Василий Белов - Год великого перелома
Зырин, не стесняясь учительницы, материл машиниста и грозил кулаком во след последнему вагону, который убегал на север, в сторону Архангельска:
— Мать-перемать, я ведь видел и кочегара! Глядит из окна, я не я! Ну, прохвост, хуже Игнахи…
И побежал по следу, через разломанный огород, заторопился искать подводу. За ним следом побежали и Тоня с Авдошкой. Марья Александровна немного подумала, но делать было нечего. Тоже заторопилась следом за ними.
— Ну и ну! — сказал Киндя.
Павел гладил по шее мерина, Карько медленно успокаивался.
— Куды мы топерь-то, а Данилович?
— Давай прямо в народный суд! Там видно будет… Времё идет к тому… К десяти часам, то есть.
— Да я ведь не знаю, где он, народной-то… Залезай, будем спрашивать…
* * *Не первый раз приехал на станцию Киндя Судейкин. Бывал тут не однажды на Ундере и пешком. Знал, где находится база кооперации, знал, где живут нынче Орловы, знал, где военкомат и где главные магазины. А вот то, что было нужно сегодня, не знал…
Расторопная тетка, которая щипала на грядке лук для обеда, на вопрос, где народный суд, начала объяснять: «Где миличия, там, батюшко, и народный суд». — «А где миличия?» — «Да как где. В котором доме народной суд, дак там и миличия». — «Тьфу, ты…»
Судейкина рассердила эта бестолковая баба: «Сама знает, дык думает, что и я знаю. А откуды мне знать?»
— Гражданоцка, не знаешь ли ты Микулина? — спросил Киндя другую женщину, когда отъехали от злополучного места. — Земотделом работает.
— Миколай Миколаевиця? Да как не знать! У меня и живет.
— Оченно хорошо!
Киндя обрадовался, заприметил калитку.
Не велик и весь был новый райцентр! Базарчик с навесом и двумя рядами столов, окруженный двухэтажными строениями, лабазы да старые склады. Крашеный охрой вокзал СЖД с медной рындой, с пакгаузом. Вышка пожарная и три новых двухэтажных дома за старыми гавдареями. И Микуленок живет вон тут, под боком. А вот где Володю искать? Пропал вместе с возом и с тремя девками…
Скопление подвод, разномастные лошади и смурные бабенки около подвод навели Судейкина куда надо. Да и Павел узнал то место, где встретил в Пасху божата Евграфа, где украдкой давил на пороге белую вошь и покупал цыганские сапоги. Он молчал, слушал Киндю, но не вникал в слова. Думал одно и то же…
Сколько сейчас времени? Судя по солнцу, можно было предположить, что народный суд уже действует, что двери внутрь давно отперты. Павел нащупал в кармане повестку. Велел Судейкину оставаться пока с лошадью и вошел в коридорчик. «Господи, прости, сохрани, — мысленно повторял он. — Господи, спаси, сохрани…»
Фанера чуть не в аршин была прибита под потолком коридорчика. На ней зеленой краской печатными буквами написано: «Не курить, не плевать!» В какие двери ступать?
Павел открыл дверинку справа. За столом сидела девица с круглыми как у куклы глазами. Перед ней стояла печатающая машинка. Вторая дверь вела в другой кабинет. Слева от стола стояла скамья, а на скамье, нога на ногу, сидел… Микуленок. По всему было заметно, что он любезничал с секретаршей. Потому и не узнал земляка. Или не пожелал узнавать? Павел поздоровался, держа повестку в дрожащей руке:
— Вот… значит. Вызывали к десяти часам.
— На какое число? — спросила девица. Она, тоже не глядя на Павла, взяла повестку. — Так. Я вас зарегистрирую, а вы ждите вызова.
Павел недоуменно переступил с ноги на ногу. Может, домой можно ехать? Он спросил:
— Какого вызова-то?
— Я же вам ясно объяснила, тава… гражданин Пачин! Ждите на улице, мы вас вызовем. Заседанье сейчас начнется.
Павел вышел во двор. Ждать значит, ждать. А Микуленок-то… Неужели забыл его? Должен ведь помнить. Бывало и гащивал в Ольховице. Какая у его должность-то нынче?
Смутная надежда на то, что Микуленок подсобит и выручит из беды, рассеялась. Не подсобит, не выручит. На ногах сапоги хромовые, на заднице галифе…
На улице люди не разговаривали друг с другом. Мужики хмуро курили табак, проверяли упряжь, другие безучастно жевали пирог либо зеленый лук с хлебной горбушкой. Павел не сразу нашел свою подводу. Судейкин подскочил к нему:
— Ну? Чево говорят?
— Велено ждать… Вызовут…
— Ждать да погонять хуже нет, — буркнул Судейкин ямщицкую поговорку.
Ждать им пришлось не долго. Судебное заседание началось, и молодой парень, вызванный первым, тряхнув овсяным чубом, с фальшивой бодростью взбежал на крыльцо. Прошло всего с полчаса, когда он появился вновь, но уже в другом виде: белый как полотно. Милиционер или охранник в кавалерийской форме, придерживая длинную шашку, легонько подтолкнул парня с приступка: «Иди, иди, нельзя останавливаться!» Девка, а может жена, в атласовке и полусапожках, увидев арестованного, кинулась к нему как птица. Но милиционер встал между ними. Она взвыла на весь райцентр. Что было дальше, Павел не видел, следующим вызывали его.
… Он вошел опять в ту же правую дверь. Там уже не было Микулина. Оказывается, надо было не туда, а наверх, по лестнице. Большая неоклеенная комната с рядами полупустых скамеек, невысокая сцена или подмостки… Стол с красной скатертью, на столе графин с водой, на стене бумажный портрет Ленина. За столом сидело три человека. Микуленок был в их числе… Он сидел по правую руку от судьи, этого серого человечка в парусиновом пиджачке. Вместо галстука под воротом черной рубахи у судьи навязано было рябое розовое кашне. По другую руку судьи сидела какая-то женщина, она то и дело шмыгала носом. Внизу за столиком сидела еще одна, помоложе. Павел заметил ее только после, когда начались вопросы.
— Подсудимый Пачин, встаньте, — бабьим трескучим голосом сказало рябое кашне, хотя Павел Рогов и так не сидел, а стоял. Он подсудимый? Почему, за что его судят? Зачем спрашивать отцову фамилию, ежели в бумагах она уже записана? Руки перестали дрожать, когда судья начал зачитывать «матерьялы следствия». Какое такое следствие? «Не было никакого следствия!» — хотел сказать Павел, но ему не дали говорить. Говорили и спрашивали они:
— Гражданин Пачин, в каком состоянии ваша двухпоставная мельница? Действует ли она в настоящее время?
— Толкет и мелет, — ответил Павел.
— Каково ваше отношение к соввласти?
Павел молчал. Судья вроде бы не очень и ждал ответов. Он застрекотал словно кузнечик, перечисляя вины Павла. Главная вина была в том, что «зажиточное хозяйство мельника Пачина не уплатило социалистическому государству гарнцевый сбор зерна в количестве двухсот тридцати двух пудов пятнадцати фунтов».
Павел словно во сне одну за другой слушал свои вины: «Зажиточное хозяйство Пачина Павла Даниловича числится в недоимщиках по сельхозналогу и самообложению, отказалось от подписки на заем индустриализации, не выполнило общественное задание по вывозке леса, поддерживает антисоветские выступления кулаков д. Шибанихи и Ольховского сельисполкома…»
