Орхан Памук - Музей невинности
3. У Фюсун появились некоторые новые движения, которых раньше я у неё не наблюдал. Они удивляли меня, волновали и вызывали ревность. Например, она впивалась мне ногтями в спину; иногда неожиданно останавливалась, получая удовольствие от паузы; была погружена в собственные мысли, будто оценивала, как она наслаждается; внезапно замирала, будто засыпала; решительно кусала меня за плечо или за руку, словно хотела сделать мне больно. Все это напоминало мне, что нынешняя Фюсун — другая, не та, что прежде. Правда, за наши сорок два дня она ни разу не оставалась со мною на ночь; нынешняя ситуация была совершенно новой для нас, и, может быть, поэтому я и находил столь много нового. Однако иногда она совершала резкие движения, как бы внезапно отступая в своих мыслях, и в этом чувствовалась какая-то раздражительность, которая беспокоила и пугала меня.
4. Теперь она стала совершенно другой. Внутри этого нового человека жила прежняя Фюсун, с которой я познакомился, когда ей было восемнадцать лет, но прошедшие годы, как кора дерева, скрыли её под собой. Но я больше любил эту новую Фюсун, лежавшую теперь рядом со мной, чем ту юную девушку, которую узнал много лет назад. Я был доволен, что прошли все эти годы, что мы оба стали взрослее, мудрее и опытнее.
Прогремел гром, и полил дождь. Стук огромных капель дождя доносился как будто из глубины. Слушая летнюю грозу, мы обняли друг друга. Я, наверное, заснул. Когда проснулся, гроза уже прошла. Фюсун рядом не было. Она стояла у кровати, надевая красное платье.
— Ты идешь к себе? — спросил я. — Не уходи, пожалуйста.
— Я пойду поищу бутылку воды, — сказала она. — Мы слишком много выпили. Ужасно хочется пить.
— Мне тоже. Сядь, я схожу вниз, возьму там, в ресторане.
Но пока я вставал, она беззвучно открыла дверь и ушла. Я лег, ожидая, что скоро Фюсун вернется, и опять заснул.
79 Дорога в другой мир
Прошло много времени, но Фюсун так и не вернулась. Решив, что она ушла к матери, я встал, открыл окно и закурил. Еще не рассвело, и только откуда-то лился неясный свет. Из окна доносился запах намокшей земли. Неоновые огни заправки и свет вывески гостиницы отражались в лужах у бетонных бордюров асфальтовой дороги и в бампере нашего «шевроле», припаркованного рядом.
Я увидел, что перед рестораном, в котором мы вечером ужинали и где состоялась наша помолвка, разбит маленький сад, выходивший на дорогу. В нем стояли скамейки с подушками, все их намочил дождь. На одной из скамеек, в свете гирлянды, обмотанной вокруг смоковницы, сидела Фюсун — вполоборота ко мне, курила и ждала восхода.
Я тут же оделся и спустился во двор.
— Доброе утро, моя красавица, — прошептал я.
Она ничего не ответила, погруженная в свои мысли, а только очень грустно покачала головой. На стуле рядом со скамейкой я увидел стакан ракы.
— Я увидела недопитую бутылку, когда брала воду, — сказала она.
На её лице на мгновение появилось выражение, как у покойного Тарыка-бея.
— Что делать, как не пить в самое прекрасное утро на земле? — улыбнулся я ей. — В дороге будет жарко, в машине будем целый день спать. Могу ли сесть рядом с вами, маленькая ханым?
— Я больше не маленькая ханым.
Ничего не ответив, я тихонько сел рядом с ней и, глядя на пейзаж перед нами, взял её за руку, будто мы были в кинотеатре «Сарай».
Мы долго смотрели, как постепенно освещается земля. Вдалеке еще сверкали лиловые молнии; рыжеватые облака где-то поливали дождем Балканы. С шумом мимо нас промчался междугородний автобус. Мы проводили взглядом задние красные габаритные огни, пока он не скрылся из виду.
Бездомный пес, приветливо виляя хвостом, медленно подошел к нам от заправки. В нем не было ничего примечательного. Он обнюхал сначала меня, потом Фюсун и прислонился носом к её коленям.
— Ты ему понравилась, — заметил я. Но Фюсун никак не отреагировала.
— Когда мы вчера сюда подъехали, он лаял, — продолжал я. — Ты не заметила? Когда-то у вас на телевизоре стоял точно такой же пес. Только фарфоровый.
— Ты и его украл.
— Нельзя так говорить, что украл. Ведь об этом знали мы все, и твоя мать, и отец, с первого года.
— Да.
— И что они говорили?
— Ничего. Отец расстраивался. Мать вела себя так, будто ничего не происходит. А я мечтала стать кинозвездой.
— Станешь.
— Кемаль, эти последние слова — ложь, и ты сам прекрасно это знаешь, — остановила она меня. — На это я действительно обижаюсь. Ты так легко врешь.
— Почему?
— Ты знаешь, что никогда не позволишь мне стать актрисой. Да это теперь и не нужно.
— Почему? Если ты действительно этого хочешь, то можно.
— Я хотела много лет, Кемаль. И ты это прекрасно знаешь.
Собака попыталась встать лапами на колени Фюсун.
— Совсем как тот фарфоровый пес. И с такими же черными ушами, — заметил я.
— Что ты делал со всеми статуэтками, расческами, часами, сигаретами, со всем?
Я слегка разозлился:
— Они мне помогали. Сейчас вся эта большая коллекция хранится в «Доме милосердия». И так как тебя я совершенно не стесняюсь, красавица моя, то, когда мы вернемся в Стамбул, покажу её тебе.
Она улыбнулась. Мне показалось, что с нежностью, но и чуть насмешливо, чего моя история вполне заслуживала.
— Ты опять хочешь водить меня на холостяцкую квартиру? — спросила она потом.
— Теперь это не нужно, — повторил я её слова, еще больше разозлившись.
— И то правда. Вчера вечером ты меня обманул. Взял самое большое мое богатство до свадьбы. Овладел мной. После этого такие как ты не женятся.
— Да уж, — сказал я наполовину зло, наполовину в шутку. — Я ждал этого девять лет, страдал. Зачем мне теперь жениться?
Но мы еще продолжали держаться за руки. Я решил мило закончить эту игру, пока она не перестала быть забавной, и изо всех сил поцеловал её в губы. Фюсун сначала отвечала мне, а потом отвернулась и встала.
— На самом деле мне хотелось тебя убить, — произнесла она.
— Конечно! Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Я не понял, услышала она эти мои слова или нет. Рассерженная, обиженная, тяжело ступая в своих туфлях на высоких каблуках, моя пьяная красавица уходила от меня прочь.
В гостиницу она не пошла. Пес направился за ней. Они вышли на шоссе и отправились в сторону Эдирне: Фюсун впереди, пес сзади. Я допил ракы, оставшуюся на дне (о чем я мечтал много лет). Долго смотрел им вслед. Дорога на Эдирне была, казалось, совершенно прямой и уходила в бесконечность, и так как, по мере того как светало, красное платье Фюсун делалось лучше видно, я решил, что не потеряю её из виду.
Но через некоторое время до меня перестал доноситься звук её шагов, а вскоре скрылось из виду красное пятнышко Фюсун, шагавшей по дороге к горизонту, чем часто кончались фильмы киностудии «Йешильчам», я забеспокоился.
Через некоторое время красное пятнышко показалось опять. Она продолжала идти прочь, моя сердитая красавица. Во мне поднялась невероятная нежность. Оставшуюся часть жизни нам предстояло провести, предаваясь нежностям и ссорясь, как только что. И все-таки мне хотелось поменьше ссориться с ней, попросить у неё сейчас прощения, сделать её счастливой.
Поток транспорта на шоссе Стамбул-Эдирне увеличивался. К красивой женщине в красном платье, которая идет по обочине, будут приставать все. Я сел в «шевроле» и поехал за ней, пока дело не приняло серьезный оборот.
Через полтора километра под платаном я увидел пса. Он был один. Сердце у меня екнуло. Я притормозил.
Вокруг дороги были сады, поля подсолнухов, дома маленьких ферм. На огромном рекламном щите красовалась надпись: «Помидоры „Царство вкуса"». Центр одной из букв «о» стал мишенью, по которой, видимо, на ходу, палили заскучавшие водители, понаделав в нем дырок.
Через минуту я увидел на горизонте красное пятно и рассмеялся от облегчения. Приблизившись к ней, я сбавил скорость. Она шла по правой обочине шоссе, все еще сердитая и обиженная. Увидев меня, не остановилась. Я потянулся и на ходу открыл правое окно машины.
— Дорогая, хватит уже! Садись в машину, вернемся в гостиницу, мы опаздываем.
Но она не ответила.
— Фюсун, поверь, сегодня нам очень далеко ехать.
— Я никуда не еду, а вы пожалуйста, — сказала она, как капризный ребенок, и не замедлила шаг.
Я старался ехать с той же скоростью, с какой она шла, и обращался к ней с водительского сиденья.
— Фюсун, дорогая, посмотри, как прекрасна земля, как прекрасен мир вокруг, — взывал я к её чувству. — Совершенно незачем сердиться, ссориться и отравлять жизнь.
— Ты ничего не понимаешь.
— Чего это я не понимаю?
— Из-за тебя я не смогла жить так, как хотела, Кемаль, — лицо её помрачнело. — Я ведь очень хотела стать актрисой.
— Прости меня.
— Что значит «Прости меня?»?! — зло крикнула Фюсун.
Иногда я ехал быстрее, чем она шла, и было плохо слышно.
