Олег Стрижак - Город
Безбородко, по мере сил, противился веку: вылепливая свой мир, из прелестниц, горилки, пушечной пальбы; Дашкова и ссорясь, по-женски старалась мириться с веком; по-женски умно, и ревниво; чем отличалась от авантюристок, которые: вольный ветер, взрыв бочки с порохом… и вот почему осталась смутной. Ум её, при всей дерзости, уступчив; в жизни она проиграла не битву: тяжбу; не протест был казнен: претензии не были удовлетворены; уступив: отступала, в горечи неудовлетворенного тщеславия. Громадность Державина: велик для века. Ему не было куда отступить; вежливо и уязвление переступая вбок, неминуемо раздавливал еще два-три мухомора; изобретенный княгинею Собеседник ввергнул её в кипящий котел тогдашней литературной жизни; в век Екатерины явилась российская литература: без предков и родословной, явилась, родившись не в монастырской келье, а в аристократии: вольной, заносчивой, военной, философической, учёной, без предков, но с крестными Горацием и Вольтером; без родословной, но с гербами всех европейских университетов, Европа тогда означало: Вселенная; правительство Екатерины было первым в истории Империи, вставшим во главе цивилизации, просвещения: и последним; литература отняла у правительства эту честь; едва родившаяся, при троне, литература тотчас принялась ссориться; с веком, властью и Богом; в какие-то восемь лет российская литература промчала вскачь тот путь, на какой литературе французской потребовалось столетие; уже поэт не чувствовал себя при дворе ниже своей публики; уже Пушкин:…оппозиция русская, составившаяся, благодаря русского Бога, из наших писателей; уже Гоголь, усмешливо, о новой литературе:…во-первых, пользы Отечеству решительно никакой; во-вторых — но и во-вторых тоже нет пользы! — …А вот эти все, чиновные отцы, вот все эти, что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты и то и сё: аренды, аренды хотят эти патриоты! литература русская уже деятельно, считая это первейшим долгом, принялась выяснять, что же такое Отечество, для пользы которого призывают литературу усердно трудиться, и кто же, из живущих в нем, патриот; на ту беду митрополит Филарет как-то необычайно удачно в Письме своём разъяснил, что литература вдруг оскорбляет и религию, и нравственность, и царский род. То, что cue основано на современных письменных документах, не служит к оправданию, вот блистательная формулировка: то, что сие основано на документах, не служит к оправданию! — …нечистоты существуют, но их показывать народу решится только нездравомыслящий, и последнее слово не случайно, уже граф Бенкендорф писал к князю Голицыну, московскому генерал-губернатору относительно Чаадаева, что жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся чистым здравым смыслом и будучи преисполнены чувством достоинства русского народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и потому не только не обратили своего негодования против господина, Чаадаева, но напротив искренне сожалеют о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиной написания подобных нелепостей… Его Величество повелевает, дабы. вы поручили лечение его искусному медику, и чтобы сделано было распоряжение, дабы господин Чаадаев не подвергал себя вредному влиянию нынешняго сырого и холодного воздуха, и так далее; гибельно тут сошлись и мрачное пророчество уже убитого Грибоедова, который имел неосторожность писать Чацкого, в чём-то, с Чаадаева, и первые попытки власти защититься от литературы общественным мнением, и первые утверждения, что правда — не для непосвященных; уже наступало время, когда литература, впервые в истории России, дерзнет, догадается узнать в правительстве шайку неумных преступников; Пушкин был последним в жестокости ссоры, почти семейственной, с двором; любопытно: Малыш рискнул, опершись на одно из замечаний Гельвеция, проследить, в коробочке Екатерининского века, переменчивость ссор литературы и света, литературы и церкви, литературы и правительства, литературы и двора; и отступился, в досаде и смущении, не умея овладеть взаимодействием нескольких переменных: литературы, двора, правительства. ситуации российской и европейской; всё изменивалось. текло; не говоря уже о множественности и противоречивости личных устремлений и интересов; литература и власть, говорит Малыш… говорит, уже выкинув рукопись; и Юлий и я очень просили его, сколько раз, ничего не выкидывать; он отвечал, что не дорожить рукописями его приучили соседи по коммунальной квартире: выкинули рукопись его романа, тысяч восемь страниц, и в ответ на упреки заявили ему: не Гоголь; с чем Малыш, поневоле, вынужден был согласиться; вот с тех пор и относится он к своим сочинениям много проще… литература и власть не сводимы даже к неким, условным, векторам; а утешением людям, жизнь кладущим за признание своей истины, за кусок хлеба, за горсть золота и за избиение всех мешающих им в этом людей, утешением служит единственно: неведение того, куда и зачем всё течет. Тож и княгиня Дашкова: издавая Собеседник, увлечена была неверными представлениями. Твердость её не умела подчиняться её намерениям. Печатала императрицу: и ссорилась с нею; исправляла и критиковала всё, что передавала ей для напечатания бедная вдова; чрезмерно строптивый редактор, в чернильнице княгиня Катерины Романовны родился худший вид отечественною редактирования: упорное навязывание автору мнения издателя; из невнимательности к окружающему миру: убежденность в превосходстве своего ума; из невнимательной убежденности: опрометчивость в суждении и в росчерке пером; из опрометчивости: сердитость; из сердитости княгини на императрицу журнал становился враждебен двору и правительству, Екатерину это не заботило: четырнадцать лет уже занималась она журналистикой и изданием книг, прирожденная журнальная воительница, и помнила, что все журналы в Империи творились издателями, вдохновленными её, императрицы, примером и любезным приглашением; где Катенька трудилась усердно, императрица Екатерина скучала; где Катенька гневилась, императрица забавлялась; когда мелочность и рассерженность княгини Катерины Романовны, приятельницы Вольтера, Адама Смита, Дидро и Фридриха Великого, наскучили Екатерине, она пошутила с княгиней: она перестала печататься в Собеседнике Любителей Российского Слова;…шутники этого журнала рассорились с издателями, но последние останутся в проигрыше; и журнал погиб; его перестали читать; оказалось вдруг, что читали его не ради Державина иль Капниста, не ради умностей Дашковой или колкостей Фон-Визина. Собеседник был первым изданием в России, павшим вследствие редактуры. Но бессмертна пребудет страница, где, бессмертная чрез то обстоятельство, Дашкова напечатала фонвизинскую Челобитную:…бьют челом российские писатели! знаменитые невежды, возвышаясь на степени, забыли совершенно, что умы их суть жалованные, а не родовые, и что по статным спискам всегда справиться можно, кто из них в какой день пожалован в умные люди, что ни слово, то бриллиант, они, исповедуя друг другу неведение свое в вещах, которых не ведать стыдно во всяком состоянии, постановили меж собою условие: всякое знание, а особливо словесные науки, почитать не иначе как уголовным делом! — …вот такая челобитная. Иначе рассорился с императрицей Державин;…из гордости народной не скажем всего, что мы знаем о нем? — это, пожалуй, вздор, вскормленный придворным злоязычием; как писали бы в прежние времена: еще не очистился горизонт от туч, еще не осыпалось злоязычие осенним цветом. Кто знать мог, что достанет злоязычия на два столетия? к пользе памятников; ничто так не способствует забвению в умах, как зеленеющая бронза; памятник успокаивает: имя перестает тревожить; величие уязвимо в глазах невежд: потому что величие не защищают: удачливо и заботливо оберегают репутации лживые: но слишком много требуется усилий и золота. Михайловской поры Пушкин, к Дельвигу, о Державине;…дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника, излишне близки они ещё во времени. Всякий талант неизъясним; однако в державинских, кристальной отчетливости, стихах можно, я думаю, проследить хоть что-то; веселый, и твердый в напастях дух. Резкий ум, говорил о нем Пушкин. Загадочность поэзии, рожденной из необычайной ясности ума; афористичности ума; афористичности мышления; его законченности; афористичность часто, неизбежно почти, влечет за собою: четкий ритм, и — рифму, магический её удар в медный тимпан!.. а взгляд державинский, взор каков: рассекши огненной стезею небесный синеватый свод, багряной облечен зарею, сошел на землю новый год!.. торжественный ужас пришествия, из вечности, ещё одного года существования нами утрачен: Гостиный двор, игрушки на ёлку… рассекши огненной стезею; багряной облечен зарею… и ведь действительно: год начинается не в полночь, а с зарею. Державинский ямб: хорал! Громадность, торжественность его хоралов: В тяжелой колеснице грома Гроза: на тьме воздушных крыл!.. величья сил верховных, Вития Бога и Посол!.. громадность духа, ломающая, с пушечным гулом, пиитическую речь; на державинский стих не хватает дыхания; хор потребен для прочтения, громозвучного, строки;…загадочность поэзии, рожденной из громадного духа, из мощного хора души, — просто пугает; любо глядеть па восторженную и так называемую интеллигентную толпу: она не любит загадки, она любит разгадки, непонятен мне ум, увечное дитя науки, которому чем проще, тем лучше. Где уж тут: замереть в изумлении. Онегина воздушная громада; невместимость, в мир всегдашний, пушкинского духа: не то, что державинская дикость. Пушкинский дух рожден из иной стихии, которой доселе тоже нет имени, в нем торжествует всесилие изначального божества, матери-богини, всесилие восприятия и всетворчества. Ему чужд державинский ужас, и он бежит державинских громов, — в широкошумные дубровы, к ворожбе, тревожному вещему кружению, к дыму, окутывающему треножник, к лукавости колдовской, к легкости дразнящей, к ясности дразнящей; к насмешливости… и к творению мира, внимательного к малейшему трепету души. К творению еще неведомого мира, владеющего чудесным даром творить другие неожиданные, приятные душе, миры; где…..воробьиный холодок, где:…коня погладить при осенних звёздах, где:…струна звенит в тумане, где:…изгнанник рая пролетая, где:…мрачные, знойные розы, где:…так смотрят на наездниц стройных, где:…золотая Елена, в полумраке спальни, перед овальной рамой в серебряных листьях; мятеж бездетен; он рушит, а не творит; только не говорите мне о романтизме! там нет мятежа, там творение мира; ложный романтизм: к заклинанию — из причитаний, из уязвленной души. Всесилие пушкинского всетворчества: задолго до признания им величия Державина, в михайловской ещё поре, жуткий, торжественный ужас прикосновения к тайнам в ключе державинского хорала: Пророк; затем: в Гимне Чуме; и в годы пред гибелью, все отчетливей в стихах державинская, величавая ясность ума; и конечно же: Памятник. — Глагол времен! металла звон!.. твой страшный глас меня смущает… в ссоре с вечностью, с Богом, дух мятежный, упрямый; хоралы Державина — не моления; гимны! и гений он был прежде чем был поэт. Будучи поэт по вдохновению, я обязан был говорить правду; глубокая фраза: предполагает, что пииты без вдохновения… вдохновение понималось единственно как сошествие Духа; но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел!.. — что пииты без вдохновения, пииты, лишенные Духа: излагают ложь! — Фелица была игрою; Фелица была почти мгновенным ауком сказке о царевиче Хлоре; Фелица была и мечтою о государыне; кто сей автор, который так хорошо меня знает? — императрица приблизила его, мой автор, которого притесняли, и раскаялась;…что ты ни мало не горда, любезна и в делах и в шутках, приятна в дружбе и тверда. Горда! Увы, горда: неимоверно; и не любезна; и дружбы не ведала: ей не с кем было дружить; автор же, в должности статс-секретаря, оказался неприятен упорной прямотою, его обстоятельность, велеречивость, гвардейский солдатский здравый смысл выглядели просто докучливостью; скучно ей было с ним; опять он ко мне со всяким вздором лезет!.. и горчило его разочарование: двор представлял он иначе; в нём прежде жило народное представление о дворе; и теперь с изумлением выяснил, что луна делается в Гамбурге, и прескверно делается, делает её хромой бочар, и видно, что дурак, и никакого понятия не имеет о луне! всюду видел: дворянские хитрости. — Цари! я мнил: вы — боги властны!.. хуже нельзя было упрекнуть Екатерину, хуже не придумать разбередить её давнишнюю рану: упрекнуть её в том, что она проиграла войну против дворянства! издали сии предметы виделись ему божественными; увидел: и ужаснулся; упрекал Екатерину, в том, что управляет она государством не но правде: первый русский литератор, из всех, граф Лев Толстой и прочие, что простодушно требовали от власти правды: будто возможна в мире империя, которая управлялась бы по правде. Екатерину утомляли в нем упрямство, неповоротливость ума, вот в чём причина; Екатерина была быстрее; ум её был подвижней, витиеватей, — и, как ум всякой великолепной женщины, мало интересовался тяжелой поступью правдивости: владела интригой; умела подчинить; умела читать в душах коварство, льстивость, алчность, зависть, злобу, глупость; читать, и употребить с пользою для трона: на что ей державинское по правде? вздор! Правду Державин нашел в Павле: вот ещё загадка; характер Павла привлек горячую любовь честных людей России; Безбородко, Суворов, Державин возведены были императором Павлом в кавалеры командорского креста Святого Иоанна Иерусалимского. Твоим я эхом буду жить: Державин о Екатерине; и оговорился; почему? — вечна императрица Екатерина, и вечен Державин, и убоги тщания достигнуть окончательности формулировок: не было меж ними ни чистого единения, ни чистой враждебности; державинская жизнь явилась, в российской круговерти, первым наброском к картине Поэт и Империя; неутомимо искренен:…какая незабвенна слава! какая звучная хвала!.. Екатеринина держава у мудрыя ея дела кого и где не удивили!.. и на победы Суворова: о Росс! о подвиг исполина!.. какое вольное и мощное дыхание, о подвиг исполина! о всемогущая жена! бессмертная Екатерина!.. волшебство русского стиха — в дыхании; вот почему русский стих непереводим; а могущество дыхания державинского стиха, величавость медленного дыхания урагана, — унаследовал один Пушкин; и никто другой; вот-те старик Державин; гений его, Пушкин писал, можно сравнить с гением Суворова, — …какую ты мне напишешь эпитафию? — Здесь лежит Суворов. — Помилуй Бог! лучше и не надо!.. и вот еще, идиллическая почти, повесть: дружба Суворова и Державина; к зрелым летам почти cp-авнялись в чинах: генерал-фельдмаршал, и действительный тайный советник;…помилуй Бог, лучше и не надо, единственный из восемнадцатого века, кого память народная взяла в качестве героя; память — вообще загадка; память длится помимо письменности; память, где князь Владимир Красное Солнышко живет рядом с Змеем Горынычем; память уже есть легенда, Малыш тут заспорил с Юлием, уверяя, что с грамотностью, бешеным книгопечатанием, кино, телевидением память-легенда не исчезает, а приобретает какую-то неизвестную прежде изощренность; и наутро принес любопытную очень работу: влияние комплекса массовой информации на легенду, выживание легенды, в чистом виде, вопреки влиянию комплекса, причем различаются легенда-быль, легенда-якобы быль, преимущественно в среде интеллигенции, артистической, инженерной, военной, и живая сказка: Малыш в различное время записал несколько занятных, русских народных легенд о Сталине, Жукове, Черчилле, Тито и так далее; и генералиссимус, я имею в виду Суворова, усердным трудом, продуманно творил легенду о себе: не полагаясь на чью-либо догадливость; кричал петухом; не любил карет; ездил верхом; в стужу в тонком суконном плаще… многому научился у Фридриха; являлся на военный совет с чистым листом бумаги: вот мой план; звонил в колокола; пел на клиросе; капризничал; юродствовал; актерствовал; кривлялся; спал во дворце на соломе; называл войну балетом, рану дырочкой; и говорил; скромность не входила в число моих добродетелей; прыгал на одной ножке, узнав о производстве в фельдмаршалы, и остался загадкой: он, в ком Гнедич видел идеал Героя; о ком Герцен: свирепый живодёр Праги; и Екатерина: нужно держать в узде его жестокость; по Аристотелю: изображение героя неизбежно должно вытекать из уже установившегося мнения о нем, того мнения, что Ю. С. назвал бы представлением: Ахиллес крут и неумолим. Одиссей хитер и многоопытен; литературная мода наших времен, начиная, пожалуй, с различных Жизней Иисуса, держится разрушения канона, но представление прочнее знания: чем лишний раз подтверждается мудрость Аристотеля. Граф Рымникский; слава бежала за ним, слава искала его, Екатерина: он один целой армии стоит; князь Италийский. Генералиссимус. По петровской табели о рангах звание генералиссимуса: особам императорской крови; Меншиков, не знавший удержу в алчности, возложил на себя это звание сам: за несколько дней до падения; Суворов — второй, и последний, генералиссимус в Империи. Истинная слава его: при Павле; как и горечь отставки; и горечь Италийских потерь. Горечь одиночества и унижений пред смертью; говорили, что кончина избавила его от заключения в каземат Крепости. Какими почестями возможно искупить все унижения, мучения в долгой жизни, перенесенные от завистников и доносчиков; всех шутов не перешутить… искупить мучения войн, мучения тяжких увечий; и умер он в день Святого Иова Многострадального; в чужом доме, на Крюковом канале, против колокольни Николы Морского. Державин за гробом, громадные толпы народа заполняли улицы, по которым везли гроб, провожали его до кладбища, легенда, будто император Павел, верхом, при шпаге, выехал к Императорской библиотеке, на угол Невского и Садовой, отдать честь гробу Суворова, снял шляпу, перекрестился и заплакал. Чего здесь больше: уважения к государю, любви к Суворову? жаль, но государь в тот час проводил смотр Аральским казакам. Державин шел за гробом; не нужно при жизни сочинять эпитафии друзьям;…что ты заводишь песню военну, флейте подобно, милый снигирь?.. львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами! что воевать?.. и Козловский, велением Павла, изваял Суворова в виде Бога Войны; памятник стоял на краю Марсова поля, на берегу Мойки, лицом к обелиску Румянцева Победам, что высился посередь луга. Румянцев; о ком Державин: Екатеринин гром, Суворова учитель! — о ком Пушкин:…герой, стеснитель ратных строев. Перун кагульских берегов!.. Петром наречен в честь Петра Великого; кадет четырнадцати лет, в Берлине: отнюдь ничему обучаться не хощет, а приставленные к нему учителя жалуются о его лености и забиячестве, и уже никто с ним никакого дела иметь не хощет; гульба, девки, ночные побоища; как тут не вспомнить Ломоносова в Марбурге: российская Академия официально объявляла по Германии, что платить долги за русских студентов не будет, а затем Ломоносова, юного буяна, вдребезги пьяного, продали в прусские гусары; насилу, через несколько дней, убег; а рассказам о петербургской разгульной жизни юного Румянцева несть числа; по велению Елизаветы, отец его высек; Елизавета приискала ему богатейшую невесту, дочь казненного, при Анне, Волынского; имел дерзость отказать свахе-императрице; восемнадцати лет капитан, девятнадцати лет полковник, и всё благодаря отцу, фельдмаршал не всегда был сонливый старик и обжора, знаменит многими делами, и, между прочими, тем, что захватил за границею царевича Алексея; женился Румянцев на дочери князя Михаила Голицына, друга государя Петра; кругом жил ещё петровский век, и на троне была дочь Петра; молодой генерал; красив, умён; до безумия любим женщинами. К нему слава пришла в Семилетнюю войну, решил дело при Гросс-Егерсдорфе, прину>дил к сдаче Кольберг; взяв Кольберг, увлекся очаровательной немочкой из Данцига, и уж почти уехал с нею в Париж, для чего и требовал у жены, жившей в Петербурге, денег; Елизавета грозным приказом его вернула; Елизавета, хоть гневалась, а любила его; восхищалась им; любил его очень и Петр Третий; Румянцев счел, что с восшествием Екатерины его поприще кончено; прошение об отставке; Екатерина: вы мало меня знаете, приезжайте, и приняты будете с тою отменностию, которую ваши Отечеству заслуги и чин ваш требуют; его сестра: графиня Брюс, что тоже причина милости к нему императрицы; всеобщий баловень; всеобщий любимец; Екатеринин гром; переживал ли Суворов зависть? конечно; человек бешеного честолюбия; зависть истинного честолюбия мало кем истолковывается верно; сия зависть есть жажда поприща… говорят, что Суворов был плохой поэт; но когда в Ежемесячных Сочинениях он напечатал диалоги и подписал литерой С, все решили, что автор их — Сумароков; не известный никому офицер, чьи сочинения приписали Сумарокову, писал в модном жанре: Разговоры в царстве мертвых; сочинял диалоги Кортеса с Монтесумой, Александра Великого с Геростратом: юный Суворов хотел разъяснить различие между стремлением к славе и жаждой известности; размышлял о предмете истинной славы; Суворов не имел причин любить Румянцева, под началом которого воевал; и Румянцеву не нужен был талантливый соперник в славе; неприязнь Румянцева к Суворову особенно проявилась в пугачевщину; Румянцев отказался отпустить Суворова из армии: де-неприлично придавать в глазах Европы значение мятежу!.. золотая шпага с алмазами, пожалованная Суворову за Пугачева, возвышение Суворова в генерал-фельдмаршалы уязвили Румянцева тяжело:…Екатеринин гром, Суворова учитель. Турецкие войны именовались Румянцевскими; слава Румянцева гремела;…стремясь за славою, он пользу общую хранил; именно он, главный малороссийский командир, завершил вековое дело воссоединения Украины с Россией: и подготовил на Украине крепостное право. Труды военного его гения достаточно изучались; безжалостный ум, здравый смысл и решительность; передвижения в каре заменил походом в отдельных колоннах; колонны пехоты и кавалерийские колонны; артиллерия в интервалах; его знаменитые штурмы, атаки противу вдесятеро превосходящего противника, труды русского войска, доносил Екатерине, дали бы пример самим римлянам, если бы их времена после наших наступили: вот мера величия; и Екатерина, подстегивая его и вдохновляя:…великие дела увидим на нашем веку!.. на вас Европа смотрит! Предложила ему въехать в Москву на триумфальной колеснице, в традициях Рима, в традициях Петра Великого: отказался; во время путешествия Екатерины в Крым не захотел украшать Киев: моё дело брать города, а не украшать их; к нему в Киев заслуженные воины стекались как на богомолье; граф Задунайский; кому Екатерина предоставила полную мочь как полководцу и дипломату; в чью память Павел: обелиск Румянцева Победам; Александр после Бородина велел перенести обелиск с Марсова поля, через Неву, на площадь перед Первым кадетским корпусом: дабы питомцы созерцали монумент славы!.. — сей Румянцев, гениальный полководец, ненавидел войну: война есть варварство, лютость и бесчеловечие; и с замечательною философскою глубиной обо всех своих подвигах;…иногда отвагою награждать свою слабость. — Чугун кагульский! ты священ!.. вот ещё загадка: екатерининские войны, румянцевские войны, суворовские войны, за исключением разве что Измаила и Чёртова моста: на редкость не популярны: сюда же Кавказские войны, и плавания в Архипелаг, и множество битв: их не знают; то есть, они на слуху, у всех; но где именно, за что воевали, никто толком не скажет; я не говорю уж, что в народе не помнятся ни победы Паскевича в Венгрии, ни Шереметева в Ливонии, ни множество персидских и шведских войн, ни взятие Свеаборга, ни беспримерный в героизме своём ледяной марш через Ботнический залив, и прочая, прочая: сотни героических войн и побед; загадочным образом не задерживаются в народной памяти Гулистан, Фридрихсгам, Дерпт, Турин… Вестергалинг; что нам до того, что казаки Апраксина стояли в четырех верстах от Стокгольма и решили исход войны; и Ляйпциг, и Дрезден чужие для народного слуха; трижды прав был граф Лев Николаевич, говоря, что народная война окончилась Березиной; чугун кагульский! ты священ — для русского, для друга славы!.. увы, уже не священ; мы забыли Кагул; как забыли мы и взятие Парижа, и взятие русскими войсками Пекина; добро французам гордиться Москвою и Севастополем, добро англичанам гордиться Балаклавой, как гордятся они Креси, Галлиполи и Квебеком; мы забывчивы, и тем — великолепны; много ли печали или гордости нам в том, что в атласе Российской Империи по губерниям, восемьсот двадцать третьего года, значится Сан-Франциско с окрестностями. — Чугун кагульский, ты. священ… ведь примерно в то же время, когда записал чугун кагульский, Пушкин, в Париже Ветхого Завета, писал о блестящих, хоть и бесплодных победах Потемкина в северной Турции; Измаил и Кагул, в известном смысле, явились подвигами ненужными, завоевывать их пришлось вновь, в примечании Пушкин разъясняет: бесплодными, ибо Дунай должен быть настоящею границею России; это желание Пушкина исполнено было несколько позже, с переменным успехом, в течение еще полутора столетий; и все же, при написании словечка бесплодные какое-то затмение нашло на Александра Сергеевича: он запамятовал, что до Екатерины Россия на западе оканчивалась Смоленском, а на юге Полтавой; и имя Суворова очень скоро забыли в войнах нового царствования, и лишь в двенадцатом году, когда Кутузов завоевал, для Пушкина, проклятый город Кишинев, заключил Бухарестский мир, и государь поставил его главнокомандующим против Наполеона: всплеск ликования, самое имя его напоминало Екатерину и ея победы!… здесь начиналась, в воскресшем чудо-богатыри, посмертная, и уже вечная, слава генералиссимуса; затем уже биография претворилась в легенду, тщедушный, впечатлительный мальчик, и Арап Петра Великого, переменивший судьбу его, в семь лет, до офицерского темляка, в рядовых, в унтерах; сержантом возил дипломатическую почту; важна в его жизни поддержка отца; отец начинал денщиком у Петра Великого, и был государев крестник; екатерининские времена пронизаны духом, историческим, памятью петровского времени: как пушкинские времена дышат вольнодумством и памятью екатерининского века. Поддержка, протежирование — как распахнутые городские ворота: гораздо полезней для героев; олухи проживут и так, а героев непременно убьют: в унтер-офицерском чине. Отец, генерал-губернатор, генерал-аншеф, сенатор, доставил сыну полковничий чин. Бригадир, генерал-майор: всё это ему доставили конфедератские войны. Польский вопрос: по изменению его восприятия уже можно изучать историю России; Пушкин именовал его: домашний, старый спор; Пушкин в письме к Вяземскому в тридцать первом году:…для нас, мятеж Польши есть дело семейственное, старая, наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским — каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей; а князь Вяземский, в записную книжку:…несчастная обуза Польши, что тормозит политическое развитие России; вопрос Польши стал в девятнадцатом веке вопросом образа мыслей и, для России, вопросом внутриполитическим; варшавская речь императора Александра вызвала к жизни Союз Благоденствия; восстав из гроба своего, Суворов видит плен Варшавы: и когда внук героя, внук Суворова Италийского прискакал с известием о взятии Варшавы, у юного Герцена в кабинете висел портрет героя, портрет Костюшки, ещё тридцать лет: и Колокол пал, Колокол погиб, Колокол перестали читать, и Герцен утерял вмиг всю популярность: оттого, что взял сторону поляков, жестокость резни Шестьдесят третьего года, в час пробуждения России, вызвала лишь ужас и отвращение, негодование во всей России; есть пушкинский черновик из восемьсот тридцать первого года, ты просвещением свой разум осветил, исполненный гнева и ярости набросок к стихотворению, которое то ли было закончено, то ли нет; и Малыш, опираясь в воззрении своём на известную переписку, записные книжки, и на первые строки черновика, которые суть почти обращение, считает, что стихи адресованы были князю Петру Вяземскому; что вослед за перепиской где Пушкин писал из Царского Села в Москву, ожидаем важных известий и из Польши и из Парижа, дело, кажется, обойдется и без европейской войны, дай-то Бог… мятежники в бездействии, следственно, они хотят сражения, следственно, они будут разбиты, следственна. интервенция Франции опоздает, следственно, граф Паскевич удивительно счастлив… Если заварится общая, европейская война, то право, буду сожалеть о своей женитьбе. разве жену возьму в торока… Варшава должна быть взята двадцать пятого или двадцать шестого, но еще известия нет, и в эти же сентябрьские дни восемьсот тридцать первого года; Клеветникам России, заявление политическое, тотчас переложенное, и не вполне удачно, на французский Элизой Хитрово:…домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою… вы не читали сии кровавые скрижали, вам непонятна, вам чужда сия семейная вражда… Иль старый богатырь… свой измаильский штык, иль нам с Европой спорить ново? иль русский от побед отвык?.. — век матушки Екатерины вновь брезжит в измаильском штыке, в легком упоминании Таврии;…или от Перми до Тавриды; князь Петр Андреич, насупленный, в маленьких очечках:…будь у нас свобода печати, Пушкин никогда не решился бы воспевать победы Паскевича… от Перми до Тавриды! что же тут хорошего, чему радоваться, о чем хвастаться, что у нас от мысли до мысли — пять тысяч верст; шел спор о мере патриотизма! о возможности уживчивости патриотизма с приязнью деспотической власти: речи, немыслимые в горделивый екатерининский век. когда измаильский патриотический штык равно колол и турок, и поляков, и французов, и пугачевских башкирцев, екатерининский век не ведал смятений души, и лишь один человек, Радищев, сей истинный представитель полупросвещения, как говорил о нём Пушкин, Радищев заметил вслух, что в Империи не то чтобы что-нибудь неладно — а что в Империи неладно всё; вот отчего он хуже Пугачева, как записал Храповицкий; мнением князя Вяземского приуготовлялось мнение Герцена, и мнение графа Льва Николаевича, не могу молчать; уже русские литераторы не просто отделяли себя от власти, они чувствовали, что несут ответственность, как русские люди, за деяния чужой им власти; чудесный же Пушкин глядел то ли выше, поверх незначительной для него схватки, то ли много дальше, чем все:…славянские ручьи сольются ль в русском море? оно ль иссякнет? — вот вопрос… — домашний, старый спор, ко времени Пушкина, тянулся уж четвертый век; ещё при Грозном, затем при Годунове начались польские вторжения в Россию, Лжедимитрий весь устроен был из польской интриги; ещё при Грозном шляхтичи хотели возвести на свой престол сына Грозного, Ивана; Грозный нашел, что много чести будет для Польши иметь в крулях великого князя Руси; и великий князь Иван обречен умереть был от государева поучения; наш Малыш, в числе трех или четырех дюжин его пушкинских маленьких исследований, сделал маленькую и изящную работу: Польша в стихах, заметках, письмах и публикациях Пушкина, последний из упомянутых жанров серьезен: мнение издателя; ключом Малыш избирает Графу Олизару; —…униженная Швеция и уничтоженная Польша, вот величия права Екатерины на благодарность русского народа, пишет Пушкин в Кишиневе, я не разделяю тыняновской убежденности, будто Пушкину не было нужды учиться, и явился он миру уже при доспехах и гусином пере; учился яростно, ученический его период завершается поздним Михайловским, завершается Годуновым, и четвертой песнью Онегина, завершается Пророком; в Кишиневе:…права Екатерины на благодарность; а за год до гибели, в первом нумере Современника, Пушкин печатает Георгия Кониского; Польша, мучительно отступая под натиском немцев, теряя Силезию, Померанию, Пруссию, исторически двинулась на восток, захватила Галич, западные русские земли, тяжело отравленные затем католицизмом; Уния — в пушкинском Современнике:…варварский приговор на весь народ русский, грабительства, насилия женщин и самых детей, побои, мучительства и убийства превзошли меру самых непросвещенных варваров; духовенство римское, разъезжавшее с триумфом по Малороссии, вожено было людьми, запряженными в их повозки по двенадцати человек; на прислуги сему духовенству выбираемы были красивейшие из девиц; русские церкви отданы жидам в аренду; непримиримые враги христианства с восхищением принялись за такое надежное для них скверноприбытничество; и вот, уже после Смоленской войны, казнь Остраницы и товарищей, казнь неслыханная по лютости своей и коварству:…тянули по колесу жилы;…пробиты железными спицами насквозь и подняты живые на сваи;…прибиты гвоздями, стоймя, к доскам, облитым смолой, и сожжены медленно огнем;…растерзаны железными когтями, похожими на медвежью лапу;…а женам их, по невероятному зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых еще бывших, по лицам их:…а детей же оставшихся, ползавших возле их трупов, пережгли всех, в виду их отцов, на железных решетках;…впрочем, воззрения на всякий предмет существуют в природе человеческой самые что ни есть различные; история с запрещением, в восемьсот сорок втором году, магистерской диссертации Костомарова, в которой Костомаров утверждал, что Уния явилась потребностью и необходимостью народною, что Униею совершилось возрождение Юго-Западной Руси, что Уния показала России дорогу на чреду Европейских держав; и это всего лишь через шесть лет после истории с Чаадаевым; мне нравится ум Уварова, министра и графа, нравится уклончивость его резолюции, запретившей защиту костомаровской диссертации:…по многосложности и запутанности возникающих из учреждения и распространения Унии вопросов… — и то сказать, что в ту самую пору крестьяне, славяне западных губерний не желали возвращаться в православие, и их к тому принуждали военно-полевым судом, шпицрутенами и угоном в каторжные работы; есть в Руси земли, что крестились в православие огнём и мечом не единожды, а дважды; диссертация Костомарова была несвоевременна, неудачна и неудобна политически; и Костомаров, всё поняв, успешно защитил звание магистра, сочинив за месяц другую диссертацию: о историческом значении русской народной поэзии; и вот Малыш, найдя свою маленькую работу незаконченной без удовлетворительного толкования пушкинского черновика восемьсот тридцать первого года, предположил внятно, что эпистолический спор Пушкина с князем Петром Андреичем не мог не закончиться резкостями, когда Пушкин в декабре тридцать первого года приехал в Москву и был у Вяземских; вероятной представляется ожесточенная размолвка; во всяком случае, мы знаем семь писем к Вяземскому только из Царского Села в восемьсот тридцать первом году; и не знаем ни одного письма Пушкина к князю Петру Андреичу в течение последующих четырех с лишним лет; а черновик стихотворения примечателен:…и нежно чуждые народы возлюбил, и мудро свой возненавидел; когда безмолвная Варшава поднялась, и бунтом Польша опьянела, и смертная борьба… началась при крике: Польска не сгинела! — …ты пил здоровье Лелевеля! ты руки потирал от наших неудач, с лукавым смехом слушал вести, когда… бежали вскачь и гибло знамя нашей чести… поникнул ты главой и горько возрыдал, как жид о Иерусалиме!.. — при Грозном, в шестнадцатом веке, идеология самодержавного русского государства, Москва — Третий Рим, и Новый Иерусалим; занятное скрещение имперского язычества с христианством; здесь отныне жили все святыни, важнейшие святыни в мире; с учреждением Петербурга и европейской Империи вся эта великолепная идеология как-то качнулась; при Екатерине Европа была парадным двором России; и самодержица мудро не нуждалась в идеологии самодержавия; невозможно вообразить, чтобы при Екатерине кому-нибудь взбрело на ум противопоставлять католическую Европу и православную Россию; нужда в идеологии православия и самодержавия, идеологии обособленности государства объявилась лишь в конце каторжного царствования Николая Павловича; ну, хоть Бенкендорф успел перейти в католичество, и то хороши; жаль, не знаю, как воспринял это известие Чаадаев; в шестнадцатом веке начались кровавые во
