Юрий Поляков - Замыслил я побег…
— Почему на корте посторонние?! — заорал тренер.
— Это со мной! — ответила Дашка.
— У нас вход платный!
— Сколько? — спросил Костя.
— Десять долларов.
И тут на глазах изумленной Дашки Костя достал десять баксов, протянул тренеру и спросил:
— А сколько стоит с вами покидать?
— Двадцать долларов в час!
Дашка попыталась увести Костю, но не тут-то было. Он заплатил за два часа, взял у Дашки ракетку, вышел на корт и в конце концов обыграл тренера, который от ярости расколотил ракетку об пол…
— Я же не знала, что Коська был чемпионом училища! — захлебывалась от восторга Дашка. — А какая у тренера была прическа в конце! Кость, покажи!
Лейтенант взлохматил свою короткую стрижку и скроил совершенно идиотскую гримасу:
— Дураков надо учить!
Все засмеялись, а Зинаида Ивановна даже схватилась за сердце.
Вечером Костя и Дашка ушли гулять в поселок. Башмаков проводил их до калитки. Теплая июльская темень пахла медом. Освещенная решетчатая веранда, где Зинаида Ивановна и Катя накрывали стол к вечернему чаю, отсюда, из ночного сада, напоминала огромный фонарь, где поселились гномы. Олег Трудович подумал вдруг о том, что если бы человеку (человеку, а не заводной мыши!) после смерти предлагался на выбор любой способ вечностьпрепро-вождения, он, Башмаков, выбрал бы, наверное, вот этот: стоять в ночном саду на тропинке, ведущей к дому, вдыхать всей грудью медовую темень и смотреть, как на освещенной веранде накрывают стол к вечернему чаю…
Молодежь вернулась. Дашка восторженно рассказывала про то, как возле пожарного пруда к ним привязался известный дачный хулиган, обхамивший ее давеча по пути на станцию. Костя надавал ему по шее и скинул в воду к пиявкам.
— У них, оказывается, в училище и у-шу преподают! — благоговейно сообщил а Дашка.
— Дураков надо учить! — потирая ушибленный локоть, скромно улыбнулся героический лейтенант.
Всеобщее ликование не разделила лишь Зинаида Ивановна, пробормотав, что хулиганье за такие вещи и дачу спалить может.
— Костя, — спросила Катя, — вас, случайно, не на секретного агента готовили?
— В известной степени. Но пока это никому не нужно.
— А может, и правильно? — предположил Башмаков. — Человечество вступило в эру вечного мира.
— Вечного мира не бывает, бывают только затянувшиеся перемирия, — серьезно ответил Костя.
— Вы так думаете? — внимательно посмотрела на него Катя.
— Да, я так думаю. И Жириновский тоже.
Некоторое время сидели молча, и было слышно, как под потолком мотыльки стрекочут крылышками вокруг горящей лампы.
— Покойный Петр Никифорович, — вдруг нарушила тишину Зинаида Ивановна, — ремонтировал на Ходынке квартиру одному разведчику. Генералу. У Гитлера был список наших самых опасных диверсантов. И генерал значился в этом списке на третьем месте. Петр Никифорович из уважения настелил ему дубовый паркет. Специально достал, выменял на импортную сантехнику. А генерал-то не поверил, что паркет дубовый, и накладную затребовал. А какая накладная? Петр Никифорович так расстроился, так расстроился… Он ведь из уважения!
— Кость, а скажи что-нибудь по-китайски! — попросила Дашка.
— По-китайски? — Он улыбнулся.
Глаза его сузились, губы резиново растянулись, и не своим, а совершенно иным, высоким переливчатым голосом лейтенант протенькал что-то очень красивое.
— И что это значит? — поинтересовалась Катя.
— Это из Ли Бо. В переводе звучит примерно так:
За яшмовою шторой,
В одиночестве,
Красавица застыла
У окна.
Глаза ее влажны,
Печальны взоры.
О ком она тоскует —
Кто ж ответит?
— Костя, а трудно было учить китайский?
— Трудно. Но человек, не знающий языков — калека.
— Значит, я калека, — вздохнул Башмаков.
— А еще что-нибудь прочти! — попросила Дашка.
— Может, из Ду Фу? — предложил Костя.
— А хоть и из Ду Фу! — кивнул Башмаков.
Спать разошлись за полночь. Зинаида Ивановна постелила гостю на террасе, на стареньком диване, на котором так любил лежать, почитывая «Фрегат „Пал-ладу“», покойный Петр Никифорович. Среди ночи Башмаков проснулся от странных звуков. Казалось, дачный домик, ожив, со стонами и скрипом расправляет свои деревянные балки, лаги, венцы… Звуки доносились сверху, из Дашкиной комнаты.
«Вот мерзавцы!» — восхищенно подумал Башмаков и представил себе два молодых тела, свивающихся в великолепном, свежем вожделении, неутомимом, как майские соловьи. И во всем этом была какая-то высшая справедливость природы. Там, наверху, поближе к небу, буйствовала юная страсть, а здесь, внизу, поближе к земле, тихо сонничали два утихомиренных многолетним супружеством тела…
— Кать! — позвал он.
Но она мерно дышала, лежа к нему спиной. Олег Трудович долго и разнообразно гладил спящую жену, а потом, исхитрившись, попытался вкрасться в нее.
— Тунеядыч, отстань! — Катя гневно отпихнула мужа.
— Ты не спишь?
— Уснешь тут! Как не стыдно! Этот твой Костя…
— Почему мой?
— Замолчи, иначе сейчас будет скандал!
Костя уехал через три дня — сначала к родителям, а потом к месту службы. Он звонил почти каждый день и тратил на это, наверное, все свои деньги. Впрочем, Дашка уверяла, что он уже нашел приработки: во Владивосток постоянно наезжают китайские торговцы и им все время требуется переводчик.
В сентябре Костя прилетел в Москву — жениться. Он явился к Башмаковым с цветами, огромным гортом и бутылкой, содержавшей заспиртованную ящерицу.
Сидели на кухне.
— Костя, я понимаю ваши чувства! Все это очень трогательно, но Даша учится в институте, — возражала Катя. — Может быть, лучше пока что-нибудь вроде помолвки?
— Я переведусь в Приморский пед. Мы уже решили! — выкрикнула Дашка.
— Ах, вы уже все решили! А как же банк? Вряд ли ты найдешь себе там такую хорошую работу!
— Найду!
— Не думаю, — покачала головой Катя.
— Екатерина Петровна, я неплохо прирабатываю переводами. Займусь бизнесом. Нам хватит! — спокойно и твердо сказал Костя.
— Бизнесом? — изумился Олег Трудович.
— А что вы так удивляетесь? Офицеры себя сейчас сами кормят, если могут.
— Сомневаюсь.
— Екатерина Петровна, вам, вероятно, приходилось иметь дело с дураками в погонах.
— Костя, ну почему у вас все вокруг дураки?
Башмаков скривился оттого, что кто-то под столом больно пнул его в голень. Он вскинулся на Дашку и застал ее извиняющуюся улыбку — удар предназначался матери. Второй удар, очевидно, достиг цели.
