопленные суждения требовали собеседника. Его учение, выстраданное в казематах и гонениях, обретало свою завершенность, искало слушателя, и этим слушателем среди пустынных весей и осиротелых деревень оказался другой, подобный ему, искатель и беглец, столь же одинокий, как и он. - Теперь, может быть, Господь поручает человечеству совершить акт воскрешения руками самого человечества, для чего производит переворот в земной истории. И поскольку этот переворот грандиозней всего, что было прежде, созвучен с сотворением человека, явлением Христа и является, по сути, Вторым Пришествием, то и сопровождается грандиозными взрывами и потрясениями, которые ставят в вину коммунизму, но которые являются знамениями предстоящего чуда…
