Михаил Сергеев - Последний мужчина
Вдруг в это мгновение, именно в это мгновение и лишь один из всех находящихся во времени вздрогнул. Тот самый человек в оборванных лохмотьях, который стоял под охраной преторианцев, неожиданно повернулся в сторону, откуда донеслись последние слова, и, отстранив рукою ближнего, стоявшего на пути, медленно направился к ним. Стража не сделала даже попытки препятствовать его поступи.
Ошарашенный первосвященник и замерший скорее от необъяснимой беспомощности охраны, чем от тревоги непонимания наместник не сводили глаз с человека. В тишине этих нескольких секунд каждый решил для себя всё. Наконец тот остановился рядом с Сергеем:
— Он прав. В его книге написано по-другому, но уже не им, а провидцем из Вероны. И финалом смыта кровь тысячелетий, что исчисляются с сегодняшнего дня! — громко произнёс облачённый в лохмотья, положив ладонь на книгу в руках мужчины. — Читай! — И, отведя глаза, отрешённо посмотрел вдаль.
Сергей дрожащими пальцами, бросая отчаянный и полный изумления взгляд то на спасителя, то на римлянина, перебирал страницы. Ему казалось, прошла вечность, пока он открыл нужную главу. Если бы он знал, что не «казалось», а произошло! Только что он отлистал назад две тысячи лет!
— Вот… да, здесь совершенно другой текст:
«И вдруг наместник понял: разбуженная природа принесла ему своим прохладным ветерком удивительную весть о том, что он, Валерий Грат, только что получил награду, несравнимую ни с одной наградой мира. Это невероятное ощущение, никогда не повторившееся в жизни, римлянин пронёс до самой смерти, так и не разгадав.
Помилованная двенадцать лет назад вдова, за которую просил сам первосвященник, несмотря на требование разъярённой толпы забить её камнями, и была причиной рокового решения сената. Только не для него. Спасение странной женщины, невесть откуда взявшейся в тех краях подобно упавшей с неба звезде, слывшей к тому же ведьмой, подарило ему вечную жизнь. В то же самое время, но двумя тысячелетиями позже, в другой несходящейся параллели раздался визг тормозов и отчаянный крик. Но откуда он мог знать это! В счастливое для себя утро.
«Она всё-таки погибла… вот почему первая получила жизнь…» — осенила Сергея мысль. Он не заметил, как произнёс её вслух.
— Что, что? — сидевший с подозрением посмотрел на него.
— Простите, простите, пожалуйста… Это так. Я читаю дальше: «Такая же радостьот оказанного Римом доверия наполняласердце и другого человека.
— Прибыл новый наместник! — доложил начальник охраны.
Грат быстро, словно опасаясь потерять хорошее настроение, спустился в зал. Там уже стоял невысокий, средних лет мужчина в пурпурной накидке, едва прикрывающей наградные фалеры походной одежды. Наместник протянул вперёд руки и, направляясь к гостю, с улыбкой воскликнул:
— Рад приветствовать вас, любезный друг, на земле древней Иудеи!
Какие похожие судьбы! Какие значимые для обоих награды. Лишь названия разные. Жизнь и смерть. Какая пропасть разделила отныне мир их рукопожатием, но оба так и не постигли её тайны».
Сергей закрыл книгу.
— Так должно было быть, — произнёс он. — Но, поскольку вы всё-таки здесь… вы не можете казнить этого человека… имя у вас не то.
Гнетущая тишина не только не могла скрыть растерянности римлянина, но и, напротив, делала её очевидной. Грат сделал движение рукой, словно обращался к кому-то, тут же положив её обратно на подлокотник — жест выглядел слишком выразительным, а сказанного о нём, о его сокровенном сегодня, да ещё прилюдно, было достаточно и так. Даже слишком. Он несколько секунд отстранённо смотрел на замершую внизу толпу, вспоминая тот сон. Несбывшийся сон. Наместник не ушёл на заслуженный отдых, как привиделось ему. Остался ещё на семь лет. Вроде всё случилось как того хотела семья, да и сам Валерий. Но с тех пор в его жизни не было ни одного радостного дня. Признаться, он уже проклинал, что не покинул в то холодное и солнечное утро ставшую затем ненавистной провинцию. Но сейчас при воспоминании о вдове что-то сжималось у него внутри, до боли напомнив сладостное, не повторившееся больше никогда ощущение. Упущенное снова было рядом. И волнительная радость вновь улыбнулась уже усталому человеку, будто все годы из вечности превратились в мгновение и всё время это сам он был кем-то другим. Как и говорил иноземец. И опять пробуждалась природа, и снова, будто по волшебству, лучи не просто освещали долины, а разливались по ним живыми потоками. И Грат услышал вдруг зовущий к самому себе из далёких лет его молодости собственный голос. Понимая, что происходящее с ним как-то связано с событиями дня, дня казни, но боясь потерять, как и тогда, удивительное ощущение, наместник просто молчал. Спешить он отучался дважды. Время шло. Предпринять, сделать что-то было необходимо. Бывший трибун восьмой когорты понимал это. Но что? И как? Последовать сказанному? Оттолкнуть местную знать? Римлянин помрачнел. Что нужно этим двум людям, судьба которых одним жестом его руки могла исчезнуть в небытии, как и тысяч других, которых он не помнил и не старался запомнить? «Что же нужно провидению от меня?» — Грат пошевелил губами и перевёл взгляд на незнакомца. Глаза их встретились.
В ту же секунду оба вдруг услышали странный нарастающий звук. Как будто удары невидимого маятника, перемежаясь с шипящим звуком переводимых стрелок, приближали к ним таинственные часы.
Первосвященник отчего-то задёргал головой.
— Пора, — тихо сказал Сергей. — Будущее исчезло. Отнеситесь к отпущенному бережно.
Неожиданно площадь заколыхалась. Наместник и двое из стоявших повернули головы, ища причину возмущения. Третий неотрывно смотрел вдаль. В этой дали перед очами обречённого проплывали, и уже назад знамёна крестоносцев, проглатывающих в уста великое имя; вырываемые с силой мечи из тел, устилавших дорогу к храму; летящие назад в руки храбрецов копья. Весь этот живой вал, откатываясь и унося разящих в молодость, превращал ярость времён в улыбки, приближая такую желанную людям обратную проекцию мертвящих жизнь веков. Вот показались гаснущие костры инквизиции вместе с пеплом, который, кружась и падая, как первый снег, превращался в живые тела тысяч казнённых. Как и в тела сотен тысяч уже детей превращался другой пепел — печей нацистских лагерей смерти. И, наконец, чудовищный гриб Хиросимы, уменьшаясь и тая, воскрешал тени мёртвых на асфальте перекрестков, делая их матерями, женами, чьими-то отцами и дочерьми, а не просто людьми, ненужными этой планете, как показалось когда-то одному человеку из Вашингтона. Одному из немногих, кому удалось поймать брошенные в лицо миру несколько серебряных монет. Брошенных последним мужчиной, ставшим первым.
И видя удивлённые лица чад своих, поднимающихся из асфальта и заметивших странную яркую вспышку в полнеба за секунду, как исчезнуть им, он повернул голову в противную сторону. И в другой уже дали перед очами его поплыли снова вперёд, но другие орды, развевались другие знамена, превращая неизменно в пепел создания Отца Его. И рушились главы церквей и там и тут. Одинаковым оставалось и произносимое имя. От точки этой, точки исхода двух времен, по-прежнему расходились в стороны две женщины — вдова и та, что погибнет в автокатастрофе. И не было никакой потребности и смысла в такой долгой задумчивости Грата. Ибо богочеловечность, вспыхнув и вознеся на неслыханную высоту задумчивость его, была непонятна ещё людям. Непонятна… Если бы не человек рядом в одеждах иноземца, смотревший на то, что и так приговоренному было известно.
Меж тем на площадь вливалась совсем другая толпа. Впереди неё, решительно расталкивая остальных, шли несколько человек, выкрикивая какие-то слова. Молчавшие до того люди, поддерживая, начали вскидывать вверх руки. Группа священников от напора вынуждена была потесниться. Клин разрастался на глазах. Первые были уже совсем рядом. Стража очнулась. С десяток преторианцев, не дожидаясь команды, бросились наперерез. Через секунду живая стена отделила кричавших от подиума. Постепенно всё стихло. Один из солдат, судя по росту, старший, выкрикнув команду, повернулся и подбежал к наместнику. Он наклонился и что-то прошептал ему.
— Пропусти.
Тот махнул рукой. Из притихшей толпы один за другим вышли несколько человек. И последний из них стал впереди:
— Я Иуда Искариот, а это друзья мои, ученики царя Иудейского, что стоит пред тобою, Грат. По законам нашим любой родственник может заменить приговорённого. Выбирай. Мы уже восход как родные по крови. — Он с готовностью шагнул вперед.
— Или меня! — второй выступил из-за него.
Римлянин перевёл на того удивлённый взгляд.
— Или меня! Меня! Меня! — раздалось одно за другим, и все двенадцать подошедших встали рядом.
Толпа снова загудела. Наместник поднял руку.
