Алексей Слаповский - Большая книга перемен
И Гера вышел, очень осторожно и аккуратно прикрыв дверь.
Рука Максима потянулась к телефону.
А Гера поехал к Костякову-старшему, согласие на встречу с которым получил заранее – причем довольно легко.
В дороге несколько раз звонил Лаврентьев, Гера видел это, но не брал трубку. Еще были какие-то неопознанные звонки. Гера решил не отвечать никому.
Павел Витальевич был не один, с ним находился Сторожев, с которым Рябинский накануне уже имел беседу.
Похоже, толка не будет, подумал Гера, увидев, что стол заставлен напитками и едой. Они пьют. Или пьет один Костяков, что дела не облегчает.
Павел Витальевич был преувеличенно гостеприимен:
– Извините, Герман, как вас?
– Григорьевич.
– Извините, что вынудил вас приехать ко мне, обнаружив не столько пренебрежение к следственным органам, сколько… Сколько…
– Состояние здоровья не позволяло, – мрачно подсказал Сторожев.
– Да. То есть – пью.
– В таком случае я не имею права задавать вопросы.
– Почему? Вот – свидетель, если что, он подтвердит.
– Я подтвержу только, что ты был пьян, как сапожник, – возразил Сторожев.
– Неправда! Я с утра отлично выспался и в форме!
– Тебе бы прекратить сейчас, – сказал Сторожев. – Хороший момент – пока опять не набрался.
– Не хочу! Пью не на живот, а на смерть! – хвастался Павел Витальевич.
Похоже, он в самом деле не был так уж пьян, скорее немного наигрывал, чтобы казаться пьяным – чтобы не стыдиться. Так подумал Гера. И тут же себе возразил: будет тебе этот человек кого-то стыдиться!
– Тем не менее, – сказал он, – вы должны понимать, что…
– Что каждое мое слово будет обращено против меня? А я только этого и хочу. Мне уже Максим звонил, чем это вы его так напугали? Гони, говорит, его, не говори с ним ни о чем! Вы что, следователь новой формации? Тонкий психолог? Нам давно нужны люди новой формации. Герман Григорьевич, как мне эта старая формация надоела! Мне противно! Уже в душу не лезет! Я уже заранее знаю, кто что скажет, кто сколько даст и кто сколько попросит. Люди, Герман Григорьевич, это вам для будущей работы полезно, люди, Герман Григорьевич, в своих, как бы это сказать, низменных порывах очень предсказуемы! И вообще все низменное имеет мало вариантов. Это даже как-то оптимизирует. В смысле – вселяет оптимизм. Полюбить человека можно миллионом способов. А изнасиловать только одним.
– Ошибаешься, – заметил Сторожев.
– Я не имею в виду грубо физиологические способы. Я имею в виду – подходы! Насильник, он в любом случае кончает тем, что схватил, придушил, изнасиловал. Все. А в любви все намного разнообразнее. Вы согласны, Герман Григорьевич?
– Согласен.
– А почему Максим говорит, что вас не устраивает версия, что это был несчастный случай? То есть не версия, это же правда. Мы не хотим больше никому причинять горя. У Шуры, моего охранника, трое детей, мне надо его сажать? У Немчинова, он друг Валеры, кстати, знакомьтесь, Валерий Сторожев, нарколог…
– Мы уже беседовали.
– Да? Тем лучше. И что ты ему сказал? – спросил Павел Витальевич Сторожева.
– Что было, то и сказал.
– Так вот, у Немчинова, он друг Валеры и Николая, отчима Даши, он тоже любил ее маму, хотя вы этой истории не знаете, у Немчинова тоже дочь, жена, мы не собираемся ломать ему жизнь. Трагический случай, понимаете? Если кто виноват, то я. Я оттолкнул Немчинова, поэтому пуля попала в Дашу. Но если бы не оттолкнул, пуля попала бы в Немчинова, а он тоже человек. Врать не буду, мне было бы его не так жалко, но мы сейчас не об этом говорим, а о том, что было. Согласны?
– Да, но…
– Тогда у вас рабочий день закончен, поэтому выпьем.
– Нет. Есть вопросы. У вашего охранника был ваш пистолет, правильно?
– Да.
– Он зарегистрирован?
– Не помню. А что, играет роль? Ну, пусть оштрафуют за незаконное хранение, я согласен.
– А где он?
– Сейчас.
Гера не ожидал, что получится так просто: Павел Витальевич встал, вышел из гостиной и через минуту вернулся с пистолетом. Это был подарочный пистолет, штучная модель с резной рукояткой, с золотым напылением, красовалось число пятьдесят и две лавровые ветки под этим числом.
– К юбилею подарили.
Гера достал целлофановый пакетик, надел перчатки, вынул сначала из пистолета обойму, поместил все это в пакет, аккуратно свернул.
– Надо было раньше нам это отдать, – сказал он.
– А какая разница?
– Вы понимаете, что Шора Каримович Ахатов стрелял из оружия, ему не принадлежащего, и что это осложняет дело?
– Так уж и осложняет! Я ему сунул пистолет в карман, напишите так. Это все решаемо, Герман Григорьевич, я вас уверяю. У вас просто опыта нет, а я знаю – это мелочи, пустяки. Главное – мы не хотим, чтобы еще кто-то пострадал. Можно сказать, мы этого не хотим в честь… Или как сказать… В память Даши. Она бы одобрила.
После этого Павел Витальевич выпил и вытер глаза.
– Простите, пожалуйста, – сказал Гера с подчеркнутой вежливостью (помня, что при разговоре присутствует третий человек – хотя он и без него вел бы себя так же), – но я не понимаю вот этих ваших формулировок: «мы хотим, мы не хотим». Это суд будет решать, что он хочет или не хочет. Вернее, что он должен сделать.
– Но мы-то с вами понимаем, что суду тоже лишний раз никого сажать не хочется.
– Первый раз слышу, чтобы нашим судам не хотелось никого сажать.
– А, вы либерал, да? Валера, ты посмотри, я не ошибся: он человек новой формации. Он до сути хочет докопаться.
– Просто вы все сводите к убийству. И к инциденту с Немчиновым. А я вижу моменты, которые позволяют мне выделить новое уголовное дело. И даже не одно. Несколько дел.
– Это какие?
– А такие.
И Гера неожиданно для себя (он не собирался этого делать) пересказал статью Немчинова – не всю, а те пункты, которые касались Костяковых.
– Газетная публикация, как вам известно, может служить поводом для возбуждения уголовного дела. По фактам мошенничества, использования служебного положения, шантажа, прямого грабежа, исчезновения людей, незаконного захвата предприятий, ухода от налогов, то есть по всему тому, из-за чего вы, ваш брат, да и другие тоже, должны давным-давно сидеть в тюрьме.
– В точку! – восхитился Павел Витальевич. – А если я тебе скажу, что у нас весь губернский аппарат в полном составе должен сидеть в тюрьме? А если я скажу тебе, что у нас вся страна в полном составе, исключая грудных младенцев, должна сидеть в тюрьме? Вот сейчас ты присутствуешь, например, при незаконном деянии: данный товарищ, мой лучший друг, являясь наркологом, в частном порядке находится здесь, лечит меня, я ему денег дам, а налогов он с них не заплатит. Ведь не заплатишь, Валера?
– Это другое дело, – сказал Гера.
– Да все то же! Поздно, ребята! Раньше надо было сажать, а теперь – мест не хватит! И кстати, не забивайте себе голову, Герман Григорьевич, статья вам основанием служить не может, было напечатано опровержение.
– Ваши братья его выбили из Немчинова. Насколько я понял, Максим руководил, а Петр воздействовал физически. Бил по голове. Кулаком.
– Да я его сам чуть не убил за это! В смысле – Петра. Неандерталец какой-то! Валера, честное слово, я когда узнал, у меня шок был! Я говорю, вы что, с ума сошли? Это же друг моих друзей, вы не могли по-человечески договориться? А вы его отпустили, кстати? – спросил он Геру.
– Да. И охранника вашего.
– Вот и правильно. Ну что, есть еще вопросы?
У Геры, может, еще и были вопросы, но ему расхотелось их задавать. Возникло ощущение бессмысленности всего, что он делает. Чего он хочет, если вдуматься? Кого-то обвинить? В чем? Зачем?
Гера отказался от очередного предложения выпить и ушел.
Вечером мама за ужином расспрашивала о работе, Гера отвечал неохотно:
– Да заурядное дело.
– Это хорошо, что заурядное. Успеешь еще прославиться. А сейчас тебе хватит того, что ты покажешь умение выполнять свою работу.
Наскоро доев, Гера скрылся в своей комнате, достал одну из фотографий Даши, лег на диван, смотрел. Это фотография стала его любимой: Даша глядит в объектив, то есть, кажется, на тебя, слегка улыбается и как будто что-то хочет сказать.
Гера пытался угадать – что?
Могла ли она сказать это ему, Гере?
Почему нет? Просто не успели встретиться.
Эти ни в чем не виноватые люди, Костяковы, сделали все – всей своей жизнью, – чтобы он не сумел, не успел встретиться с Дашей. То есть на самом деле они, конечно, виноваты, но не чувствуют за собой никакой вины, потому что не умеют этого. Это особая порода людей, существовавшая, наверное, всегда, но сейчас особо процветающая – люди, у которых чувство вины отсутствует напрочь, и Гере, взрослому человеку, давно бы понять, что это данность, но он злится, негодует, он готов обвинить и осудить их всех – но это, увы, не в его силах.
И все же это они ее убили.
61. ЧЖУН ФУ. Внутренняя правда
__________
__________
____ ____
