Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Нинусенька, зачем ты это говоришь? Ты прекрасно знаешь, что я не ухожу и не собираюсь уходить.
Он не собирается уходить…
— Что значит не собираешься? А что же ты собираешься? Жить с ней и время от времени являться сюда на побывку? Нет, вы подумайте — какая гнусная гадина! Как притворялась: постница, скромница, ничего не хочет, глаз не подымает, скорбит по погибшему жениху!.. Как бы не так! В первого попавшегося мужчину вцепилась как клещ. Не важно, что у него семья, ребенок! Какие тут могут быть правила или приличия? Лишь бы ухватить! Лоретка, потаскуха! Мать и отец тоже, надо заметить, хороши: добрые знакомые, в гости приглашают, милые разговоры ведут. А сами, оказывается, только и думают, как пристроить засидевшуюся в старых девках дочь. В прежние времена это был бы скандал, позор — чтобы девушка из порядочного дома сошлась с женатым мужчиной! А теперь пожалуйста, все можно. Ничего, я в данном случае молчать не собираюсь. Пусть люди узнают, что это за семейка. Кое у кого и теперь еще остались какие-то представления о долге, я уж не говорю — о чести. Какая тут честь!.. Боже, стыдно вспомнить: я же ей сочувствовала, мерзавке! Советы давала! Ей мои советы нужны, как зайцу здрасте. Сама кому хочешь даст совет!
Папа тяжко вздыхает.
— Теперь мне понятно, зачем понадобился автомобиль! Я-то думала: что за выдумки, что за блажь такая? Как же! Молодую любовницу, прелестную мессалину, надо ублажать, развлекать, катать на лимузине! Ничего, погоди, вытрясет из тебя все денежки и бросит, как выжатый лимон.
— Ты сама понимаешь, Нинусенька, что говоришь ерунду, — вздыхает папа. — Уж в чем в чем, а в моих деньгах она не нуждается.
— Это тебе так только кажется! — хмыкает мама. — Ого, еще как и нуждается! Конечно, при отцовском жалованье можно было бы жить припеваючи. Но ведь все тянут обожаемые коты. Меня бы убили, чтобы я вошла в эту квартиру: свора мерзких шелудивых кошек! Вонь, грязь, блохи, драки, вопли, шерсть клочьями, ни сесть, ни встать! Впрочем, это дело вкуса. Меня это не касается. Но если ты не представляешь своего дальнейшего существования без этой особы…
— Нинусенька, по-моему, ничего подобного я тебе не говорил.
— …то учти, во всяком случае, что двойную жизнь я тебе вести не позволю. Прикидываться примерным семьянином и иметь связь на стороне. Для столь унизительной роли — быть ширмой для твоих интрижек, — я полагаю, я не создана.
Она хочет выгнать его!
— Но не думай, пожалуйста, что тебе это пройдет так легко. Не те времена! Военный коммунизм кончился. Теперь даже в твоем замечательном Союзе писателей за это по головке не погладят — бросить престарелую жену, инвалида второй группы, с которой ты прожил ни много ни мало двадцать пять лет, и ради кого? Ради какой-то распущенной девки!
Нет, он должен уйти. Должен уйти отсюда… Только пусть возьмет меня с собой. Неужели он хочет уйти и оставить меня с ней?..
— Одевайся, пойдем, — говорит мама.
Мы идем к Эмилии Станиславовне.
— Нина Владимировна, вы? — удивляется Эмилия Станиславовна. — Какими судьбами? Сто лет вас не видела.
— Какими судьбами? — вздыхает мама. — Не самыми веселыми. Я, собственно, хотела бы повидаться с вашей дочерью. Надеюсь, она дома?
— Нет, ее нету. Она теперь работает, да и вообще, — Эмилия Станиславовна вздыхает, — не очень-то балует нас с Евгением Васильичем своим обществом.
— Вот как… Что ж, вполне понятно.
— Нина Владимировна, извините за любопытство: зачем она, собственно, вам понадобилась?
— Судя по вашему вопросу, вы не в курсе ее дел, — говорит мама. — Что ж, хвастаться тут, конечно, нечем…
— Ах, не выражайтесь, пожалуйста, загадками, — просит Эмилия Станиславовна. — Знаете, я слишком утомлена, чтобы разгадывать ребусы. Садитесь, — она заводит нас в гостиную, — и объясните толком, что вас ко мне привело.
Мама усаживается в кресло, я забираюсь в уголок между этим креслом и горкой с посудой. Белая кошка с розовым бантом на шее лежит на кушетке и смотрит на меня зелеными глазами. Интересно, где все остальные коты? И корзина с котятами?
— Привело то, — мама вздыхает и высоко-высоко подымает брови, — что, да будет вам известно, милая Эмилия Станиславовна, ваша дочь состоит в связи с моим мужем.
— С вашим мужем? Моя Агнесса? — Эмилия Станиславовна смеется. — Да что вы! Впрочем, по нынешним временам ни за что нельзя поручиться — все станется. — Она замолкает, мама тоже молчит. — Извините меня, Нина Владимировна, я, конечно, не знаю цели вашего визита, но должна предупредить: никаких скандалов в своем доме я не допущу.
— Боже мой, о чем вы? — обижается мама. — Неужели я похожа на скандалистку? Я хотела только повидаться с нею, как говорится, выяснить отношения. Если дело дошло до этого… К чему же играть в прятки и скрываться друг от друга? Не знаю, что он ей плетет и чем морочит голову, но я, во всяком случае, хочу открыть ей правду. Бог весть что она там себе воображает, но уверяю вас, всему этому роману грош цена в базарный день.
— Нина Владимировна! — перебивает Эмилия Станиславовна. — Я совершенно не желаю в это вникать. Какие бы у вашего мужа ни были отношения с моей дочерью, меня это не касается никоим образом. Он у меня ее руки не просил и в качестве зятя мне не представлялся.
— Разумеется, — говорит мама, — но если он посмел поступить со мной подобным образом, я обязана принять какие-то меры. Очень жаль, что я ее не застала. Не мешало бы все-таки посмотреть друг другу в глаза. Если только у нее хватит дерзости. Во всяком случае, пусть не думает, что я намерена отказываться от своих прав. После двадцати пяти лет совместной жизни, после всего, что между нами было… В конце концов, я отдала ему все: молодость, красоту, здоровье — всю жизнь! Ращу его ребенка… И теперь, на старости лет от всего отступиться в пользу, извините меня, какой-то случайной взбалмошной девчонки? Ни за что, ни за какие блага!
— Что за бред, что за наваждение! — Эмилия Станиславовна прикладывает к вискам длинные тонкие пальцы. — При чем тут я? Почему я должна это выслушивать?
— Имейте в виду, ваша дочь обольщается, если думает, что встретила что-то серьезное. Какие бы он ни расточал сегодня обещания, это в лучшем случае жалкая тень его прежних истинных чувств. Я говорю о его чувстве ко мне. Вы даже представить себе не можете, как он меня обожал! Он меня боготворил… Готов был бежать за мной на край света… Если это не любовь, то что же считать любовью? Поверьте, вашей дочери и во сне не снилось то, что я пережила наяву. Боже, он носил меня на руках, целовал мои следы! Большей преданности нельзя было и вообразить… — Мама вытаскивает из сумки платочек и принимается рыдать.
