Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Теплая волна сбила его с ног, поволокла, надавала оплеух, и он поплыл, как в детстве, погружаясь с головой, выныривая, хватая воздух жадными, распяленными губами, подняв мокрое лицо к сияющему звездному небу, почти бессмысленно повторяя: «Вот и всё… вот и всё… вот и всё…»
3
В Мадриде он первым делом снял машину в маленьком филиале агентства «Авис» на железнодорожном вокзале.
Там заправляла трогательная пожилая чета, которую мысленно он назвал Кощея Бессмертная и Василиск Прекрасный.
То, что они супруги, неуловимо чувствовалось по междометиям, полу-взглядам, полу-наклонам головы. Обескровленная и обесцвеченная, тощая, серо-седая, в слишком больших для нее очках, съезжающих на хрящеватый нос, женщина долго заполняла нужные бумаги, напряженно сверяясь по компьютеру – видимо, боялась напортачить. Зато Василиск Прекрасный был расслаблен, дружелюбен и слегка поддат. Немного помятый, с дивным взглядом синих глаз, он радушно показывал машины и, стремясь получше объяснить дорогу, обрывал себя на полуслове, обнимал Захара за плечи, с энтузиазмом ворочал, похлопывал по спине, указывая огромными мягкими лапами прямейшее направление на выезд из города.
Насилу вырвался от них…
Он никак не мог успокоиться и проклинал себя, без конца перебирая ряд собственных ошибок, начиная с главной: с Люка.
Захар позвонил сыщику в Нью-Йорк той же ночью, едва добрался, мокрый, до своей машины под эстакадой.
– Люк… – сказал он, стараясь унять ярость, сотрясавшую все его существо, ярость, вспыхнувшую в нем с той минуты, когда, сопоставив слишком говорящие детали, понял – что произошло. – Хочу сообщить тебе, Люк, что господин Босота, с которым я собирался обсудить некую искусствоведческую проблему, полчаса назад обнаружен мною убитым на своей вилле. С ним убит его охранник, и все это хозяйство тушится на медленном огне, с хорошими приправами, уже по крайней мере сутки.
Люк помолчал и, наконец, неторопливо произнес:
– К чему ты сообщаешь об этом мне, Саккариас? Не позвонить ли тебе в полицию?
Они говорили по-испански, так выбрал Захар. Ему всегда казалось, что этот язык более приспособлен для прямой конфронтации.
– К тому, чтобы ни у полиции, ни у тебя, ни у твоих клиентов, кто бы они ни были, не возникло соблазна повесить на меня эти два трупа. У меня изумительное по красоте алиби, предупреждаю тебя.
– Меня все это не касается, – холодно отозвался Люк. – Я частный детектив. У меня свои правила игры.
– И эти правила допускают продажу данных о разыскиваемом лице дважды, трижды, оптом? Каждому желающему?
– Чего ты добиваешься, Саккариас? Это мой бизнес. У меня отличная русская секретарша, очень умная девушка, мой рынок благодаря ей намного расширился. Она составила отменную картотеку, и в случае нужды…
– Вале, Люк. Каждый волен зарабатывать теми способами, что ему нравятся. Честно говоря, я восхищен твоей оборотистостью: ты продал Босоту мне, затем загнал его Гнатюку затем продал Гнатюку – меня… и с каждой продажи…
– Ты забыл еще кое-что, – невозмутимо, с вежливой усмешкой в голосе, перебил Люк. – Я еще продал тебя – Босоте. Помнишь, в Толедо – тот визит к тебе в номер неуклюжих парней? Но Босота – он сказал, и я сам это видел – не желал твоей смерти. У него были какие-то другие планы. Когда я прилетел к нему в Майями с интересным предложением, старик, услышав твое имя, прослезился…
– У него это ровным счетом ничего не значило!
– Допустим… Мне хотелось бы еще поспать, извини… – Он замер, будто прислушиваясь к спертому бешенством дыханию Захара в трубке, и добродушно сказал, прежде чем оборвать разговор:
– Я на тебе неплохо заработал, Саккариас; так что в качестве премии – мой бесплатный совет: я видел этого сеньора Гнатьюка. И думаю, ему тесновато с тобой на этом свете. Так что почаще оглядывайся и посматривай в зеркало заднего обзора…
* * *В пригородах явственней чувствуешь смену времен года: не зашнурованная в каменный корсет улиц природа раскинула телеса и вольно дышит на влажных лиловых холмах.
Местная золотая осень уже слиняла под косым дождиком. Во многих домах городка Лос-Анхелес де Сан-Рафаэль топили камины, над трубами вздымались курчавые стволы, пепельно-серые кроны которых рвал и уносил ветер. И пахло дымом, мокрой землей, жареными каштанами и принесенным из окна чьей-то кухни – уж не из кухни ли Марго – запахом хорошего кофе…
Он достал из багажника тубу с холстами, внимательно огляделся по сторонам.
Нет, дорога сюда была спокойной, и это объяснимо: после того как портье в римской гостинице в первую же минуту сообщил ему, что…
– О, это досадно, – заметил Кордовин. – Почему же он меня не дождался?
– Не знаю, сеньор. Я предлагал ему написать записку.
– Он говорил по-итальянски?
– Нет, по английски…
– Хм… Не могу представить – кто это. Как он выглядел?
– Честно говоря, я не очень всматривался. У меня как раз была группа из Венгрии. Такой… приземистый, крепкий… Но вы не волнуйтесь, я сказал ему, что вы у нас до завтрашнего утра. Наверное, он придет опять.
– Ах, как досадно! – воскликнул Кордовин. – А у меня как раз поменялись планы. Я вынужден сейчас же улететь в Стокгольм. Ну, ничего не попишешь. Значит, встретимся в другой раз. Выпишите мне счет, дружище, пока я соберусь…
Через час он уже снял номер в затрапезном пансионе в Остии, и едва торжественный менуэт с Ватиканом (ряд скучнейших контактов с безликими банковскими чиновниками и несусветное количество подписанных документов) благополучно завершился выдачей ему зеленовато-серого чека на предъявителя, каллиграфически заполненного вручную черными чернилами, с факсимиле двух подписей, отдельным элементом которых был крест, – он, отбрехавшись от торжественного обеда с Лукой и Бассо (тетя – единственная моя родня, ребята, и если уж она призывает меня к одру…) – немедленно поймал такси и умчался в аэропорт, где свой завтрашний билет в Милан поменял на ближайший рейс в Мадрид.
Машину он припарковал так, чтобы каждую минуту видеть ее из окна кухни.
Конечно: дверь опять не заперта, входи, кто хочет… Неисправима!
– Марго! – крикнул он с порога. – Тебя, наконец, ограбили, черт побери!
В ответ – шум льющейся воды в ванной на втором этаже: слониха принимает душ…
Он запер входную дверь, снес в свою келью в подвале тубу с холстами, поднялся в кухню и включил чайник…
Вскоре иссякли наверху водопады, хлопнула дверь ванной и вниз по лестнице протопала Марго.
– Лёня, ты?
Она показалась в дверях: банный халат нараспашку, волны жировых барханов, нависающих над глиняными столпами колосса, – и это, воля ваша, мощное художественное впечатление…
