Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается
Услышав сигнал тревоги, генерал Лесли Р. Гроувс, скончавшийся от сердечного заболевания в 1970 году, решил, не щадя жизни, нестись вниз, к раскаленному центру земли, где, насколько ему было известно, жара стояла как в преисподней, но эта жара все же не шла ни в какое сравнение с температурой ядерного взрыва или с той температурой, которую будет выделять капеллан, если и дальше с таким же успехом будет эволюционировать, генерируя ядерную смесь трития с дейтеридом лития, и достигнет критической массы.
— Не бейте его! Не хватайте его! Не касайтесь его! — пролаял он приказ, исполняя долг перед своей страной и проявляя в последний раз доброе отношение к капеллану, который отказался идти с ним и спастись. — Смотрите, чтобы он не перегрелся. Он может взорваться.
Увидев, как улепетывает генерал, все его ученые, техники, инженеры и обслуживающий персонал тоже бросились кто куда, и, если не считать вооруженных солдат на своих боевых постах у всех входов, капеллан остался один.
* * *Когда поезд дернулся и остановился, капеллан увидел, как сверкающий ледяной каток в Рокфеллеровском центре выпал из его картинки, а окружающие его небоскребы начали раскачиваться на видеоэкране, а потом замерли, неустойчиво накренившись. Как-то раз некоторое время назад капеллан видел здесь Йоссаряна, переходившего улицу рядом с более молодым человеком, который вполне мог быть его сыном; он видел, как они уселись на заднем сиденье длинного жемчужно-серого лимузина, колеса которого, казалось, оставляли за собой кровавые следы, а какая-то зловещая, костлявая личность с зеленым рюкзаком за спиной и с тростью, злобно скосив глаза, следила за ними. Найти Йоссаряна еще раз ему не удалось даже у музея искусств Метрополитен, куда он переключался несколько раз и замирал в ожидании. Ему не пришло в голову поискать Йоссаряна в автобусном вокзале Администрации порта, когда он переключился туда, задумчиво разглядывая комплекс зданий. В первый раз в Нью-Йорк он приехал на автобусе и попал в город, выйдя из автобусного вокзала. Воспоминания об обратных поездках домой, в Кеношу, теперь болью отзывались в его сердце. Три вечера в неделю он наблюдал, как его жена медленно направляется к вдове, живущей по другую сторону улицы, а потом — как они едут на машине в пресвитерианскую церковь, чтобы провести время за бриджем в компании, состоящей в основном из мужчин и женщин, потерявших спутника жизни; он наблюдал за ней с горечью, потому что больше не был частью ее жизни.
Когда поезд остановился и каток выпал из картинки, он услышал донесшиеся снаружи громкие голоса и шаги и догадался, что что-то случилось. Он ждал, что кто-нибудь придет к нему и скажет, что он должен делать дальше. Не прошло и десяти минут, как он остался совсем один. Генерал Гроувс был откровенен.
— Нет, я хочу выйти отсюда, — решил капеллан.
— Там, может быть, идет война.
— Я хочу домой.
— Альберт, да совершите вы хоть один безумный поступок! Неужели вы никогда не совершаете безумных поступков?
— Я уже совершил. Настолько безумный, что вот-вот взорвусь.
— Это тоже неплохая шутка! А я сделаю все, что смогу, чтобы расчистить вам дорогу. — Вот тогда-то капеллан и услышал, как генерал, прежде чем броситься прочь, прокричал свои последние команды.
Осторожно, нерешительно вышел капеллан из вагона. У него были с собой кой-какие деньги, полученные от генерала, а еще ему вернули его карточку с номером социального страхования. Он покинул поезд последним. Чуть поодаль увидел он ряд показавшихся ему новехонькими эскалаторов. Он был совершенно один, если не считать охранников в красных полевых мундирах, зеленых брюках и коричневых ботинках. Охранники с оружием в руках расположились у всех входов и в начале и конце эскалатора, работающего на спуск. Путь наверх был для него открыт. Никто его не задерживал.
— У вас могут быть затруднения, если вы захотите вернуться, сэр.
Ступив на эскалатор, капеллан сразу же стал сам подниматься по движущимся ступеням, потому что хотел как можно быстрее попасть туда, куда собирался. Переходя со ступеньки на ступеньку, он увеличивал скорость подъема. Добравшись до верха, он, следуя стрелке, направился к цилиндрическому лифту с прозрачными стенками; когда он нажал верхнюю кнопку, лифт начал подниматься с такой скоростью, что у капеллана сразу же перехватило дыхание, а все нутро ушло вниз. Сквозь прозрачные вертикальные стенки он увидел площадку для гольфа, а потом парк аттракционов с русскими горками и чертовым колесом; на обслуживающем персонале были пиджаки того же красного цвета, что и на солдатах специальных подразделений. Он миновал шоссейную дорогу, по которой двигались военные грузовики и легковые машины с гражданскими. Он миновал железнодорожное полотно с мобильными ракетами и еще одно с вагонами-рефрижераторами, на которых было написано ВИСКОНСИНСКИЙ СЫР и МОРОЖЕНОЕ БЕН ЭНД ДЖЕРРИС. Когда лифт минут через двадцать остановился, капеллан увидел еще пару новехоньких эскалаторов. Там, куда вывез его один из них, он сел в еще один лифт и опять нажал верхнюю кнопку. Потом он снова поднимался на эскалаторе. Он чувствовал, что позади остались многие мили пути. Он совсем не устал. Гладя все время вверх, он вдруг, не веря своим глазам, столкнулся взглядом с Йоссаряном, который по другому эскалатору быстро двигался вниз; они уставились друг на друга во взаимном узнавании.
— Что вы здесь делаете? — воскликнули оба.
— Я? Что здесь делаете вы? — ответили оба.
Они разъехались и стали удаляться друг от друга.
— Капеллан, не выходите отсюда! — закричал Йоссарян, обернувшись и приставив ко рту сложенные трубочкой ладони. — Там опасно. Война. Спускайтесь вниз!
— Идите вы в жопу! — крикнул капеллан, недоумевая, откуда вдруг у него взялись эти слова.
Когда эти слова сорвались с его губ, он вдруг почувствовал, что им внезапно овладел дух свободы, который показался ему фанатичным. Поднявшись в последнем лифте, он обнаружил, что стоит лицом к проезду, заполненному транспортом и спешащими пешеходами; увидел он и крутую лестницу из кованого чугуна, уходящую вверх короткими пролетами, которые переходили в закругляющиеся площадки; заканчивалась лестница платформой перед выходом с массивной металлической дверью. Поднимаясь по этой лестнице, он никак не прореагировал на взрыв безумного собачьего лая у себя за спиной. Наверху находился охранник. На двери были написаны слова:
ЗАПАСНЫЙ ВХОД
ВХОД ЗАПРЕЩЕН
В РАБОЧЕМ ПОЛОЖЕНИИ ЭТА ДВЕРЬ
ДОЛЖНА БЫТЬ ЗАКРЫТА И ЗАПЕРТА НА ЗАСОВ
Охранник не сделал ни малейшей попытки остановить его. Даже напротив, он услужливо вытащил задвижку, сдвинул засов и распахнул дверь. На посту с другой стороны стояло еще два охранника. Эти тоже не препятствовали ему. Он обнаружил, что проходит сквозь металлический шкафчик в какое-то маленькое помещение, вроде служебного, а оттуда — в коридор под лестницей, уходящей над его головой вверх, а потом он увидел выходную дверь, ведущую на улицу. Сердце у него екнуло. Сейчас он увидит свет, сказал он себе, и поспешил навстречу темному дню, минуя в углу маленькую кучку дерьма, на которую бросил лишь беглый взгляд.
Он был у автобусного вокзала, на нижнем уровне боковой улицы, откуда отправлялись автобусы. Один из них, с уже работающим двигателем, был готов отправиться в Кеношу, штат Висконсин. Он оказался одним из трех пассажиров. Удобно устроившись на своем месте, он высморкался, откашлялся, прочищая горло, и с облегчением тяжело вздохнул. Каждый раз, когда автобус останавливался, чтобы пассажиры могли перекусить, он настойчиво звонил домой, пока, наконец, жена не ответила ему. Посадочная платформа находилась под широким навесом, и капеллан ничуть не удивился сумеречному свету. Но когда они миновали туннель и оказались на шоссе, выяснилось, что и под открытым небом ничуть не светлее. Без особого любопытства он посмотрел сквозь стекло вверх, на солнце, и увидел, что и само солнце пепельно-серо и заключено в черный круг. В пасмурную погоду в Висконсине он несколько раз видел такое солнце за массой облаков. Он не заметил, что сегодня облаков нет.
На заседании редакции «Нью-Йорк Таймс» — на этих ежедневных заседаниях определяли верстку первой страницы предстоящего выпуска — было решено предсказать неожиданное солнечное затмение, что вынудит телевизионных ведущих принять решение сообщить о нем.
Фрэнсис Бич, посвятившая себя в первую очередь заботам о больном муже, давно уже перестала обращать внимание на то, что там решает «Нью-Йорк Таймс» или любая другая газета, если только речь не шла о модах. На закате своих лет она ничуть не удивилась, обнаружив, что снова безумно влюблена в Йоссаряна. Подняв глаза от книги и сняв очки, она благодушно, с горькой улыбкой сожаления заключила, что их прежнему роману не хватало борьбы и драматизма. Ни один из них по-настоящему не испытывал потребности друг в друге. Беда их отношений была в том, что не было у них никогда никакой беды.
