Джонатан Франзен - Свобода
Кровь бросилась Кацу в лицо, его затрясло, как после хорошей дозы кокаина.
— Я приехал ради тебя, — сказал он.
— Не верю. Ты и сам себе не веришь. Ты не умеешь врать.
— А зачем бы еще мне приезжать?
— Не знаю. Тебя правда беспокоит проблема биоразнообразия и перенаселения?
Кац помнил, как неприятно было спорить с Патти по телефону. Она самым убийственным образом испытывала его терпение. Ричард не мог понять, отчего мирился с ее замашками. Наверное, оттого, что она хотела его, что бросилась за ним следом. Но теперь все это было в прошлом.
— Я так долго любила тебя, — продолжала Патти. — Ты вообще об этом знаешь? Я посылала бесчисленные письма, на которые ты не отвечал. Унизительный односторонний разговор. Ты вообще читал мои письма?
— Большинство.
— Ха. Не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, неважно, потому что теперь я всегда буду об этом помнить. Я провела три года в ожидании подарка, хотя и понимала, что он не принесет мне счастья. Но тем не менее я не переставала его желать. Ты был как наркотик, от которого невозможно отказаться. Всю жизнь я стремилась к отраве, которая наверняка бы меня убила. Но лишь вчера, когда я увидела твое истинное лицо, то поняла, что больше не нуждаюсь в наркотике. О чем я только думала? Ты ведь приехал ради Уолтера.
— Нет, — повторил Кац. — Ради тебя.
Она даже не слушала:
— Я чувствую себя старухой, Ричард. Быть человеком еще не значит жить. Это не поможет остановить время. У людей годы бегут еще быстрее…
— Ты не похожа на старуху. Ты прекрасно выглядишь.
— И это самое главное, правда? Я стала одной из тех женщин, которые тратят массу сил на то, чтобы хорошо выглядеть. Я могу по собственному желанию обзавестись идеальным телом. Все схвачено.
— Идем со мной.
Патти покачала головой.
— Поедем со мной. Уедем куда-нибудь и дадим Уолтеру свободу.
— Нет, — ответила она, — хоть мне и приятно наконец услышать эти слова. Я буду вспоминать о них, думая о минувших трех годах, и представлять, что могло бы произойти. Это обогатит мою и без того насыщенную фантазиями жизнь. Я представлю, что сижу у тебя дома, пока ты совершаешь мировое турне и трахаешь двадцатилетних девчонок. Или что я езжу с тобой и играю роль матери для твоих друзей-музыкантов — ну, знаешь, подаю им молоко и печенье в три часа ночи. Или что я стала твоей Йоко и все обвиняют меня в том, что ты выдохся. Или что я принялась закатывать ужасающие сцены и в конце концов до тебя дошло, что впустить меня в свою жизнь было ужасной ошибкой. Да я целые месяцы буду фантазировать не отрываясь.
— Не понимаю, о чем ты…
— Поверь, если б я сама себя понимала, мы бы не вели этот разговор. Я ведь действительно думала, будто знаю, чего хочу. Я понимала, что это плохо, но думала, что знаю. И вот ты здесь, как будто время остановилось.
— С той разницей, что Уолтер успел влюбиться в другую.
Патти кивнула:
— Ты прав. И знаешь что? Оказалось, что мне чертовски больно. Невероятно больно… — Ее глаза наполнились слезами, и она торопливо отвернулась, чтобы их скрыть.
Кац уже пережил несколько слезных сцен за этот день, но на сей раз впервые видел женщину, которая плакала от любви к другому. И ему это не понравилось.
— Он вернулся из Западной Вирджинии в четверг вечером, — сказала Патти. — Я могу тебе рассказать, раз уж мы старые друзья, ведь так? Он вернулся в четверг вечером и пришел ко мне — и случилось именно то, Ричард, чего я всегда хотела. Всегда. Всю мою взрослую жизнь. Я даже с трудом узнала его лицо, он как будто обезумел. Но я согласилась лишь по той причине, что он был уже как будто не здесь. Получилось своего рода прощание. Маленький подарок при расставании — чтобы показать, чего я лишаюсь навсегда. Потому что я слишком долго делала его несчастным. Теперь он готов к чему-то лучшему, но со мной ему ничего не светит… потому что я слишком долго делала его несчастным.
Судя по тому, что услышал Кац, он опоздал на два дня. Сорок восемь часов. Невероятно.
— Ты еще можешь все исправить, — сказал он. — Сделай его счастливым, будь хорошей женой. Он забудет эту девушку.
— Может быть… — Патти провела тыльной стороной ладони по глазам. — Если бы я была разумным человеком, то, вероятно, именно так и попыталась бы сделать. Потому что, знаешь, я всегда хотела победить. Я привыкла бороться. Но у меня появилось нечто вроде аллергии на разумные поступки. Я провела всю жизнь, злясь на саму себя.
— Вот за что я тебя люблю.
— Ах, любовь. Ричард Кац говорит о любви. Должно быть, это сигнал, что пора спать.
Это была финальная реплика, и Кац не пытался остановить Патти. Впрочем, он так верил в свои инстинкты, что, поднимаясь наверх десятью минутами позже, по-прежнему воображал, что найдет ее в своей постели. Но вместо нее он обнаружил толстую непереплетенную рукопись с именем Патти за первой странице. Рукопись называлась «Работа над ошибками».
Кац улыбнулся, потом сунул за щеку побольше табаку и принялся читать, периодически сплевывая в стоящую на столике вазочку, пока за окнами не забрезжил рассвет. Он отметил, что ему куда интереснее читать страницы, посвященные ему самому, нежели другим; это подкрепило его давнее подозрение, что люди на самом деле желают читать только о самих себе. Еще он с удовольствием заметил, что Патти искренне восхищается им, и вспомнил, отчего она ему нравится. Но тем не менее, когда Ричард дочитал до конца и выплюнул почти безвкусную табачную жвачку, его посетило ощущение полнейшего фиаско. Поражение нанесла ему отнюдь не Патти — ее писательские таланты впечатляли, но по части самовыражения Кац ей не уступал. Победителем был Уолтер — потому что книга была явно написана для него. Что-то вроде печальной и неосуществимой попытки попросить прощения. Уолтер был главным героем драмы Патти, а Кац — просто интересным актером второго плана.
На мгновение в его душе вдруг словно распахнулась дверь — достаточно широко, чтобы Кац мог увидеть свою раненую, уязвленную гордость, — но тут же он ее захлопнул и подумал о том, как глупо было разрешить себе желать Патти. Да, ему нравилось ее слушать; да, он питал фатальную слабость к умным женщинам в депрессии, но при этом ему был известен один лишь способ общения с ними — а именно заниматься любовью, потом уходить, возвращаться и снова ложиться в постель, опять уходить, ненавидеть их, снова трахаться, и так без конца. Ричард хотел бы вернуться в прошлое, когда ему было двадцать четыре года и он жил в вонючей берлоге на южной окраине Чикаго. Он поздравил себя с тем, что разгадал, какова роль женщины вроде Патти для мужчины вроде Уолтера, у которого, каких бы глупостей он ни совершал, хватало терпения и воображения, чтобы управляться с ней. Ошибка, которую сделал Кац, заключалась в том, что он упорно возвращался туда, где неизбежно должен был потерпеть поражение. Патти писала о том, как мучительно сложно бывает в подобной ситуации понять, что хорошо, а что плохо. Кац прекрасно умел распознавать, что хорошо для него самого, и обычно для достижения собственных целей этого ему вполне хватало. Лишь рядом с Берглундами он ощутил, что этого недостаточно. И от этого чувства ему было так нехорошо, что он готов был поставить точку.
