Ричард Аппиньянези - Доклад Юкио Мисимы императору
Наконец, когда действие наркоза совершенно прошло, я вновь обрела способность двигаться и начала кричать и биться как безумная. Врачи вынуждены были привязать меня к кровати. Я отказывалась брать ребенка на руки и кормить его. Я даже видеть его не хотела! Уже после смерти Рейко в одной американской книге по психиатрии я прочитала, что мое состояние после родов называлось реактивной депрессией.
Рассказывая, Кейко открыла пудреницу, чтобы припудрить лицо. Я видел, что в зеркальце по ходу ее рассказа отражаются разные женские лики – женщины то надували губки, то изгибали бровь, то хмурились, то морщились, выражая свое недовольство. Если бы художник сумел схватить все ее гримасы, то он создал бы на холсте образы женщин, которых мучают в аду.
– Простите меня за нескромность, но мне очень хочется спросить, кто был отцом вашего ребенка?
Кейко закрыла пудреницу.
– Во всяком случае не Ито-сан.
– Значит, кто-то, кого я не знаю? Она пожала плечами:
– Могу сказать, что он не был японцем. Впрочем, какое значение это имеет?
– Вы разрешите мне взглянуть на ваш шрам? – неожиданно для себя спросил я.
– Не кажется ли вам, что это довольно странное желание?
– Вы правы, но, на мой взгляд, это было бы логическим завершением вашего рассказа.
Поколебавшись, Кейко кивнула:
– Хорошо. Я выполню вашу просьбу, но при одном условии. Вы должны встретиться с Ито-сан. Он каждый месяц устраивает традиционную вечеринку, на которую съезжаются крупные политики, такие, например, как премьер-министр Киси Нобусукэ. Вы придете?
Я кивнул.
Такси доставило нас в фешенебельный район Азабу. Мы подъехали к особняку, окруженному английским садом. К парадному входу вела широкая подъездная дорожка. Внушительное здание было построено в стиле модерн, модном в 1900-е годы. Оно было свидетелем золотой эры Мэйдзи и чудом уцелело во время бомбежек Токио в годы войны.
– Вы переехали сюда из дома у парка Коганеи? – спросил я Кейко.
– О нет, я не могу позволить себе подобной роскоши. Здесь живет Ито-сан. Не беспокойтесь, Кокан, он сейчас в отъезде, в Швейцарии, и пробудет там до конца месяца.
Интерьер дома графа Ито поражал своим великолепием. Пол : в вестибюле был выложен черными и белыми мраморными плитами, на стенах висели фламандские гобелены и живописные полотна голландских художников. Здесь и там скромно стояли со вкусом подобранные предметы японского искусства. Каждая комната была обставлена в стиле определенной эпохи. И повсюду царила восхитительная смесь европейского и японского искусства, свидетельствовавшая о незаурядном вкусе хозяина дома.
Кейко проводила меня в гостиную, обставленную в стиле рококо, здесь стояла мебель эпохи Людовика Четырнадцатого. На стенах висели картины на свитках периода Хигасиямы.
– Да это настоящий музей! – восторженно воскликнул я. – Ито, должно быть, богат как Крез.
– Ходят слухи, что этот особняк построил принц Хигасику-ни для своей любовницы, французской графини. Однако она так и не переехала в этот дом. Принц отдал его Ито-сан в счет карточного долга.
Кейко подала мне бурбон в стакане из венецианского стекла.
– Дайте мне немного времени, чтобы подготовиться к демонстрации шрама, – сказала она. – А вы тем временем можете полюбоваться миниатюрами.
Она показала на лежавший на столике свиток и удалилась в смежную комнату.
– Ито-сан – прекрасный знаток европейского и японского искусства! – крикнул я так, чтобы Кейко услышала меня. – Его коллекция безупречна.
– Он берет пример со своего кумира принца Коноэ Фумимаро, – ответила Кейко из смежной комнаты, дверь которой оставалась открытой. – Вы знаете, как принц Коноэ покончил с собой? Ночью накануне вынесения судебного решения о признании его военным преступником категории «А» он собрал на своей вил-ле друзей, веселился вместе с ними до утра, а потом принял яд. Утром на ночном столике рядом с его кроватью нашли книгу Оскара Уайльда «De Profundis». На открытой странице был отмечен следующий абзац: «Я должен сказать себе, что сам погубил себя и что никто не может погубить человека, будь он мал или велик, кроме него самого». Таким образом он приносил свои извинения императору.
– Вы запомнили эту цитату?
– Я часто слышала ее из уст Ито-сан. Принц Коноэ жил и умер как настоящий античный сибарит, такой, например, как Петроний. Миниатюры, которыми вы сейчас любуетесь, принадлежали ему.
Миниатюры на свитке принца Коноэ иллюстрировали историю чиго, которая имела явный гомосексуальный характер. Чиго – мальчик, любовник священника. Я начал читать рассказ о чиго с того места, на котором была открыта рукопись.
В книге рассказывалось о почтенном настоятеле монастыря Нинна-джи, который всем сердцем привязался к чиго. У настоятеля было много любовников в монастыре, но чаще всего он спал с мальчиком чиго. Настоятель был слишком стар, и его член не обладал уже достаточной силой для того, чтобы проникнуть в анус мальчика. Старик ограничивался тем, что «тер свою стрелу между двух холмов». Чиго находил такую практику прискорбной и стал готовить себя специальным образом для того, чтобы доставить настоятелю истинное удовольствие.
– Кстати, раз уж мы заговорили об Оскаре Уайльде, – раздался голос Кейко из соседней комнаты, – то я хотела бы сказать, что в апреле смотрела в театре вашу постановку его «Саломеи». Я ходила на этот спектакль вместе с мадам Сато, это жена младшего брата премьер-министра Киси, Сато Еисаку.
– Вы вращаетесь в высшем обществе, дорогая Кейко.
– Если вы встретитесь с Ито-сан, то сможете тоже запросто общаться с представителями этого общества.
– Какое мнение у вас сложилось о моей постановке?
– О, мадам Сато очень понравился спектакль. При встрече она, конечно, поделится с вами своими впечатлениями.
– А вам понравилась моя режиссерская работа?
– Не совсем. Решенные в черно-белой цветовой гамме декорации и костюмы показались мне чрезмерно нарочитыми.
– Эстетскими?
– Да, можно сказать и так.
Реакция Кейко была похожа на реакцию человека, стоящего перед уставленным изысканными сладостями подносом и не уверенного в том, окажутся ли эти великолепные на вид кондитерские изделия столь же вкусны, сколь красивы.
– Я предпочел черно-белые тона, потому что, ставя это произведение на сцене, ориентировался на монохромные иллюстрации Обри Бердсли к «Саломее» Уайльда. Знаете, я мечтал сам сыграть роль Иоанна Крестителя. Это вызвало бы среди моих литературных критиков, этих слабосильных лилипутов, новую вспышку гнева.
Кейко засмеялась. Я услышал потрескивание наэлектризованной одежды, которую она надевала.
– Думаю, что после вашего участия в фильме о каракадзе эстетская постановка «Саломеи» показалась им своего рода попыткой оправдаться в их глазах.
– Вероятно, это действительно так. Они восприняли ее как извинение за «Каракадзе Яро».
Кейко промолчала, и я снова вернулся к чтению рукописи о чиго. «Каждый вечер чиго призывал в келью слугу, сына своей кормилицы, и приказывал, чтобы тот «разрабатывал пальцами» его задний проход. Затем он велел слуге вставить ему в задний проход искусственный фаллос, наполненный теплым растительным маслом. И наконец, согрел свои прекрасные ягодицы над жаровней с древесным углем.
Бедный слуга, выполнявший все распоряжения чиго, не мог удержаться и стал мастурбировать.
Подготовившись соответствующим образом, чиго явился к настоятелю рано утром на рассвете, когда старик позвал его, и настоятель сумел без труда проникнуть в его задний проход».
Как только я закончил читать рукопись и разглядывать миниатюры, из соседней комнаты раздался голос Кейко:
– Прошу вас, Мисима-сан, войдите в комнату.
Я переступил порог спальни, обставленной в неоклассическом стиле. Использование морских мотивов в декоре мебели прославляло успехи военно-морской кампании Англии против флота Наполеона в начале девятнадцатого века. Кейко сидела спиной ко мне на изящном стуле, имевшем форму развернутого свитка. Перед ней стоял богато декорированный туалетный столик с мраморной столешницей. На стене над флаконами с духами, расческами и баночками с кремом висело большое овальное зеркало, вставленное в позолоченную резную раму. В резьбе были тоже отражены морские мотивы – канатные узлы, якоря, волны. Кейко, глядя в зеркало, смотрела на меня, как будто из иллюминатора.
Я вдруг подумал, что весь этот декор в морском стиле был своего рода данью памяти мужу Кейко, летчику военно-морской авиации Омиёке Такуме.
Кейко обиженно улыбнулась:
– Как это характерно для вас, Мисима-сан! Вы любуетесь мебелью и не замечаете сидящую в комнате женщину.
– Прошу прощения, но эта комната заставила меня вспомнить об адмирале Вильневе, который потерпел поражение при Трафальгаре. Он покончил с собой и тем самым, как и принц Коноэ, искупил свою вину перед императором. Но Вильнев выбрал более элегантный способ самоубийства. Он пронзил свое сердце длинной иглой.
