Эдуард Тополь - Русская дива
Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашение в театр «Ромэн», ни на концерт Аркадия Райкина, ни даже на закрытый просмотр «Сладкой жизни» Антониони в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря-грузина.
Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно, эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «ну ее на…!»
Но ехать-то надо!
Десятки людей — и каких людей! — уже имея на руках заветные выездные визы, вместо того, чтобы уже таки заняться бизнесом в Тель-Авиве, или гулять по чистым улицам Вены, или загорать на солнечных итальянских пляжах Остии и Ладосполя, были — ради отсрочки отъезда — вынуждены лежать в советских больницах с фиктивными воспалениями легких, липовыми микро- и макроинсультами, самопальной желтухой и поддельной кровью в моче. И — главное — без всякой надежды на выздоровление!
Майор Седа Ашидова, маленькая, весом сорок пять килограммов, татарка, или, как образно выражались некоторые заинтересованные лица, «п…а с погонами», вдруг сделала то, что не смогли сделать самые крутые ястребы в Политбюро КПСС, — осадила эмиграцию. Не остановила, конечно, но, закупорив Московскую грузовую таможню, резко снизила количество отъезжающих.
И тогда было высказано подозрение, что, поскольку Седа была начальницей женского лагеря, то она, скорее всего, лесбиянка. И к Седе на пробу были посланы несколько баб самого разного калибра и профиля. Но и эту породу женщин Седа, в силу своей прежней должности, распознала с первого взгляда и выставила из своего кабинета выражениями еще более звучными, чем при общении с мужчинами. И тогда догадались: «Седа — целка!» И — стон пошел по кругам еврейской эмиграции.
— Слушайте, что может быть страшней целки-майора КГБ?! — причитали одни.
— Чтоб у нее там не только засохло, но и бурьян вырос! — говорили другие.
Но что бы кто ни говорил — это не имело никакого практического значения. Седа Ашидова на посту начальника Московской городской таможни встала не только костью в горле еврейской эмиграции, она стала национальным вызовом. Или — еще одним испытанием, которое Бог послал всем евреям России.
Но так же щедро, как Он посылает нам испытания, так, надо отдать Ему должное, Он порой дарует и избавление от них.
На этот раз избавление ввалилось в кабинет Седы шумной толпой лилипутов из единственного в Европе профессионального театра лилипутов «Мечта», состоявшего на балансе Московской филармонии. Будучи людьми наглыми и беспардонными (и превосходящими в этом и евреев, и цыган, вмеcте взятых), лилипуты вломились в кабинет Седы не только не постучав, но даже не поздоровавшись. И немедленно устроили дикий тарарам и представление.
— Не пускай его!
— Останови его!
— Сделай что-нибудь, чтобы он не уехал!..
Одна лилипутка, удивительно похожая на диснеевскую Белоснежку, взобралась на письменный стол Седы и, скрестив свои ножки в мини-юбке, зашептала Седе на ухо:
— Я подложила ему в багаж бриллианты. В коробку с зубным порошком. Конечно, не настоящие, но ты можешь сказать, что настоящие, и задержать его за провоз контрабанды. Ну пожалуйста! Что тебе стоит! Мы же погибнем без него!..
А в это время кто-то из лилипутов играл на скрипке что-то щемящее-жалостливое, еще кто-то ходил на руках по подоконнику и кричал: «Если он уедет, я сделаю кульбит за окно!», — а трое плачущих пигмеев бесцеремонно уселись в углу кабинета прямо на пол, открыли бутылку вина «Кахетинское» и, размазывая слезы по щекам, стали пить прямо из горлышка.
Седа растерялась. Впервые в жизни она имела дело с людьми, которые были не выше нее ростом, а чуть ли не в два раза ниже. И к тому же эти полудети не просили ее пропустить чей-то багаж, а, наоборот, просили задержать…
— Кого задержать?… Кто вы такие?… — растерянно спрашивала Седа.
— Нашего директора! — всхлипывая, сказала ей крохотная Белоснежка, сидевшая перед ней на письменном столе. — Мы артисты театра «Мечта», единственного в Европе профессионального театра лилипутов! Он создал этот театр, он собрал нас со всей страны, а теперь уезжает! — И лилипутка опять зарыдала, смешно утирая крупные слезы своим крохотным, кукольным кулачком.
— А что? — осторожно спросила Седа. — Он еврей?
Она никогда не думала, что и среди лилипутов есть евреи.
Но, с другой стороны, почему бы и нет?
— Ну, конечно, он еврей! — сказал сбоку какой-то смазливый гномик, похожий на принца. Даже в цилиндре он был не выше письменного стола. — Кто еще может додуматься назвать «Мечтой» театр лилипутов? И поставить в нем «Анну Каренину»!
— У нас были аншлаги даже в Англии! — сказала Белоснежка. — Пожалуйста, не выпускай его! Ну что тебе стоит? Он же негодяй — до сегодняшнего дня ничего не говорил нам о своем отъезде!
— Если он уедет, нас закроют! — трагически заявил плотный коротышка в красном бархатном камзоле и фетровой шляпе с пером, и все лилипуты зарыдали уже просто хором.
«Ну, в конце концов, — подумала Седа, — я могу задержать им какого-то лилипута дней на десять. Но ведь не больше…»
— Хорошо. Допустим, я задержу его на пару недель, — сказала она, улыбнувшись, кажется, впервые в жизни. — Но вам же это не поможет!
— Поможет! Поможет! — разом закричали все двадцать лилипутов, бросая в воздух цилиндры и шляпы, подпрыгивая и крутя сальто в воздухе. — Потом мы его еще уговорим! А потом зарплату получим! А потом поедем на гастроли в Монголию, он оттуда не сможет уехать!
Седа смотрела на их наивную и неподдельную радость, улыбалась и даже не стирала губную помаду, которой перемазала ей щеки благодарная Белоснежка. Конечно, она задержит этим детям их директора. Раз в жизни она может позволить себе быть помягче. Тем более не к каким-то уголовникам или жидам, а к лилипутам.
— Ладно, — сказала Седа и уже начала подниматься со своего кресла, когда дверь ее кабинета снова распахнулась настежь и в кабинет вошел некто совершенно неправдоподобный — двухметроворостый сорокапятилетний красавец с вдохновенным лицом Мефистофеля, в длиннополом черном кожаном пальто, белом шелковом шарфе, белых лайковых перчатках.
