Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов
Гордон испытывает острую ненависть к буржуазной цивилизации, ко всему темному и отвратительному, что она несет с собой. Он презирает мир изворотливых дельцов, занятых одной лишь мечтой — жаждой наживы. «Как приятно было бы войти в невежественный и растленный мир денег и расправляться с ним его же оружием», — эта мысль на миг приходит ему в голову, но он тотчас же отвергает ее: слишком он далек от этого мира. Чтобы преуспеть в политической мудрости, он идет на выучку к лейбористам, а затем к консерваторам, однако эта «школа» политической мысли хотя и просветила его кое в чем, но не дала никакого удовлетворения.
Изображая столкновение Гордона с прожженными политическими дельцами, Олдридж выступает как блестящий мастер сатирического портрета современных деятелей из числа лейбористов и консерваторов. Встречи Гордона с Везуби, а затем с министром Мак-Куином проливают яркий свет на несостоятельность половинчатой, соглашательской политики лейбористов, не видящих подлинных сил исторического развития, слепых в своих демагогических выпадах против коммунизма. Автору очень удалась сцена встречи Гордона с консерватором Моркаром, полагающим, что он имеет дело с человеком, которого можно с успехом использовать в арабских делах для упрочения влияния «короны» и сохранения в целости «британских интересов» любыми средствами. В этой короткой сцене показана вся «премудрость» политики «с позиции силы». Не случайно Моркар ссылается на речь своего духовного двойника — на речь Черчилля в Фултоне, ставшую евангелием политики сдерживания коммунизма силой. Но слова и доводы Моркара, этой «старой лисицы — по его же выражению, — привыкшей изощряться в политике», ничем не тронули, ни в чем не убедили Гордона. Напутствуя Гордона, Моркар предостерегает его: пусть он не заходит слишком далеко в своем бунтарстве и помнит об интересах империи. «Миндальничать и церемониться мы в этих делах не будем!» — бросает старый политикан.
В романе неоднократно возникает зловещая тень пресловутого полковника Лоуренса и упоминается его претенциозная книга «Семь столпов мудрости». Ориенталист и археолог по образованию, Лоуренс, как известно, подвизался на Ближнем Востоке в роли разведчика и изощренного проводника британской колониальной политики, стяжав официозную славу «национального героя». Во время первой империалистической войны по заданию командования он проводил рейды в тылы турецкой армии и разрушал средства связи. Прикрывая свои интриги личиной верного друга арабов, Лоуренс ловко разыгрывал роль «мятежного героя», способствуя укреплению позиций британского империализма на Ближнем Востоке. Как специалист по арабским вопросам, он был правой рукой Черчилля, занимавшего после войны пост министра колоний и проводившего политику «разделяй и властвуй».
Вторым Лоуренсом старается представить Гордона падкая на сенсацию буржуазная пресса, но он это яростно и резонно отрицает, мотивируя тем, что Лоуренс стоял на защите имперских интересов, а он, Гордон, искренне предан делу освобождения арабов. «Я не Лоуренс, — говорит Гордон во время беседы с генералом Мартином. — Лоуренс потерпел поражение потому, что он предал арабов в интересах англичан. А я верю в то, ради чего я здесь, — в вольного араба, в его благородство, правдивую натуру. Я верю, что его можно спасти, и до конца своих дней буду бороться за его спасение». Критически оценивает он и «Семь столпов мудрости», как жалкую и неискреннюю книгу честолюбивого позера, который «прячется за какими-то вымученными литературными упражнениями». Гордон решительно отказывается использовать славу «мятежного героя» в угоду интересам колониальной политики Моркара-Черчилля, Совпадение некоторых внешних примет отнюдь не отождествляет Гордона с Лоуренсом. Изгнанный из Аравии, Гордон чувствует себя в Англии больше арабом, чем англичанином. Он не знает, к чему приложить свои силы. Книжный запой, сумасшедшая езда на мотоцикле, словно он хочет убежать от самого себя, — все это признаки томления духа «мятежного героя», но признаки уже иного плана.
Гордон искренен в своей тоске по Аравии, в своих поисках большого и настоящего дела, которое целиком захватило бы его.
Гордон ясно отдает себе отчет в том, что несет народам колонизация, что значит закулисная англо-американская борьба за нефть. Встретившись с американским дельцом и даже кое в чем сходясь с ним во мнениях, он все же не видит у него положительной программы, таких идей, которые бы увлекли и захватили его. Огульное отрицание коммунизма не вдохновляет Гордона. Не польстился он и на толстый кошелек американского бизнесмена, предлагающего ему быть активным американским посредником в борьбе за нефть.
Неуступчивость проявляет Гордон и в стычках с «благовоспитанным» генералом Мартином, который предпочитает оставаться в тени и действовать через своих ставленников вроде Азми-паши — действовать со всей жестокостью, если сочтет необходимым. Только вместо револьверов в его распоряжении самолеты и напалмовые бомбы. Верный страж империи, охраняющий ее аванпосты и на деле осуществляющий традиционную колонизаторскую политику, генерал ни на минуту не упускает из виду Гордона, настойчиво стремясь использовать его авторитет для укрепления влияния «короны» в арабском мире. Гордон, разумеется, отлично видит все ходы и приемы старого вояки, однако тому удается посеять в душе Гордона коварную идею о взрыве нефтепромыслов. И хотя Гордон руководствуется при этом другими побудительными причинами, объективно он оказывается на поводу у генерала, и если бы ему удалось осуществить свой замысел, он нанес бы огромный ущерб делу возрождения края, силам национального освобождения.
Столкновение Гордона с политическим разведчиком Фрименом позволяет нам и глубже понять самого Гордона, и ясно представить себе этого мастера закулисных интриг и убийств, очень выразительно нарисованного автором. Гордон не может испытывать к Фримену ничего, кроме отвращения, гадливости и презрения. Фримена не видно, но в пустыне чувствуется его рука, раздающая золото и плетущая сеть интриг. Фримена не видно, а где-то льется кровь по его наущению. Он ни перед чем не останавливается, защищая английские нефтяные промыслы. Отравлены колодцы — и опять-таки это дело его рук.
Художник очень ярко и убедительно набрасывает предысторию семьи Гордона, позволяющую увидеть корни его классовых предубеждений, его индивидуализма. Воспоминания отца о Бирме, о невозвратном прошлом вставали в его мальчишеском воображении. Думая об отце, Гордон «физически ощущал влажный зной, дыханье далеких старых аванпостов империи, томительную тягу отца к избывшему себя прошлому и его унылую уверенность, что никогда уже не вернуть тех долгих безмятежных дней в жарких, изрезанных складками гор, безропотно покорных странах. Даже смерть казалась Гордону лучше, чем эта безнадежная отцовская тоска по невозвратимой старине Востока». Но это лишь один из штрихов, помогающих понять устремления самого Гордона. Есть и другие: в семье «твердокаменных снобов», по словам сестры Гордона Грэйс, учили «ненавидеть правящую клику» и в то же время свысока относиться к людям простого труда. Что-то из этих «уроков» крепко засело в душе Гордона, всегда далеко стоявшего от народа.
Классовые предубеждения мешают Гордону многое понять в жизни народа, в явлениях классовой борьбы, в необходимости соединения борьбы за повседневные нужды с борьбой за конечные цели. Гордон, например, чувствует, что в стачке обнаруживается сила рабочего класса, но все же он так и не может до конца схватить ее сущность, которая легко открывается Тесс. Превратные впечатления Гордон выносит и из других своих встреч с английскими рабочими, как и с одним из представителей советской страны. Гордон никак не может представить себе, что человек может быть лишен эгоизма, и отсюда — его глубоко ошибочные заключения.
«Много же времени тебе понадобилось, чтобы сообразить, что только один Нед Гордон ходит по улицам Лондона», — метко сказала Тесс, подчеркнув его эгоцентризм.
Таковы метания Гордона — одного из представителей послевоенного поколения, несущего в своей душе гнев и протест против буржуазного мира и не способного найти «точку опоры».
Гордон подобен человеку, который отчалил от одного берега и, обуреваемый сомнениями, никак не может решиться причалить к другому: никакого среднего пути между «верхами» и «низами», оказывается, нет. «Одиссей интеллекта», Гордон мечется в поисках правды, но, скованный классовыми предубеждениями, проходит мимо нее. Человек честный и бескорыстный, он горячо, близко к сердцу принимает судьбы арабских племен, отстаивая их независимость и свободу. Борясь за сохранение патриархального уклада кочевой жизни арабов, разрушаемого неизбежным ходом общественного развития, Гордон питает иллюзии найти здесь свой идеал личной, ничем не ограниченной свободы. Логике и жизненным фактам вопреки, с упрямством отчаяния он смотрит назад, а не вперед, и в этом проявляется его слепота, в этом и трагизм его личной судьбы.
