Дуглас Кеннеди - Покидая мир
— Я все тебе расскажу в пятницу. Мне нужно съездить в Калгари, закончить там все дела. А оттуда могу прилететь в Портланд.
— Каким ветром тебя принесло назад в Бостон?
— В пятницу ты получишь полный отчет.
— А с Тео не собираешься повидаться, пока ты в Кембридже?
— Чур меня, конечно нет. Я знать не знаю о нем после той стычки в ресторане с ним и его любовницей.
— Да, слышала я об этом…
— Я и не сомневалась, что до тебя дойдут слухи. Мир все-таки чудовищно тесен.
— Вообще-то, я знаю, что Тео хочет с тобой встретиться и поговорить.
— Откуда такие сведения?
— Просто он названивает мне через месяц-другой, все надеется, что я знаю, где ты и что с тобой. Пару раз он был под градусом и в слезливом настроении. Плакался, рассказывал, что Адриенна его бросила, и что теперь часа не проходит, чтобы он не вспоминал Эмили и тебя, и что он хочет…
— Ни слова больше. Слышать не хочу об этом.
— Я тебя понимаю. Итак, встречаемся в пятницу. Сбрось мне по электронной почте данные о рейсе. Я тебя встречу.
— Как же я рада твоим новостям, Кристи. Всем!
— Кто бы мог предположить? Я, которая всегда говорила, что близко ко всем этим глупостям не подойду.
— Жизнь на то и жизнь, чтобы рушить все наши догмы.
— Я страшно счастлива, что ты объявилась.
— Я тоже.
Закончив разговор, я долго сидела, обхватив голову руками. Тео… Все это время — все месяцы, прошедшие после смерти Эмили, — я тщетно пыталась подавить в себе ненависть к нему. На одном из сеансов психотерапии после моего неудавшегося самоубийства доктор Айрленд сказала, что когда-нибудь в будущем я сумею избавиться от этой слепой ярости.
— Я не утверждаю, что вы должны его простить, — объясняла она мне. — Наверное, это невозможно. Но что вам непременно нужно будет постараться сделать — это перестать его ненавидеть. Потому что эта ненависть губительна в первую очередь для вас самой. Вам не удастся победить, ненавидя. Это никуда не ведет, ничего не решает и, как это ни печально, все равно не может повернуть время вспять. Настанет день — не знаю когда, может быть, через несколько лет, — и вам удастся отбросить это чувство. Но для этого должно пройти много времени.
Доктор была чертовски права, потому что пока злость и ярость по-прежнему переполняли меня.
То же самое я сказала и мистеру Алкену, встретившись с ним на другой день. Он был, по-моему, искренне рад видеть меня и в своей неподражаемой неуверенной манере осведомился, как я поживаю.
— В какие-то дни полегче, иной раз невыносимо. Наверное, так теперь будет всю жизнь…
— Прежде чем мы перейдем к другим материям, я должен довести до вашего сведения, что ваш бывший супруг… так, по-видимому, следует называть его официально… мистер Тео Морган… регулярно связывается со мной, пытаясь возобновить контакт с вами. Разумеется, я буквально следовал полученным от вас указаниям и никогда не пытался связаться с вами по этому поводу. Но… как бы это сказать… по телефону он показался мне несчастным и безутешным… и все повторял, что не может простить себе разрыва с вами и… эээ…
— Гибели нашего ребенка? — спросила я.
— Именно. Затем, у меня лежат пять или шесть писем для передачи вам, присланные им за последний год.
— Я не желаю их читать.
— Тогда они останутся здесь до тех пор, пока вы не будете готовы…
— Сожгите их или порвите и выбросите.
— Возможно, со временем вы отнесетесь к этому иначе.
— Нет, я не передумаю. Кстати, именно по этой причине и попросила вас продать ту квартиру.
— Да, вы просили меня продать квартиру, мисс Говард… так же, как вы совершенно внятно распорядились, чтобы я передал страховую сумму родителям, потерявшим детей. Но что касается квартиры… выписывая доверенность на мое имя, вы одновременно подписали документ, дающий мне власть распоряжаться вашим имуществом на свое усмотрение. Поэтому уж простите, но, боюсь, я поступил вопреки вашим распоряжениям, так как все это время вашу квартиру в Соммервиле снимал очень симпатичный профессор французского языка из Тафтса. Он платит две тысячи ежемесячно. За вычетом налогов и текущих расходов это дает вам примерно тысячу двести долларов в месяц, которые лежат под проценты на счете, открытом мною на ваше имя. Не состояние, конечно, но…
Первым моим порывом было истерически воскликнуть: Я же просила вас продашь проклятую квартиру. Но я поняла, что это прозвучит… ну да, истерично. И еще одна мысль вдруг поразила меня. Много месяцев назад, когда я пребывала в наисумрачнейшем лесу, какой только могла вообразить, потребность избавиться от всего имущества была продиктована, несомненно, тем, что я не мыслила иных решений, кроме того, чтобы покинуть этот мир.
Но сейчас… сейчас… словом, хоть и не совсем удобно в этом сознаться, но известие, что мистер Алкен сохранил за мной квартиру, меня скорее обрадовало.
— Спасибо, что вы принимали за меня обдуманные решения в момент, когда я вообще не могла думать.
— Именно за это мне и платят. Однако что касается страховой выплаты… я действительно передал всю сумму в благотворительную организацию «Самаритяне» для создания фонда имени Эмили…
Я подняла руку, не давая ему договорить:
— Об этом в другой раз, хорошо?
— Конечно. Но есть еще один вопрос, который нам необходимо обсудить. Два месяца назад звонили с кладбища, спрашивали, намерены ли вы заказывать надгробие для могилы Эмили.
Я знала, что это неизбежно, что мистеру Алкену непременно придет «напоминание» от руководства «места упокоения» (как называлось кладбище в потрепанных брошюрах) с вопросом, готова ли я отвалить несколько тысяч долларов за превосходную мраморную плиту.
Все мы что-нибудь продаем в этой жизни…
— Можно мне блокнот и ручку? — попросила я.
Он подтолкнул мне то и другое. Взяв ручку, я написала:
Эмили Говард Морган
24 июля 2003 — 18 января 2007
Любимой доченьке
Закончив, я толкнула блокнот к нему.
— Вы не могли бы и об этом позаботиться? — спросила я.
— Конечно. А если вы хотите поехать, навестить… это место…
— Я просто… не могу пока. Еще слишком рано.
Меня мучило страшное чувство вины из-за того, что я все еще не могла взять себя в руки и съездить на могилу дочери. Но стоило мне начать себя уговаривать решиться и сделать это, внутренний голос произносил только два слова: Не сейчас. Придет время, когда-то в будущем, и я, наверное, смогу встать над тем местом, где она погребена, и не сойти с ума. Но это время пока еще не пришло.
— Ничего, — сказал мистер Алкен, — я всем займусь сам.
После нашей встречи я отправилась в интернет-кафе, заказала транзитный билет на рейс в Портленд, Орегон, с двухдневной остановкой в Калгари. Потом написала и отправила письмо Джеральдине Вудс, в котором благодарила ее за великодушие и доброту. Мне было не по себе из-за того, что я не приду повидаться с ней и другими коллегами, но я чувствовала, что так будет лучше. Я собиралась приехать незамеченной, чтобы доделать все свои дела: оплатить счета, если обнаружатся какие-то задолженности, переслать в Мэн свои книги, переадресовать почту, сообщить риэлтору, что я съезжаю с квартиры, закрыть счет в банке — словом, подчистить за собой все хвосты.
Прибыв в Калгари на другой день, я за пару часов справилась со всеми этими делами. Я даже зашла в «Кафе Беано», выпить на прощание капучино, и спросила у бармена, орудовавшего за стойкой, нельзя ли воспользоваться их телефоном для местного звонка.
Я набрала номер Центральной публичной библиотеки Калгари. На случай, если у коммутатора вдруг окажется Рут Фаулер, я изобразила чудовищный британский акцент и попросила соединить меня с Верноном Берном. Он снял трубку после третьего гудка и назвал свое имя в свойственной ему неуверенной манере человека, не желающего, чтобы его вытаскивали из скорлупы.
— Верн, это я.
Длинная пауза. Я ее нарушила.
— Вы все еще сердиты на меня?
— Я вообще не был на вас сердит, — отозвался он.
— Я на вашем месте рассердилась бы.
— Где вы сейчас?
— В Калгари, но прошу, не говорите об этом никому.
— Я не разглашу вашей тайны. Тем более, вы же знаете, я здесь ни с кем и не разговариваю.
— Может, встретимся вечерком?
— Я слушаю Бетховена в исполнении Андраша Шиффа, и билеты на концерт давно распроданы, иначе я обязательно пригласил бы вас. Но завтра у меня выходной. Вы свободны?
— Совершенно свободна.
Наутро в десять часов Верн ждал у моего подъезда, одетый в свое неизменное полупальто и плоскую вельветовую кепочку (подозреваю, он не снимал ее даже на пляже, если вообще ходил когда-нибудь на пляж). Он приветствовал меня, как обычно, легким кивком.
