Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
— Наверное, я вас удивлю еще больше, если скажу, что монастырь — это особое Зазеркалье.
— Алиса в стране чудес? — снова рассмеялся журналист. — А лично вы кто в этом Зазеркалье — уже не камушек, а сама Алиса?
— Монахи, монахини — действительно люди не от мира сего. На первый взгляд, монастырская жизнь очень простая. Это так. Но вместе с тем она очень мудрая, здесь действуют свои удивительные законы. К примеру, если ты кому-то доброе дело сделаешь — оно к тебе же и вернется. Обязательно вернется!
— Такое только в сказках бывает, — журналист оставался веселым, не веря Надежде.
— Не только в сказках. В монастырях тоже. Вот, например, пошлет тебе Господь яблоко: спелое, сладкое, но ты его не съешь, а подаришь другой сестре, которая встретится по дороге. Пройдет день. Вечером в келью придешь — и вдруг увидишь на столе свое же яблоко. Откуда такой сюрприз? Оказывается, яблоко то всех сестер обошло и назад к тебе вернулось: послушница, что живет с тобой в келье, тебе его положила, думала утешить. Так сестры друг о дружке заботятся, передаривают яблоко, пока оно не найдет самую проголодавшуюся или чем-то огорченную сестричку и не порадует ее.
— Готов поверить в эту добрую сказку, если вы готовы показать мне это чудо-яблочко, — журналист вызывающе взглянул на свою собеседницу.
— А вот оно! — Надежда достала из халата сочное яблоко с розовым бочком и протянула гостю. — Угощайтесь на здоровье!
***
Все эти разговоры, встречи оставляли свой след, вносили в еще неокрепшую душу молодой послушницы смущение, навеивали разные мысли. Внутреннее беспокойство особенно ощущалось глубокой ночью, когда все насельницы обители отходили ко сну, чтобы к пяти утра снова собраться вместе на молитву. Надежде являлись образы людей, которых она видела в течение дня, она зачем-то вступала с ними в мысленный диалог, от чего-то отбивалась, в чем-то словно оправдывалась, кого-то старалась переубедить.
Откуда приходили эти мысли — непрошеные гости? Иногда, путаясь в них, Надя незаметно для себя снова погружалась в сон, а иногда совершенно не могла уснуть, не в силах бороться с наваждением. Тогда она, как и советовала игуменья, вставала с постели и, опустившись на колени, начинала молиться, прося Господа защитить ее от всех нахлынувших сомнений и тревожных дум. С особым усердием она читала Псалтырь, взывая к Богу древним Давыдовым слогом: «Изми мя, Господи, от человека лукава, от мужа неправедна избави мя: иже помыслиша неправду в сердци, весь день ополчаху брани: изостриша язык свой, яко змиин: яд аспидов под устнами их. Сохрани мя, Господи, из руки грешничи, от человек неправедных изми мя, иже помыслиша запяти стопы моя. Скрыша гордии сеть мне и ужи препяша сеть ногама моима: при стези соблазны положиша ми…»
Со слезами творила она и молитву святителя Филарета, митрополита Московского, стараясь впустить каждое ее слово в свое взволнованное сердце: «Господи, не знаю чего мне просить у Тебя. Ты Един ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Отче, даждь рабе Твоей, чего сама я просить не смею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения: только предстою пред Тобою. Сердце мое Тебе отверзто; Ты зришь нужды, которых я не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей. Порази и исцели, низложи и подыми меня. Благоговею и безмолвствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами. Приношу себя в жертву Тебе. Предаюсь Тебе, нет у меня другого желания, кроме желания исполнять волю Твою. Научи меня молиться! Сам во мне молись. Аминь».
Любила она еще одну молитву — древнюю, почти забытую, которую дала ей игуменья, чтобы Надежда училась по ней молиться так, как молились наши предки, выпрашивая у Бога защиту от всех напастей.
«Не гнушайся мене, грехи одержимую, и устнама нечистыми молитву творящу услышати мя. Ей, Господи, обещавыйся услышати истинно призывающих Тя, направи же стопы моя на путь мирен, и остави ми вся прегрешения вольная и невольная, — повторяла эти молитвенные слова Надежда, взирая на святые образа. — Запрети нечистым духовом от лица немощи моея, возьми оружие и щит и стани в помощь мне. Изсуни оружие и заври сопротив гонящим мя. Рцы душе моей: спасение твое есмь Аз. Да отступит от моея немощи дух гордыни и ненависти, дух страха и отчаяния, буести и всякой злобы. Да угаснет во мне всяко разжжение и подвизание от диавольских деяний возстающее. Да просветится душа моя и тело Духом в разум Светом Твоим и множеством щедрот Твоих. Да обитает на мне милость Твоя молитвами Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и всех святых Твоих…»
Надежда уже не просто читала, а дышала этой молитвой, ощущая каждое слово — и Господь посылал ей слезы покаяния, которые текли по щекам, умиротворяя встревоженную душу, сея в ней тишину и покой.
Особенно боялась Надежда страстей, что обрушились на нее, словно лавина, когда она нарушила внутренний душевный мир, видя вокруг себя лишь недоброжелателей и даже врагов. Одно воспоминание о том, в какую грязь тогда окунулась ее душа, приводило в содрогание и трепет, понуждая к еще большему молитвенному заступничеству и ограждению от искушений, подстерегавших на каждом шагу. Наверное, ее душа чувствовала начало новой борьбы. Она была близко. Даже очень. Хотя внешне ничего не предвещало.
Заговор
Избирательная кампания оправдала прогнозы: она выдалась жаркой, бескомпромиссной и даже жестокой. Соперники не жалели средств на агитацию, обклеив весь город, его огромные билборды, плакатами, призывами, листовками, лозунгами. Среди желающих воссесть в кресло главного градоначальника были как люди, широко известные горожанам, так и новички — выдвиженцы от новых политических сил, обещавшие избирателям если и не совсем земной рай, то что-то очень близкое к нему. Газеты пестрели предвыборными заголовками, громкими разоблачениями, лица кандидатов не сходили с телевизионных экранов, под аккомпанемент их бодрых клятвенных обещаний город просыпался ранним утром и погружался в сон глубоким вечером.
Постепенно стало ясно, что главная борьба разгорится между двумя претендентами: Павлом Смагиным и Максимом Лубянским. И если имя первого было хорошо известно избирателям — он много лет представлял интересы горожан в городском совете как депутат, занимался благотворительной деятельностью, то второй не просто вошел, а ворвался в общественную, политическую жизнь города. В прошлом офицер спецназа, командовавший батальоном в горячих точках, он возвратился в свой родной город, откуда ушел во взрослую самостоятельную жизнь, уже вполне сформированной личностью — крупным бизнесменом, владельцем сети ресторанов, нескольких торговых центров. Он обещал дать горожанам сотни новых рабочих мест, превратить свою провинцию в маленький Лас-Вегас, наполнив его развлекательными центрами, казино, отелями, привлекая сюда как отечественный бизнес, так и иностранные инвестиции. Смагин же, напротив, горел желанием возродить былой экономический потенциал своего города, восстановить предприятия, пришедшие в полный упадок и разорение, возвратить людей, которые трудились там годами, построить новую современную больницу, такую же современную школу. Если избирателям был понятен личный успех Смагина, его восхождение от скромного инженера-геолога до владельца солидной промышленной корпорации, то вокруг источников бизнеса Лубянского ходили разные слухи, подогреваемые скандальными публикациями и расследованиями.
