Розамунда Пилчер - Сентябрь
— Если хочешь, можешь поехать со мной.
— Что ты сказал? — не поняла Люсилла.
— Я сказал, если хочешь, то можешь тоже уехать. Со мной. В Австралию.
Пальцы Люсиллы сдавили кофейную кружку.
— Что бы я там делала?
— Мы были бы вместе. Осталось бы все как есть. Места в доме моих родителей довольно. И они будут тебе очень рады, я знаю.
— Почему ты вдруг это говоришь?
— Пришла в голову хорошая мысль.
— И что бы я стала делать в Австралии?
— Что захочешь. Устроилась бы на работу. Занималась бы живописью. Была бы со мной. Мы могли бы поселиться отдельно.
— Джефф… я не вполне понимаю, о чем ты меня просишь.
— Ни о чем я тебя не прошу. Просто приглашаю.
— Но… ведь у нас с тобой… не так, верно? Ведь это же… между мной и тобой… это же не навсегда?
— Я подумал, что неплохо бы проверить.
— О, Джефф!
Комок подкатил у нее к горлу, и глаза наполнились слезами, и это было глупо, ведь она не плакала из-за Пандоры, а теперь вдруг разревелась оттого, что Джефф такой милый и зовет ее в Австралию, а она с ним не поедет, потому что не влюблена в него, и он, это ясно, тоже не влюблен в нее.
— Ну, чего ты? Не плачь.
Она потянулась за кухонным полотенцем и высморкалась в него вопреки всем нормам гигиены.
— Просто ты меня так растрогал. Я бы с радостью поехала. Но только не теперь. Теперь мне надо будет побыть здесь. И потом, я вовсе не уверена, что это хорошо для тебя, если я там повисну у тебя на шее. У тебя дома и без того будет много забот — снова браться за работу, устраивать свою жизнь, заводить семью… — она еще раз высморкалась и жалко улыбнулась. — И вообще… я тебе, по-моему, не совсем подхожу. Когда ты разберешься со своими делами, то женишься на румяной австралийской девушке. На загорелой красотке с вот таким бюстом и вот такой задницей.
Он шутливо замахнулся на нее:
— И ничего смешного.
Но не сдержал улыбки.
Люсилла продолжала:
— Это — самое чудесное приглашение, какое я получала в жизни. И ты — самый славный парень изо всех, кого я знаю. Нам с тобой вместе было очень здорово, с самого первого дня тогда в Париже, лучше просто не бывает. Когда-нибудь я и правда приеду в Австралию, надеюсь, ты мне устроишь торжественную встречу, с красной ковровой дорожкой, автомобильным эскортом и цветами по полной программе. Но теперь… и так, чтобы навсегда… я поехать не могу.
— Ладно. Передумаешь — скажешь. Приглашение остается в силе.
Он закончил завтрак, положил вилку и нож на тарелку и отнес в раковину. Из столовой уже доносился вой пылесоса. Джефф подошел и закрыл дверь буфетной. А потом возвратился к столу и сел напротив Люсиллы.
— Не хочется спрашивать и лезть не в свое дело, но все-таки скажи, Пандора оставила какую-нибудь записку?
— Да. Папе. Положила на секретере.
— И объяснила там, почему собирается убить себя?
— Нет. Похоже, что не объяснила.
— А мать твоя что думает?
— Она сейчас от горя вообще ничего думать не может.
— Очевидных причин нет?
— Кажется, ни малейших.
— А ты что предполагаешь?
— У меня нет никаких предположений, Джефф.
Он молчал.
— А у тебя что, есть?
— Я просто подумал. Вспомнил. Помнишь того мужика, что мы встретили у нее на вилле в первый день? Карлос Макайя его звали.
— Карлос? Такой любезный и красивый мужчина с необыкновенными часами на руке.
Ну конечно! Как же она сама о нем не вспомнила?
— Джефф. Ты думаешь, он может что-то знать?
— Может, и нет. Но они с Пандорой, видно, были очень близки. Она могла с ним поделиться. Рассказать ему о чем-то, чего мы не знаем…
И тут Люсилле вдруг припомнились странные слова Карлоса, произнесенные при прощании. «Извести меня, если передумаешь», — сказал он Пандоре. А она ответила: «Я не передумаю». Тогда Люсилла с Джеффом обсуждали между собой этот непонятный обмен репликами и решили, что, должно быть, имелось в виду что-то несущественное — отмена партии в теннис или не принятое приглашение.
— Да. Ты прав. По-моему, тоже, они были очень близки. Возможно, любовники. И он вполне может что-то знать…
— А даже если и нет, все равно, раз он близкий человек, наверное, надо ему сообщить.
— Верно. — Мысль была вполне разумной. — Но как?
— Позвонить по телефону.
— Мы не знаем номера.
— У Пандоры наверняка была записная книжка с адресами и телефонами. Спорим, там есть номер Карлоса Макайя?
— Да, ты прав. Ну конечно.
— Если звонить ему, то прямо сейчас, пока твой отец и Конрад не вернулись, а мать занята по дому. Есть у вас телефонный аппарат, по которому можно звонить, и чтобы никто не слышал?
— Только у мамы в спальне около кровати. Позвоним оттуда.
— Тогда пошли, — Джефф встал. — Не будем откладывать.
Изабел все еще орудовала пылесосом. Они вышли из кухни и, неслышно ступая, поднялись по застланным ковровой дорожкой ступенькам. Прошли по коридору в комнату Пандоры, вошли, и Люсилла притворила дверь.
В комнате было не прибрано — разобранная постель, раскиданные дамские вещицы — и холодно. Все окна нараспашку, шторы вздуваются на сквозняке. И все-таки внутри стоял крепкий, тяжелый запах духов «Пуазон» — сладковатый аромат отравы.
Люсилла сказала:
— Я так и не решила для себя, приятный запах у этих духов или, наоборот, отталкивающий.
— Почему так сильно пахнет?
— Флакон упал в раковину и разбился.
Она осмотрелась, увидела воздушный пеньюар, брошенный на одеяло, бальную сумочку Пандоры, шкаф, плотно забитый ее туалетами, переполненную корзинку для мусора, заставленный флаконами и баночками туалетный столик, непарные туфли в разных углах на ковре. Эти туфли, дорогие, испанские, из хорошей кожи, на высоченном, неудобном каблуке, было особенно больно сейчас видеть, потому что никому другому, кроме Пандоры, они не могли принадлежать.
Люсилла заставила себя не смотреть на них.
— Записная книжка, — бормотала она. — Где может лежать ее записная книжка?
Книжка нашлась на секретере, рядом с бюваром. Большая, в кожаной обложке с золотым вензелем Пандоры, с муаровой подкладкой.
Люсилла села, провела пальцем по буквам, открыла на «М».
«Мадемуазель», магазин одежды.
Мейтланд, леди Летиция.
Медоза, Филипп и Лючия.
Макайя…
Карлос Макайя. Люсилла сидела, замерев над страницей. Немного погодя Джефф спросил:
— Ну, как? Нашла?
— Да.
— Что-нибудь не так?
— Джефф, — Люсилла обернулась к нему. — Джефф, он врач.
— Врач? — Джефф нахмурил брови. — Покажи-ка.
Она ткнула пальцем:
— Вот. «Макайя, доктор Карлос и Лиза». Лиза, наверное, его жена. Как ты думаешь, может, он был врачом Пандоры?
— Вполне вероятно. Сейчас выясним, — он взглянул на часы. — Десять тридцать. На Майорке примерно половина девятого. Позвони ему домой. Сегодня суббота, вернее всего, он дома.
Люсилла, не выпуская из рук записную книжку, встала. Они тихонько вышли в коридор, проскользнули в спальню родителей, где в это кошмарное, невозможное утро тоже постель оказалась неубранной. Рядом на ночном столике стоял телефонный аппарат. Джефф нашел телефонную книгу, разыскал международный код Испании, и Люсилла медленно, с расстановкой, цифру за цифрой, набрала длинный, сложный номер. Соединилось не сразу. Пошли какие-то щелчки, треск. Но вот и длинные гудки. Люсилла представила себе утро на Майорке, уже теплое средиземноморское солнце, чистое небо, сулящее еще один жаркий, безоблачный день.
— Hola? — женский голос.
— Миссис… — у Люсиллы на минуту перехватило горло. Она проглотила комок и начала заново. — Миссис Макайя? Сеньора Макайя?
— Si.[28]
— Простите, вы не говорите по-английски?
— Да, немножко. Кто говорит?
— Меня зовут Люсилла Блэр, — она заставила себя говорить спокойно, медленно и внятно. — Я звоню из Шотландии. Мне нужно поговорить с вашим мужем. Он дома?
— Да, он здесь. Uno momento.[29]
Трубка повисла. Раздались удаляющиеся шаги по каменному полу. Потом издалека голос: «Карлос!» и какие-то непонятные испанские слова.
Люсилла ждала. Свободную руку она протянула Джеффу, и он взял ее в свою.
Но вот и он:
— Доктор Макайя.
— Карлос, это говорит Люсилла Блэр, племянница Пандоры Блэр. Мы с вами познакомились у нее в доме в августе. Помните, я приехала из Пальмы с другом, а вы пили чай?
— Ну конечно, я помню вас. Как поживаете?
— Я-то в порядке. Я звоню из дому, из Шотландии. Карлос, простите меня за вопрос, но вы были врачом Пандоры?
— Да, был. А что?
— Дело в том, что… Мне очень жаль, но у меня горестные вести. Дело в том, что Пандора умерла.
Он не сразу отозвался. Помолчав, задал вопрос:
