Шарлотта Линк - Хозяйка розария
Даже теперь, на этом суровом поле, залитом краснозолотистым светом чудесного майского вечера, она ощущала леденящую боль того момента. Она помнила каждое слово, каждую паузу, каждый вздох того разговора.
— Кто это? — проблеяла трубка, и Беатрис снова повторила: — Алло?
— Кто это? — снова спросил голос на другом конце провода, и в эту секунду у Беатрис сжалось сердце.
— Алан?
— Да. Кто это?
— Это я, Беатрис, твоя мама. Алан, ты заболел? Ты так странно говоришь.
Она знала, что он не болен, но продолжала изо всех сил цепляться за искорку безумной надежды.
Он ответил не сразу. Казалось, ему было трудно собраться с мыслями и сосредоточиться.
— Мама?
— Да. Алан, как твои дела? У тебя все в порядке?
— О… конечно… все в порядке… — он говорил отрывисто, рублеными фразами, глотая слоги. — Как… у тебя… дела?
— Алан… — голос ее дрогнул. — Ты выпил?
— О, господи… мама… ты звонишь… чтобы… спросить об этом? — он говорил так невнятно, что она с трудом его понимала.
— Алан! — она решила подбодрить его своим голосом. — Почему ты пил? Сейчас середина дня! Почему ты не на работе?
— Всего… стаканчик виски… — с трудом выдавил он из себя. — Честно… всего один… малюсенький стаканчик.
— Какой стаканчик? Ты выпил несколько стаканчиков. По меньшей мере. Ты же совершенно пьян!
— Че… чепуха, мама… ты слишком не… нервничаешь, — слова давались ему с неимоверным трудом. — Н… не волнуйся. У ме… меня и правда… все… хорошо. Честно…
— Ничего хорошего я не вижу. Иначе ты не стал бы пить днем. Где Майя?
— Майя?
— Да, Майя. Она уже две недели живет у тебя. Где она?
— Она… ее… нет.
— Где она?
— Я… я н-не знаю.
— Не знаешь? А должен бы знать, коли вы живете вместе. Алан, возьми себя в руки, сосредоточься, — в отчаянии она пыталась вырвать из его затуманенного алкоголем мозга хотя бы обрывки воспоминаний. — Где Майя? Вы поссорились?
Алан не понимал, чего она от него хочет, пытался успокоить ее совершенно бессмысленными рассказами о юридическом казусе, которым он занимается уже целый год. Иногда он замолкал так надолго, что Беатрис думала, не уснул ли он у аппарата. Потом он снова принимался что-то мычать, нес совершеннейшую чушь и два раза рассмеялся так визгливо и истерично, что у Беатрис упало сердце. Битый час она провела у телефона, пока, наконец, ей не удалось выяснить, что Майя ушла навсегда, а точнее, он просто вышвырнул ее из дома.
— Она… теперь… у Фрэнка, — объявил он, после того как долго вспоминал имя соперника, к которому ушла Майя. — Я сказал ей, чтобы она шла к нему.
— Это разумно, Алан. Это было единственное верное решение. Алан, послушай меня, — она пыталась рассеять его отчаяние деловым тоном. — Алан, ты никогда больше не увидишь эту девушку. Понял? Майя не принесет тебе ничего хорошего. Всегда у тебя с ней будет одно и то же. Отношения между вами невозможны, тебе от них будет только хуже. Ты слышишь? Ты понял, что я тебе сказала?
Она смогла, в конце концов, достучаться до него, и Алан заверил мать в том, что никогда больше не будет встречаться с Майей, но Беатрис сильно сомневалась в том, что сын вообще понимает, что происходит. Она уговаривала его убрать все бутылки, лечь спать и ни в коем случае не брать сегодня в рот ни капли алкоголя. Он пообещал ей и это, но было маловероятно, что он сдержит слово. Он сегодня выпьет все свои запасы, а они, надо полагать, не маленькие.
Беатрис закончила разговор и впала в глубокую депрессию, не зная, что делать дальше. Некоторое время она бесцельно слонялась по дому, потом вышла в сад и принялась пропалывать розы. Но руки ее дрожали, колени подгибались. Потом явилась Франка, бледная как полотно.
— Где остался ваш муж? — машинально, без всякого интереса, спросила Беатрис.
— Мы пообедали в «Шале», — ответила Франка, — у бухты Фермейн. Он снял там номер, где и остался, — Франка явно волновалась и нервничала.
«Нехороший сегодня день», — подумала Беатрис.
— Сегодня я не смогу пойти к Кевину, — сказала Франка, — мне придется еще раз встретиться с Михаэлем. Нам… надо обсудить некоторые вещи, поэтому нам надо увидеться еще раз. Если вы скажете мне номер телефона Кевина…
— Я, так или иначе, вернусь в дом и сама позвоню, — ответила Беатрис, — и, покачнувшись, встала на ноги. Не было никакого смысла пытаться отвлечь себя розами. Ее тошнило, она, кажется, совсем расклеилась. Она вошла в дом, но у нее не было сил говорить с Кевином, и она решила отложить звонок. Она поднялась в свою комнату, где пробыла до вечера. Потом она услышала, как Хелин отправилась в ванную. Как обычно, она что-то напевала себе под нос. Было такое впечатление, что Хелин полностью довольна жизнью, и это разозлило Беатрис.
«Франке плохо, мне плохо, — подумала она, — а она ничего не замечает и ведет себя так, словно в мире не происходит ничего особенного».
Франка, наконец, ушла на встречу с Михаэлем, надев свое новое короткое платье, купленное ей Хелин в Сент-Питер-Порте. Легкий загар, вымытые волосы и подкрашенные губы делали ее на редкость привлекательной, несмотря на серьезный и печальный вид.
«Ее муж сделает все, чтобы отвоевать назад ее сердце, — подумала Беатрис, — но едва ли у него это получится».
И вот теперь она бродит по скалам, чтобы не проводить вечер с Хелин. Сама мысль об этом казалась ей невыносимой. Если бы она провела вечер с одним Кевином, она могла бы рассказать ему о телефонном разговоре, обсудить с ним свое положение. Но ей не хотелось выслушивать комментарии Хелин. Ей она не хотела ничего рассказывать. Ужасное состояние Алана не касается Хелин. Плохо, конечно, что она о чем-то догадывается — ведь она подслушала разговор и сделала какие-то выводы. Собственно, она знает эту проблему. Ее знают все на Гернси, да и в Лондоне о ней тоже знают многие.
«Боже, — думала она, — ведь я знала, я знала. Как только я услышала, что к нему приехала Майя, я уже знала, что из этого выйдет».
Она шла очень быстро, ей стало тяжело дышать. Она взобралась на стоявшую перед ней скалу и положила руки на теплый, нагретый весенним солнцем камень. Ей показалось, что сила камня медленно вливается в нее. Волшебство не изменило Беатрис, и даже в такой ужасный день утешило ее. На душе стало спокойнее, напряжение спало. Она села на камень на вершине скалы и подперла голову руками.
«Черт возьми, — подумала она, — самостоятельно он с этим не справится. Он не сможет. Он не выпутается из этого положения, пока душа его будет рваться на части».
Она пришла в такой ужас, услышав по телефону его мычание, потому что знала этот голос. Сын говорил так, когда был настолько пьян, что переставал держаться на ногах, когда язык отказывался ему повиноваться, когда он превращался в маленького ребенка, и, ухватившись за одну мысль, не мог с ней покончить.
