Заур Зугумов - Воровская трилогия
Чувство, связанное с надеждой, всегда приходит неожиданно. «Надежда», как о многом говорит одно это слово! Что-то подсказывало мне, что при любом раскладе все будет нормально, нужно только потерпеть еще немного и оставаться самим собой. Это чувство было сродни внутреннему голосу или, вернее сказать, голосу откуда-то свыше. Честно говоря, я не знаю, как его описать, по-моему, это бесполезно, да и ни к чему, ибо мне кажется, что у каждого человека в определенные минуты жизни возникает подобное чувство. Одни называют его внутренним голосом, другие – гласом Божьим, третьи – как-то еще.
Глава 10. Стрелять на поражение, в живых не оставлять!
Пока я ждал поезд со «столыпинским» вагоном, мною овладело глубокое раздумье, которое делает невидящим взгляд и словно заключает человека в четырех стенах. Есть мысли, которые заводят в такую глубь, что требуется время, для того чтобы вернуться на землю. Я был погружен в одно из таких размышлений.
Что же касалось причины столь поспешного моего этапирования, то она заключалась вот в чем: в лагере, который находился в поселке Синдор, произошли события, которые заставили призадуматься и многое пересмотреть для себя не только каторжан, но и администрацию всего ГУЛАГа Коми АССР.
Из лагерей на лесоповалы бригады перевозились либо по лыжневке на машинах, либо по узкоколейке на маленьких паровозиках, называемых в народе «кукушками». Этот паровозик тянул за собой ряд таких же маленьких вагончиков с зарешеченными окнами и в сопровождении солдат охраны – как в каждом открытом тамбуре вагона, так и в конце и впереди всего состава.
В этот злополучный, трагический день бригады ехали с лесоповала в лагерь. Путь был неблизок. В вагонах рядом с мужиками лежали и их инструменты, среди которых были бензопилы «Дружба» и горючее к ним. Никто не знает, как произошел пожар, потому что никого из свидетелей происшедшего не осталось в живых. Да разве трудно представить себе эту картину? Кругом бензин и сухая древесина; малейшее неосторожное обращение с огнем – и катастрофы не избежать.
Но при любой подобного рода катастрофе есть хотя бы один выход, правильный он или нет – это уже будет ясно впоследствии, но какой-то выход непременно есть. В данном же случае у людей, которые были в этих нескольких вагонах, выхода не было. Безо всяких сомнений, в любом случае их ждала только смерть.
Когда вспыхнул огонь, он, очевидно, стал распространяться с катастрофической скоростью, и люди, обезумев от страха быть заживо сожженными, взломав решетки на окнах, стали на ходу выпрыгивать из вагона наружу.
Как, видимо, были удивлены в свои последние минуты эти бедолаги, когда, выпрыгнув из вагона и избежав неминуемой мучительной гибели, они попадали под пули конвоя и падали замертво! Что думали они непосредственно перед смертью? Как жестока судьба? Как коварны и безжалостны люди?
Как могло такое произойти, спросите вы? Да очень просто. Оказывается, по инструкции заключенный, выпрыгнувший из вагона, подлежит немедленному уничтожению, то есть в него стреляют на поражение, но вот относительно той ситуации с пожаром в инструкции не было сказано ничего.
Начальник конвоя посчитал, что лучше пристрелить с десяток заключенных, чем потом отчитываться перед начальством, почему он этого не сделал. Таким образом, те, кто выпрыгнул из вагона, были расстреляны в упор конвоем, те же, кто не успел выпрыгнуть, сгорели заживо…
Когда очевидцы, которые ехали в других вагонах, пересказывали эту леденящую душу историю, мурашки пробегали по коже даже у видавших виды каторжан.
Сгоревшие люди были размером с полено, ничего и никого нельзя было узнать; что же касалось тех, кого расстреляли, то печать ужаса быть заживо сожженными навеки запечатлелась на их несчастных лицах. В общей сложности погибло около тридцати человек, я точно уже не помню.
В зоне, откуда были эти бедолаги, кипиш. Менты тут же установили на вышках пулеметы и периодически постреливали из них в воздух, усмиряя слишком ретивых арестантов и ожидая прибытия представителей из Москвы, а они себя ждать долго не заставили. Из столицы тут же прибыло большое начальство, и зону эту расформировали.
Правда, начальника конвоя, который приказал стрелять, осудили на десять лет, но что толку – людей ведь не воротишь, да и фортецала все это была, в этом уверены были все без исключения, даже сами менты.
Что же касалось того, почему этот инцидент стал причиной моего этапирования, то менты попросту боялись, что, как только арестанты, находившиеся в изоляторе, узнают об этом, может произойти большой кипиш и главным его зачинщиком буду я, потому что, с точки зрения арестантов и бродяг, терять мне было нечего: так и так раскрутка, а пять лет или десять – не составляло в данном случае большой разницы.
Я уже объяснял нашу позицию по отношению к свободе и прочее, ну а менты знали не хуже нас самих, а в некоторых случаях даже еще и лучше, чего и когда от нас можно ожидать. Для этого на них работали в то время целые институты. Нашими же институтами были лагеря, а точнее говоря, камеры в этих лагерях.
Но всего этого я, естественно, еще не мог знать, когда, удрученный невеселыми мыслями, сидел в «воронке» и ждал «столыпинский» вагон, ну а он, как обычно, особо ждать себя не заставил.
И снова этап. Куда? А бог его знает. Но я все же узнал об этом к концу того дня, когда выходил из «столыпина» на станции Весляна под мелодичный лай всегда неугомонных мусорских псов и садился в предоставленный нам в виде лагерного извозчика «воронок». Как можно было не узнать подобного рода маршрут, когда я за год проделал его уже не единожды в ту и другую сторону? До пересылки мы ехали где-то с полчаса. И вновь обрыдлые до «не могу» процедуры шмона, распределения и прочее. Душевная подавленность моя к тому времени прошла, уступив место уверенности вернувшегося домой хозяина и сентиментальному ощущению человека, оказавшегося там, где он провел свою юность.
Меня, как ни странно, поселили на «деревяшке», и уже из одного этого я смог сделать вывод, что под следствием не нахожусь, то есть уголовное дело против меня почему-то еще не было возбуждено.
Точнее будет сказать, его тут же и возбудил кум, я тогда еще находился в санчасти вместе с этой мразью, но кум управления, то есть полковник Баранов, приказал отменить возбуждение, ссылаясь на показания ларечницы, которая в принципе рассказала все как было.
Из чего следовало: главным моментом в этом деле является тот факт, что для вольного человека не было угрозы смерти, побоев и иного насилия, а что касается заключенных, то хоть поубивайте вы друг друга, какое кому до этого дело? Ну добавят пяток лет за такую мразь, как Каспаравичюс, а за обычного арестанта и вовсе не будут никогда возбуждать уголовного дела.
