Розамунда Пилчер - Сентябрь
«Смерть не имеет значения. Она не считается. Я просто выхожу в другую комнату. Ничего не случилось. Все остается совершенно так же, как было. Я — это я. Вы — это вы, и прежняя наша совместная жизнь, полная нежности, никуда не делась, ничуть не изменилась. Кем мы были друг для друга, тем и будем. Зовите меня моим прежним привычным именем, говорите обо мне запросто, как всегда, не меняйте интонаций. Не придавайте своим лицам торжественно-скорбного выражения. Смейтесь, как раньше, нашим любимым шуткам. Развлекайтесь, улыбайтесь, думайте обо мне, молитесь за меня. Пусть мое имя звучит в доме, как всегда звучало — непринужденно, естественно, и никакая тень не омрачит его. Жизнь какой была, такой и будет: она продолжается, не прерываясь. Что такое смерть, как не мелкое происшествие? С глаз долой ведь не должно означать из сердца вон. Я просто жду вас, жду тут же, рядышком, за ближайшим углом. Все хорошо».
Все хорошо.
Да, но ведь старый лорд Балмерино не лишил себя жизни.
«Арчи, я поступила разумно и практично: я написала завещание и все свое земное имущество оставляю тебе. Наверное, тебе надо будет связаться с моим адвокатом в Нью-Йорке. Его зовут Райан Тиндал, ты найдешь его адрес и телефон в моей записной книжке. (Он ужасно милый.) Я знаю, что тратила деньги, как воду лила, но все-таки в банке должно довольно много остаться, а еще есть разные акции и облигации и даже небольшая недвижимость в Калифорнии. И, конечно, дом на Майорке. Можете делать с ним, что хотите, продайте или оставьте себе (тут вы с Изабел могли бы отлично отдыхать). Но в любом случае позаботьтесь о милейших Серафине и Марио.
Мне хочется надеяться, что часть денег ты употребишь на переоборудование конюшни или сарая под мастерскую и снова начнешь мастерить своих удивительных деревянных человечков, которые станут продаваться по всему миру за сказочную цену. Я знаю, что ты это можешь. Надо только засучить рукава и взяться за работу. А если с дедовой стороной будут какие-то затруднения, тебе, я уверена, поможет и посоветует Эдмунд.
Милый, мне ужасно жаль, что так подучилось. Вдруг все оказалось до того сложно и трудно, у меня просто нет больше сил сопротивляться. Я никогда не отличалась храбростью и упорством.
А ничего была жизнь, забавная.
Я очень люблю вас обоих и оставляю вам свою любовь.
Пандора».«…тебе, я уверена, поможет и посоветует Эдмунд».
Опять Эдмунд.
Арчи подумал о другом письме, которое заперто у него в ящике письменного стола. Он достал ключ, отпер ящик и достал письмо. Старый почтовый конверт «авиа» датирован 1967 годом и адресован ему в Берлин.
Он вытащил два тонких листка, исписанных тем же незрелым почерком. Развернул.
«Мой дорогой Арчи. Мы так чудесно справили твою свадьбу, я надеюсь, что вы с Изабел счастливы и провели чудесный медовый месяц и теперь живете в Берлине и радуетесь, но если бы ты знал, как мне тебя сейчас не хватает! Ужасно. Все, кого я люблю, куда-то уехали. Не с кем поговорить. С мамой и папой нельзя, потому что речь об Эдмунде. Тебя ведь это не удивляет, правда? Ты и так знал. Непонятно, как я сама раньше не знала, должно быть, я любила его всегда, потому что теперь, когда я его снова увидела за несколько дней перед твоей свадьбой, мне сразу стало ясно, что никого другого никогда не было и больше никогда не будет. Ужасно горько, невыносимо то, что он женился на ком-то другом. Но мы с ним любим друг друга. Я могу написать это большими буквами: МЫ ЛЮБИМ ДРУГ ДРУГА. Только нельзя никому говорить, потому что он женат на Каролине, и у них ребенок, и все прочее. Он уехал к ней, но он ее не любит, Арчи. Он любит меня, а я осталась тут одна, без него, и мне так сейчас нужен ты, но ты в Берлине. Он сказал, что будет писать, да только я сижу тут уже целый месяц, а от него — ни строчки, это невыносимо, и я не знаю, как быть. Я знаю, что разрушать чужой брак нехорошо, но я ничего не разрушаю, ведь Эдмунд был моим задолго до того, как достался ей. Понимаю, что ты тут ничем не можешь помочь, мне просто необходимо выговориться. Никогда не думала, что в Крое может быть так тоскливо. Я безобразно себя веду с мамой и папой, но что я могу поделать? Я не в состоянии сидеть тут всю жизнь, по-моему, я сойду с ума. И только тебе одному я могу все рассказать.
С любовью и в слезах.
Пандора».Арчи всегда было чуть не до слез больно читать эту повесть о подростковых страданиях. Но теперь, после того, что случилось, старые строчки наполнялись для него трагическим содержанием. За спиной у него открылась дверь.
— Арчи.
Пришла Изабел.
— Я принесла тебе кофе.
Он не обернулся. Она протянула руку из-за его плеча и поставила перед ним на стол дымящийся, пахучий кофе. А потом обняла его и, наклонившись, прижалась теплой щекой к его щеке.
— Ты чего так долго? Что ты делаешь?
— Да вот, читаю.
Он положил письмо на стол.
Она присмотрелась и спросила:
— Это ведь письмо Пандоры, которое она тебе прислала после нашей свадьбы?
— Да.
— Я и не знала, что ты его сохранил. Зачем, Арчи?
— Не хватило духу разорвать и выбросить.
— Так грустно. Бедная девочка. Ты уже позвонил Эдмунду?
— Нет. Еще не позвонил.
— Не знаешь, что ему сказать?
— Я не знаю, что думать.
— Может быть, она все еще любила его? Может быть, из-за этого и приехала? Но тут увидела его с Вирджинией, Алексой и Генри и поняла, что нет никакой надежды.
Изабел высказала вслух его мысли, выразила его мучительные опасения. Сам он выразить их был не в состоянии, и слушая, как она произносит вслух эти слова, выводит на свет его темные подозрения, которые с ним разделяет, он ощутил новый прилив любви и признательности за ее здравомыслие и бесстрашие. Теперь, благодаря ей, можно поговорить.
— Да, — кивнул Арчи. — Что-то в этом духе.
— Она была такая обаятельная. Всех околдовывала. Забавная и щедрая. Но знаешь, Арчи, в ней было что-то беспощадное. Если она чего-то хотела, то добивалась своего и не знала жалости. Если ей что-то было нужно, другие люди в расчет не шли.
— Да, знаю. Это мы виноваты. Баловали ее, уступали ей во всем…
— А разве возможно было ей не уступить?..
— Ей только-только исполнилось восемнадцать, когда у них это было с Эдмундом. А Эдмунду двадцать девять. У него были жена и ребенок. Я знаю, Пандора повисла у него на шее, но он нет чтобы отойти, отступить, он пренебрег своими обязанностями, забыл обо всем. Она вся горела, а он добавил еще своего огня. И получился взрыв.
— Ты с Эдмундом когда-нибудь говорил об этом?
— Нет. Когда-то еще мог бы. Но теперь, после того, что случилось… Ведь из-за него она когда-то убежала из дому. И из-за него не приезжала ни разу.
— Ты так ему этого и не простил?
— Нет. В общем, нет, — с тоской признался Арчи.
— Потому и сейчас колеблешься, не можешь себя заставить позвонить?
— Если наши предположения справедливы, такое бремя вины я не хотел бы взваливать и на худшего своего врага.
— Арчи, но ведь нельзя же…
Изабел не договорила, подняла голову. В коридоре за дверью послышались приближающиеся шаги.
— Мама! — тихо позвал голос Люсиллы.
— Мы тут, в кабинете.
Дверь приотворилась.
— Можно войти? Я не помешала?
— Конечно, нет, дорогая. Входи.
Люсилла вошла и закрыла за собою дверь. Глаза у нее были заплаканы, но сухи. Арчи протянул руку дочери. Она наклонилась и поцеловала его в щеку.
— Все это ужасно, — вздохнула она. Присев на край стола, она посмотрела в глаза родителям. — Я должна вам кое-что сказать. Очень печальное. Но вы так уж не убивайтесь…
— О Пандоре?
— Да. Я узнала, почему она это сделала.
Они выжидающе смотрели на дочь.
— Дело в том, что… у нее был рак в последней стадии.
Она произнесла это тихо, но спокойно и твердо. Изабел увидела в нежном юном лице дочери знак большой внутренней силы и поняла, что ее девятнадцатилетняя девочка вдруг, в одночасье, повзрослела. Люсилла больше не ребенок. И никогда уже не будет прежней маминой дочуркой.
— Рак?
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— В тот день, когда мы с Джеффом приехали к ней на Майорку, у нее в доме находился человек по имени Карлос Макайя. Я тебе рассказывала, па. Такой привлекательный мужчина, мы с Джеффом решили, что он ее любовник. Но мы ошиблись. Он был не любовник, а врач. Теперь Джефф о нем вспомнил и предложил позвонить, вдруг он что-то знает, чего не знаем мы. Мы нашли его телефон у нее в записной книжке, оттуда и вычитали, что он врач, а не просто знакомый. Ну, и позвонили по международному телефону на Майорку и поговорили с ним. Он нам все объяснил.
— Он ее наблюдал?
— Да. Хотя имел возможность убедиться, что это задача трудная и неблагодарная. Он заподозрил неладное, когда увидел, что она страшно худеет, однако ему стоило большого труда уговорить ее пройти обследование. И даже тогда она отказывалась глядеть правде в глаза, откладывала, не являлась на прием. Когда же он, наконец, затащил ее к себе в клинику, было уже поздно, болезнь успела зайти слишком далеко. В одной груди он обнаружил карциному. Взял шприцем ткань на биопсию и послал в центральную лабораторию в Пальма-ди-Майорка. Анализ показал, что клетки злокачественные. И вполне могли уже распространиться на другие места. Он приехал к Пандоре и сообщил, что ей придется лечь на операцию, удалить грудь, а потом еще провести курс химиотерапии. Вот о чем у них был разговор в день нашего приезда. Но она решительно отказалась. Сказала, что ни за что не даст себя оперировать, да еще потом подвергать химио- и радиотерапии. Он не мог ей обещать радикального исцеления, болезнь, видно, была слишком запущена… но сказал, что если пустить все на самотек, то жить ей осталось недолго.
