Канта Ибрагимов - Дом проблем
— Ха-ха! Получается, что «Образцовый дом» почти весь станет моим.
— Да, — не без грусти сказал Кнышев.
— Одну квартиру оставляю за вами, — уже распоряжается Мастаев. — Приезжайте не в гости, а к себе, когда хотите.
Они, как обычно, горячо прощались. В тот же день Мастаев был в жилищном управлении, а там над ним смеются:
— Тебя провели. Все эти квартиры отказные. За них копейки дают, а ты миллионы. И вообще, Грозному скоро не быть. Говорят, уже вынесен приговор. А «Образцовый дом» первым делом разбомбят, по кирпичику наши же деляги окончательно разберут.
— А квартира Дибировых? — о своем думает Ваха.
— Тоже отказная. Руслан Дибиров компенсацию получил.
— Я эту квартиру могу у государства купить?
— Ну ты болван!.. А купить можешь. Пожалуйста.
Какова жизнь?! Случилось все, как в сказке. Еще пару лет назад Мастаев не имел собственного жилья, а в «Образцовом доме» жил на птичьих правах, а теперь, кто бы мог подумать, в его собственности почти половина этого элитного дома.
Были бы живы мать и дед Нажа. А что сказали бы прежние жильцы? Теперь, правда, в этом доме почти никто не живет. И в самом городе людей очень мало. Видно, после выборов в Москве потеряли всякий интерес к Чеченской Республике и чеченцам. Никто уже не говорит о восстановлении, все заморожено, все отдано на откуп военным, те бесчинствуют: мародерство, пропажа людей, убийство мирных граждан.
В этих условиях Мастаев сделал, сделал чисто бессознательно то, с чем в прежние времена его мать и он пытались бороться, точнее, были обязаны это быстро ликвидировать. Он на «Образцовом доме» написал наболевшее — «Дом проблем» — и только после этого вспомнил, что это некий бывший символ и знак той элите — будут выборы, ждите перемен, мобилизуйтесь, либо вас вышвырнут из этого дома, а значит, и с почетной работы, со всеми вытекающими последствиями.
К удивлению Вахи, эту надпись кто-то тут же тщательно стер. Оказывается, вопреки словам деда Нажи, времена все же поменялись. И если раньше кто-то тайком приписывал «Дом проблем», и это Мастаевым приходилось смывать, то теперь Ваха вновь по-хозяйски открыто восстановил надпись, словно призывая к переменам. И опять кто-то ночью тайком стер. Значит, кто-то не хочет перемен, хочет сохранить все как есть. И, помня ленинскую теорию о революции и уже зная о большевистском терроре, конечно же даже хрупкий, даже такой кажущийся мир лучше войны. Однако Мастаев вооружен ныне знанием иного порядка — мифом. А миф — это не просто сказка, где борется наш герой с драконом. Здесь все в метафоре. И дракон — это не просто злодей, поработитель и искуситель. Это прежде всего все старое, изжившее себя, все то, что мешает человеческому развитию, свободе. И герой-избавитель — это не созидатель, более того, он разрушитель. Именно под его яростным ударом должен этот дракон, как все устоявшееся, то есть уже начинающее прогнивать, — рухнуть, будет смерть, чтобы родилась новая жизнь. И только рождение может победить смерть, рождение, но не возрождение старого, а именно рождение нового. Ибо в самой душе, во всем обществе, чтобы продлить наше существование, должно длиться постоянное рождение, сводящее к нулю непрерывно повторяющуюся смерть. И это добро и зло определяют не люди, а богиня Дика.[162] И когда приходит день победы нашей смерти, она неминуемо настигает нас. И мы ничего не можем сделать, кроме как пророк Иса[163] принять распятие и воскреснуть, быть расчлененным, а затем возродиться. Именно поэтому, желая перемен в жизни, в обществе, как в своей душе, Мастаев вновь написал на «Образцовом доме» «Дом проблем». И, примерно зная, что тот, кто это раньше сам писал, теперь сам же стирает, он сел, не как герой, да как охотник в ночную засаду, в кустах перед домом во дворе.
Летняя ночь недолгая. И все равно высидеть в кустах было бы нелегко: нормального человека в нормальных условиях клонило бы ко сну. Да в том-то и дело, что каким бы ни был Мастаев, да условия в Грозном далеко не нормальные — столица войны. То там бабахнет, то там пальнут. Собаки лают, где-то тень прошмыгнет, рядом крыса принюхалась. Как и ночной лес, не спит прифронтовой город. И уже забрезжило утро, едва-едва заря, а с нею прохладный, свежий ветерок, и обильная роса словно очищает весь этот грязный мир. Это время суток, когда ночь расходилась с днем, когда мир должен был вновь пробудиться, ожить, улыбнуться, он ощущал с необъяснимым трепетом, потому что в этот ранний час каждый день, сколько он жил и помнил, вставала его бедная, как все матери, добрая мать, чтобы убрать, а значит, украсить для людей эту улицу и двор, и все это за копейки, чтобы вырастить и на ноги поставить сына. Тут никакая мифология и бессмертность души не помогут. Воспоминания о матери щемящей тоской охватывают душу и сознание Вахи. У него слезились глаза, и он даже не обратил внимания, как где-то рядом, сквозь густые утренние сумерки, закаркала ворона, и тут щелчок. Он встрепенулся — щелчок затвора. Действительно, как головы дракона, от торца «Образцового дома» отделилось полкорпуса бесшумной разведывательной БМП. От нее уже отделились несколько вооруженных теней.
«Неужели столько людей прибыло одно слово зачеркнуть?» — подумал о своем Мастаев. А у него на вооружении только кинжал и два рожка к автомату.
Нет, эти люди явно не чеченцы: действуют слаженно, по-военному четко. Один остался в торце, другой — у входа, четверо поднялись. На третьем этаже в подъезде раздался глухой взрыв, полетели стекла. Ваха понял — подорвали дверь в чью-то квартиру.
Женский вопль, крик, короткая очередь — тишина. Потом спускающийся по подъезду шум. Видно, жертву оглушили, пришлось на руках нести. Тело огромное. Мастаев догадался — это уже не молодой сосед, всю жизнь был одним из руководителей нефтекомплекса республики — Захаров Яков Львович. За год до начала войны покинул Грозный, вместе с российскими войсками вернулся для восстановления нефтекомплекса. И вот его грузное тело чуть ли не уронили, вынося из подъезда.
— Он хоть живой? — услышал Мастаев. Вот тут бандиты совершили оплошность: сгрудившись, они в испуге склонились над поверженным, и Мастаев выпустил весь заряд. Сменив позицию и на ходу зарядив новый рожок, взял на прицел БМП. Машина въехала во двор, стала у подъезда. Словно ужасные глаза дракона, по кругу, выискивая цель, вертелось дуло крупнокалиберного пулемета. Услышав длинную автоматную очередь, на ближайших блокпостах стали стрелять.
Из БМП никто не вышел. Машина, как змея, бесшумно скользя, быстро убралась. Контролируя ситуацию, Мастаев еще немало просидел в засаде, пока совсем не рассвело и не послышался вновь истошный крик в подъезде.
