Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
– Прости, Энди, – шепчет он.
– Нет, Джуд, – говорит Энди, – ты ни в чем не виноват. Ты – пациент. Это я должен понять, что будет лучше для тебя, но мне кажется… я не знаю, удалось ли мне это. Поэтому, когда ты пришел ко мне с синяками, я первым делом подумал, что все-таки принял неверное решение. Понимаешь?
Энди бросает на него взгляд, и он снова с удивлением замечает, как Энди быстро вытирает глаза.
– Все эти годы… – после паузы говорит Энди, и они снова молчат.
– Энди… – Теперь он и сам чуть не плачет. – Клянусь, я ничего с собой не делаю. Только режу.
– Только режу! – повторяет Энди с похожим на всхрип смешком. – Ну тогда, наверное… с учетом всего остального… и на том спасибо. «Только режу». Понимаешь, да, как все запущено, если я вот от этого испытываю облегчение?
– Понимаю, – говорит он.
Вторник перетекает в среду, среда – в четверг, лицо болит: сначала сильнее, потом полегче, потом еще сильнее. Он боялся, что Калеб будет ему звонить или, хуже того, заявится к нему домой, но дни шли, а его не было – может, остался в Бриджхэмптоне. Может, его сбила машина. Удивительно, но он понимает, что ничего не чувствует – ни страха, ни ненависти, ничего. Самое худшее уже случилось, и теперь он свободен. У него были отношения с другим человеком, все закончилось ужасно, и больше ему никаких отношений не нужно, потому что он доказал, что не умеет быть в отношениях. За то время, которое он провел с Калебом, он убедился, что все его страхи насчет того, как другой человек воспримет его и его тело, были совершенно оправданны, и теперь ему нужно научиться это принимать, и принимать с легким сердцем. Он знает, что в будущем ему еще, может, и станет одиноко, но сейчас он способен противостоять этому одиночеству, сейчас он точно знает, что любое одиночество предпочтительнее всему тому – ужасу, стыду, омерзению, растерянности, головокружению, возбуждению, томлению и отвращению, – что он чувствовал, пока был с Калебом.
В пятницу он встречается с Гарольдом, приехавшим на конференцию в Колумбийский университет. Он заранее написал Гарольду о своих травмах, но Гарольд все равно переполошился – он суетится и причитает, то и дело спрашивая, точно ли он себя хорошо чувствует.
Они встретились в одном из любимых ресторанов Гарольда, где говядину получали из коров с фермы на севере штата, которых шеф-повар самолично растил и называл, а овощи росли на крыше здания, они едят закуски и разговаривают – он старается жевать только правой стороной, чтобы еда не касалась его нового зуба, – но тут он чувствует, что кто-то подошел к их столику, поднимает глаза и видит Калеба, и, хоть он и убедил себя, будто ничего не чувствует, его тотчас же захлестывает страх.
Пока они с Калебом были вместе, он ни разу не видел его пьяным, но сразу понимает – он пьян и опасен.
– Твоя секретарша сказала, где тебя найти, – говорит ему Калеб. – А вы, должно быть, Гарольд. – Он протягивает Гарольду руку, и тот с недоуменным видом ее пожимает.
– Джуд? – говорит Гарольд, но он не может вымолвить ни слова.
– Калеб Портер, – представляется Калеб и проскальзывает на полукруглый диванчик, прижимаясь к нему. – Мы с вашим сыном встречаемся.
Гарольд смотрит на Калеба, затем на него, открывает рот, за все то время, что они знают друг друга, ему впервые нечего сказать.
– Можно у вас кое-что спросить? – Калеб подается к Гарольду, как будто хочет поделиться с ним секретом, и он глядит на лицо Калеба, на его лисью привлекательность, на темные, поблескивающие глаза. – Только честно. Вам никогда не хотелось иметь нормального сына, не калеку?
Сначала никто ничего не говорит, и он чувствует что-то, словно какой-то ток искрит в воздухе.
– Ты, блядь, кто такой? – шипит Гарольд, и тут он видит, как у Гарольда меняется лицо, как моментально, яростно искажаются его черты – от шока до отвращения, до гнева, так что на какой-то миг он теряет человеческий облик и в одежде Гарольда сидит оборотень.
Потом выражение его лица снова меняется, и он видит, как оно застывает, будто в нем разом каменеют все мышцы.
– Ты это с ним сделал, – очень медленно произносит он. Затем растерянно говорит ему: – Это ведь не теннис, да, Джуд? Это он.
– Гарольд, не надо, – начинает он, но Калеб хватает его за руку, с такой силой, что ему кажется, будто запястье вот-вот хрустнет.
– Ах ты лжец, – говорит он. – Ты калека, ты лгунишка, и ебешься ты херово. И да, ты прав – ты омерзителен. Я глядеть на тебя не мог, не смог ни разу.
– Пошел вон отсюда! – говорит Гарольд, выплевывая каждое слово.
Они говорят шепотом, но разговор кажется оглушительно громким, и в ресторане так тихо, что он уверен – слышно всем.
– Гарольд, не надо, – умоляет он. – Пожалуйста, хватит.
Но Гарольд его не слушает.
– Я вызову полицию, – говорит он, и Калеб соскальзывает с диванчика, встает, Гарольд встает тоже. – Пошел вон, сейчас же! – повторяет Гарольд, и вот теперь все точно на них смотрят, и от унижения его начинает мутить.
– Гарольд, – умоляет он.
Калеб пошатывается, видно, что он и вправду очень пьян, он толкает Гарольда в плечо, и Гарольд вот-вот толкнет его, но тут к нему наконец-то возвращается голос, и он кричит: «Гарольд!», – и Гарольд опускает руку, оборачивается к нему. Калеб ухмыляется и уходит, расталкивая официантов, уже столпившихся рядом.
Сначала Гарольд смотрит на дверь, потом срывается с места и идет за Калебом, и он снова зовет Гарольда, зовет отчаянно, и Гарольд возвращается.
– Джуд… – начинает Гарольд, но он мотает головой.
Он так зол, так сердит, что гнев почти вытеснил унижение. Слышно, как люди вокруг возвращаются к прерванным разговорам. Он подзывает официанта, дает ему карточку, и кажется, что тот возвращает ее через считанные секунды. Сегодня кресло ему не понадобилось, за что он неимоверно, до боли благодарен, и когда он выходит из ресторана, ему кажется, что он никогда еще не был таким проворным, никогда не двигался так быстро и решительно.
На улице ливень. Он ковыляет по тротуару, потому что припарковался в квартале отсюда, Гарольд молча идет рядом. Он так зол, что ему даже не хочется подвозить Гарольда, но они в Ист-Сайде, недалеко от авеню А, и в такой дождь Гарольду ни за что не поймать такси.
– Джуд… – говорит Гарольд, как только они садятся в машину, но он обрывает его, не спуская глаз с дороги.
– Я же умолял тебя промолчать, Гарольд, – говорит он. – Но ты меня не послушал. Зачем ты это сделал, Гарольд? Думаешь, моей жизнью играть можно? Думаешь, мои проблемы – это просто тебе лишняя возможность покрасоваться?
Он сам не понимает, что говорит, не знает даже, что хочет сказать.
– Нет, Джуд, конечно, нет, – мягко отвечает Гарольд. – Извини… я просто сорвался.
