Карлос Сафон - Игра ангела
— Я люблю тебя, — донеслись до меня ее слова.
Я пополз к ней, но сеть трещин ширилась у меня под руками, окружая Кристину со всех сторон. Нас разделяло всего несколько метров, когда я услышал, как лед ломается и проваливается у нее под ногами. Под Кристиной разверзлась черная пасть и поглотила ее, словно она упала в смоляной колодец. Как только Кристина исчезла в глубине, льдины сомкнулись, закрывая полынью, в которую она провалилась. Течение подхватило ее тело и протащило несколько метров подо льдом. Мне удалось доползти до той ловушки, где оказалась в плену Кристина, и я принялся изо всех сил долбить кулаками лед. Глаза Кристины были открыты, светлые волосы колыхались в воде, и она смотрела на меня снизу, сквозь полупрозрачную ледяную корку. Я бился, изранив руки, но все напрасно. Кристина не отводила от меня взгляда. Она подняла руку, коснулась пальцами льда и улыбнулась. Редкие пузырьки воздуха выскользнули у нее изо рта, зрачки расширились в последний раз. Через мгновение ее тело стало медленно тонуть, навеки погружаясь в темноту.
11Я не стал возвращаться в номер за вещами. Притаившись за деревьями, окаймлявшими озеро, я видел, как в гостиницу пришел доктор с парой жандармов. Сквозь стекла больших окон было удобно наблюдать, как они переговаривались с управляющим. Прячась по темным пустынным улицам, я покинул поселок и добрался до станции, окутанной туманом. Слабый свет, падавший от двух газовых фонарей, позволял различить контуры поезда, застывшего у перрона. Угадывался темный металлический остов красного семафора, горевшего на выезде. Машины локомотива не работали. Ледяные потеки застыли на рельсах и поручнях, как капли желатина. Вагоны были погружены в темноту, на стеклах окон осел иней. В конторе начальника станции свет тоже не горел. До отправления поезда оставалось порядочно времени, и на станции не было ни души.
Я подошел к одному из вагонов и попытался открыть дверь. Она была надежно заперта изнутри. Я спустился на рельсы и обошел поезд. Под покровом тени я вскарабкался на проходную площадку между соседними вагонами в конце состава и попытал счастья с дверью, соединявшей салоны. Мне повезло, она оказалась открытой. Я проскользнул в вагон и пробрался в темноте к первому попавшемуся купе. Я вошел и тотчас заперся изнутри. Дрожа от холода, я рухнул на сиденье. Я не осмеливался закрыть глаза из страха, что увижу взгляд Кристины, обращенный ко мне из-под ледяного покрова. Прошли минуты, а возможно, часы. В какой-то момент я стал недоумевать, зачем прячусь и почему не способен ничего почувствовать.
Я скрывался в пустом вагоне и, затаившись как беглец, ждал неизвестно чего, прислушиваясь к жалобному стону металла и дерева, прихваченных морозом. Я вглядывался в тени за окном, как вдруг луч фонаря скользнул по стенам вагона, и на перроне послышались голоса. Я протер пальцем глазок на покрытом изморозью стекле. Машинист и двое рабочих шагали к головному вагону состава. Метрах в десяти на платформе начальник станции разговаривал с жандармами. Эту парочку я видел вместе с доктором около гостиницы. Начальник станции кивнул и, на ходу доставая связку ключей, направился к поезду. Жандармы последовали за ним. Я снова спрятался в купе. Всего через пару секунд раздался звон ключей, и дверца вагона с лязгом открылась. Я поднял защелку замка, оставив дверь купе открытой, и растянулся на полу под одним из диванов, вжимаясь в стену. Шаги жандармов приближались, голубоватые лучи фонариков, которыми они светили себе, прорезали темноту и скользили по застекленным дверцам купе. Когда шаги замерли напротив моего убежища, я затаил дыхание. Голоса смолкли. Я услышал щелчок открываемой двери и в паре десятков сантиметров от моего носа возникли сапоги. Жандарм постоял несколько мгновений и вышел, вновь захлопнув дверцу. Шаги протопали дальше по вагону.
Я лежал на полу неподвижно. Вскоре вагон вздрогнул, из решетки обогревателя повеяло теплом, обласкавшим мне лицо. Через час первые рассветные лучи заглянули в окна. Я выбрался из своей норы и огляделся, изучая обстановку. Пассажиры, поодиночке и парами, тащили по перрону чемоданы и узлы. Гул раскочегаренной машины паровоза мелкой дрожью передавался по стенам и днищу состава. Вскоре путешественники начали рассаживаться по вагонам, и проводник включил свет. Я снова занял место у окна и отвечал на приветствия попутчиков, проходивших мимо моего купе. Стрелки больших станционных часов показывали ровно восемь часов, когда поезд тронулся и заскользил вдоль перрона. И только после этого я смежил веки, слушая перезвон церковных колоколов в отдалении, словно эхо проклятия.
На обратном пути поезд постоянно останавливался. Часть железнодорожного полотна требовала ремонта, и мы прибыли в Барселону только к вечеру пятницы 23 января. На город давило багровое небо, затянутое паутиной черного дыма. Было жарко, как будто зима внезапно кончилась, и от решеток канализации поднимались влажные затхлые испарения. Открыв портал дома с башней, я нашел на полу белый конверт. Различив печать красного сургуча, я не позаботился поднять его, ибо заранее знал содержание письма: любезное напоминание о свидании с патроном в особняке у парка Гуэль, чтобы передать готовую рукопись. Я поднялся по лестнице в темноте и отпер дверь жилого этажа. Не зажигая свет, я прямиком направился в кабинет. Я подошел к окну и оттуда окинул взглядом комнату, наполненную адским заревом, отблеском полыхающего неба. Я представил всю сцену так, как описывала ее Кристина. Вот она стоит на коленях подле кофра, открывает его и вынимает папку с рукописью. Она читает проклятые страницы и понимает, что непременно должна их уничтожить. Она зажигает спички и подносит огонек пламени к бумаге.
«В доме кто-то был».
Я шагнул к кофру и замер на миг, словно шпионил, наблюдал за ней. Потом, наклонившись, я открыл кофр. Манускрипт лежал на месте, дожидаясь меня. Протянув руку, я коснулся папки, погладив ее кончиками пальцев. И тут я это заметил. Серебряный контур мерцал на дне сундука, точно жемчужина на дне водоема. Я взял предмет и повертел в пальцах, рассматривая в отсвете окровавленного неба. Брошь, изображавшая ангела.
— Сукин сын, — услышал я свой голос.
Из глубины шкафа я извлек шкатулку со старым револьвером отца и, открыв барабан, убедился, что оружие заряжено. Оставшиеся в коробке патроны я высыпал в левый карман пальто, а в правый сунул завернутый в платок револьвер. Перед уходом я задержался на миг, чтобы взглянуть в лицо незнакомцу, смотревшему на меня из зеркала в прихожей. Я улыбнулся, ощущая в крови леденящее спокойствие ненависти, и вышел в ночь.
