Мулуд Маммери - Избранное
Он глянул в ту сторону, где находился лагерь, но ничего не увидел. А между тем он уже довольно долго шел по дороге к нему. Луна теперь стояла высоко в небе. Воткнув в землю палку, на которую опирался до сих пор, Мурад зашагал быстрее. Обогнул одну из лап динозавра — черного утеса, преградившего ему путь, — наверняка за ним взору его откроется лагерь. Но всюду, до самого края небес, расстилался один и тот же пейзаж, напоминавший мертвый город. Мурад чувствовал сквозь кеды, как сбиты его ноги. Вскоре он вышел на то место, где промчалась кавалькада диких ослов, — палка его, словно веха, торчала посреди дороги. Мурад кружил по кругу.
Однако он был уверен, что все время шел по верному пути. Оглядевшись, Мурад попытался определить свое местонахождение: со всех сторон его окружало нагромождение островерхих утесов, устремлявших свои пики прямо к луне.
Благодаря легкому ветерку Мурада гораздо меньше мучила теперь жажда, зато мокрая от пота рубашка прилипла к спине и все чаще приходилось облизывать языком пересохшие губы. Лучше всего остановиться и покричать. Ночью в горах голос слышится далеко. Эхо волнами разнесло его долгий призыв. Он повторял его несколько раз, взывая к своим спутникам и обращаясь к каждому поименно, но, как только стихал в ночи последний отзвук, снова воцарялась глубокая тишина. У него даже не было с собой карманного фонарика, свет которого был бы виден издалека. Он попробовал обойти динозавра с другой стороны. Надо вернуться туда, откуда он повернул назад, и там попытаться определить, где он находится.
Мурад шел все медленнее: он устал, да и стертые кедами ноги горели, как от ожога. Через какое-то время снова перед глазами возникла торчащая палка, на этот раз тень от нее падала с другой стороны: луна клонилась к горизонту. Мурад сел. Ему вспомнился старинный наказ жителей Сахары: никогда не уходить от лагеря дальше того расстояния, на котором можно услышать голос, даже если ты уверен, что найдешь дорогу назад. Но было уже слишком поздно. Он снова начал кричать — все так же безуспешно, как и в первый раз… «Я — Берзеку…»
Он снял кеды и лег на землю, отыскав уголок, где на него не падал лунный свет. В ушах шумело. Он долго силился не закрывать глаза, но веки опускались сами собой, и снова хотелось пить.
Он попросил Мерием, возвращавшуюся из пальмовой рощи, дать ему попить. Она наклонила свой кувшин, но напрасно Мурад тянул губы, ему никак не удавалось ухватиться за ручку, и так и не пришлось напиться. Ба Салем возглавлял где-то по соседству ахеллиль. Мурад пришел туда вместе с Мерием. Ба Салем пел:
Я украшу браслетами
Руки Уды,
а Мерием (да точно ли Мерием?) отвечала: «Я — Берзеку, я пасу коз…» Тут встала мать Ахитагеля, собираясь танцевать. Она сказала: «Берзеку, я торгую радостью. Сколько заплатишь, столько и отпущу». Она смеялась… а из глаз ее текли слезы. Школьный учитель протянул к ней свои волосатые руки с длинными острыми когтями. Скрюченные пальцы вот-вот вцепятся ей в грудь. Мать Ахитагеля закричала. Ударом меча Амайас отсек руку с крючковатыми пальцами. Послышался голос Амайаса:
— Брат Мурад… вставай!
Мурад не совсем понимал, зачем ему вставать: то ли для того, чтобы защитить мать Ахитагеля, то ли для того, чтобы танцевать с ней. И снова жажда жгла ему губы, гортань. Амайас тихонько звал:
— Мурад!
А сам тем временем протягивал ему фляжку, которую Мурад с жадностью поднес к губам. По запаху он узнал воду из просмоленного бурдюка. Амайасу пришлось несколько раз отнимать у него фляжку.
— Осторожно, Мурад, осторожно. Не следует пить сразу много.
Мурад поставил фляжку и огляделся вокруг: тень от палки стала такой длинной, что доставала до него.
— А остальные? — спросил он.
— В лагере. Это довольно далеко отсюда. Я видел, как ты уходил, ждал, когда вернешься, но ты все не возвращался.
В Тимимуне, куда они прибыли на другой день, Мурад с Амалией прежде всего отправились к Ба Салему, но не застали никого, кроме старшего сына, Бубекера, который и рассказал им, что отец находится на кладбище Сиди Османа.
— А Мерием?
— Она ушла домой к дедушке.
— А когда вернется?
— Она не вернется. Она совсем ушла.
— Отец твой скоро придет домой?
— Не знаю. Вот уже три дня, как он лежит рядом с могилой и не хочет возвращаться домой.
— Что же он там делает?
— Ничего. У него амдуда.
Мурад не стал допытываться, что это такое.
— Мне хотелось бы повидать его. Пойдешь с нами?
— Да. Но лучше все-таки зайти по дороге за дедушкой.
Дедушка тоже сказал, что с Ба Салемом ничего не случилось.
— У него амдуда.
— Что это такое — амдуда? — спросил Мурад.
— Амдуда — это когда человек отрешился.
— От чего отрешился?
— От всего.
— И давно он такой?
— Три дня, но готовился к этому давно.
Дедушка рассказал, что на прошлой неделе Ба Салем выехал на своем осле из Тимимуна на рассвете. Несколько дней он отсутствовал, но никто этому не удивился, потому что такое случалось нередко. Однако никто не слыхал ни о каком ахеллиле в округе, и Мерием начала беспокоиться. Дедушка расспросил жителей селения, кто-то видел, как Ба Салем направился в сторону Тибергамина. Дедушка тоже сел на осла и двинулся по дороге на юг. Ему не было нужды заезжать в само селение. От женщин, возвращавшихся после садовых работ домой, он узнал, что Ба Салем уже поехал дальше, в Эльбарку. Ба Салем и в самом деле там побывал. Он успел поздороваться кое с кем из друзей и, даже не выпив чая, покинул Эльбарку и уехал в Акбур.
В Акбуре его тоже не было, но ребятишки видели, как он трусил рысцой в сторону Игостена. Дедушка направил своего ослика на дорогу в Игостен. Дорога эта пересекает в одном месте море голубых цветов самых разных оттенков. Дедушка остановился в ложбине у соляного болота. Он пристально вглядывался в огромный пестрый ковер: такие вещи обычно привлекали Ба Салема. Насколько хватал глаз, блестки соли расцвечивали голубыми цветами дно впадины. Но кто угодно, только не дедушка позволит увлечь себя такому коварному зову. Он-то знал: внизу соль, наверху песок, а в промежутке — человеческая жизнь.
На площади Игостена мешки фиников, сложенные в кучу, дожидаются, когда пустыня выбросит серый грузовик, который доставит сюда торговца, по виду святошу, а на деле лютого зверя. Потом взвешивают мешок: двадцать пять килограммов. «Финики грязные, я кладу двадцать четыре», — говорит торговец местному жителю и отдает ему чахлого барана в обмен на центнер с лишком чистых фиников.
В Игостене Ба Салем, как выяснилось, совершил послеполуденную молитву, затем, повстречав друзей, пошел с ними выпить чаю. Тут подоспели и другие, причем каждому непременно хотелось заполучить Ба Салема к себе на чай. В конце концов дедушка отыскал его на грядке с кифом, голубые цветы которого очень похожи были на цветы льна. Вместе с ним он обошел всех друзей, которых Ба Салем не успел еще повидать.
Ахеллиля не предвиделось нигде, к тому же Ба Салем давно уже перестал их посещать. Дедушка не решился спросить его, почему он бродит вот так, из селения в селение, на своем осле. Ба Салем сам поведал ему обо всем, когда на другой день они проснулись поутру:
— Ну вот. Возвращайся в Тимимун. Успокой знакомых и ребятишек. А я поеду дальше. Хочу повидаться с теми, кого еще не видел, повидаться с ними здесь, на земле, ибо кто знает, сколько времени мне отпущено жить?
Дедушка не стал его отговаривать. Ба Салема надо знать: он своего решения менять не будет.
Шли дни, и вот однажды утром Мерием отправилась спозаранку помолиться на могиле Сиди Османа и обнаружила возле усыпальницы кучку тряпья, которой вчера еще не было, — наверняка какой-нибудь нищий. Мерием окликнула его и, не получив ответа, приподняла край коричневого одеяла. Вскрикнув, она со всех ног бросилась бежать по улицам, еще пустынным в этот час, к своему дому, где дедушка безуспешно пытался успокоить ее. Она рассказала ему, что Ба Салем лежит возле могилы Сиди Османа и не подает голоса.
Это было три дня назад, и за все это время Ба Салем не шелохнулся, сколько бы жители селения ни звали его.
На кладбище Сиди Османа не было ни души. Одеяло, в которое был завернут Ба Салем, тихонько шевелилось от его дыхания. Рядом стояла миска с кускусом, лежала сухая лепешка — жители селения принесли это на тот случай, если Ба Салем проголодается, но Ба Салем так ни к чему и не притронулся. Дед низко наклонился, едва не касаясь кучки тряпья, которую ветер запорошил мелким песком.
— Ба Салем, гости пришли, они хотят поздороваться с тобой.
Долгое время они звали его: и Мурад, и дед, и даже Суад, но Ба Салем не откликался.
— Больница далеко? — спросила Амалия.
— Прямо напротив, только дорогу перейти.
