Александра Маринина - Ад
Около половины одиннадцатого вечера корреспондент одного из телеканалов сообщил, что возле школы в Беслане была слышна перестрелка.
– А дети по-прежнему стоят в окнах? – обеспокоенно спросил Головин.
– Не знаю, – пожал плечами Денис, – я не видел информации о том, что детей из окон убрали.
– Они же могут пострадать! Если их не убрали… – Николай Дмитриевич беспомощно взмахнул руками и стал заваливаться на диван.
И снова измеряли давление, и делали укол, все сидели рядом и наперебой старались успокоить старика.
– Что происходит со страной! – стонал Головин. – Это же моя страна, когда я был заместителем министра, вся эта территория была моей страной, и я отвечал за порядок на ней. В мое время это было невозможно, чтобы захватили ни в чем не повинных детей и выставили их живым щитом в окна! Это не только невозможно было сделать, это даже в голову никому прийти не могло! А что теперь? Откуда берутся эти звери? Они же выросли в моей стране, они родились еще при советской власти, как они дошли до такого? Кто это допустил? Кто сделал такое возможным?
Он категорически отказался идти спать и заявил, что будет сидеть рядом с Денисом всю ночь.
– Но Денис будет спать, – возражала Тамара.
– Я не буду спать, Тамара Николаевна, – говорил Денис, – пусть Николай Дмитриевич посидит у меня. Он может даже поспать в моей комнате.
– Нет, – строго вмешивалась Юля, – я не разрешаю. Больной должен отдыхать, тем более с таким давлением. Николай Дмитриевич, спать нужно обязательно, иначе завтра дело дойдет до экстренной госпитализации.
– Вот видишь, папа, – снова вступала Тамара, – нам с тобой нужно ехать домой. Мне завтра на работу.
– Ну и иди на свою работу, а я останусь здесь. За мной Любочка присмотрит.
– Папа, Любе тоже нужно отдыхать, потому что ей тоже завтра на работу идти.
– Вы совсем с ума посходили со своей работой и своим отдыхом! – закричал в конце концов Головин. – В стране такое происходит, а вы о чем думаете?! О том, как вам получше выспаться? О том, как денег заработать? Вы не имеете права иметь ни минуты покоя, пока дети не будут освобождены! Вы люди или кто?
«Пока дети не будут освобождены, – повторила про себя Люба. – А если они не будут освобождены? А если повторится «Норд-Ост» и дети погибнут? Господи, лучше не думать об этом, а то можно с ума сойти».
Старик упрямо прошествовал в комнату Дениса и уселся на кожаный диванчик, всем своим видом показывая, что он никуда отсюда не тронется. Тамара подчинилась и осталась ночевать у сестры.
– Тамара Николаевна, вам действительно нужно завтра на работу? – спросила Юля.
– Действительно.
– Тогда я не пойду в институт, останусь с вашим дедушкой, а то как они тут вдвоем с Дениской справятся? Они не справятся, – ответила девушка сама себе. – Ваш дедушка непослушный, лекарства не пьет, за давлением сам не следит, и укол ему Дениска не сделает, он не умеет. Я поеду сейчас домой, а утром приду, часов в восемь. Не поздно?
– В самый раз, – обрадовалась Тамара. – Я как раз в восемь буду выезжать и сдам тебе папу с рук на руки.
Ночь прошла относительно спокойно, Николай Дмитриевич просидел рядом с Денисом до часу ночи и заснул прямо там же, на узком кожаном диванчике. Денис подсунул ему под голову подушку, накрыл пледом и улегся в свою постель. Утром отец чувствовал себя, по его словам, вполне прилично, и все разъехались на работу, оставив Головина на попечение Дениса и Юли.
«Я как будто деда с внуками оставляю, – подумала Люба, закрывая за собой дверь в квартиру. – Ну, пусть я хотя бы в таком виде это переживу, потому что ни в каком другом виде мне это пережить не суждено».
Она слушала радио в машине по дороге на работу и, едва войдя к себе в кабинет, включила телевизор. Она переживала за заложников в Беслане, но, кроме того, беспокоилась за отца и с напряжением вслушивалась в информационные сообщения, пытаясь представить себе, как Николай Дмитриевич реагирует на ту или иную новость.
До обеда все было спокойно, предпринимались попытки договориться с террористами, но по крайней мере никого не убивали. И вдруг возле захваченной боевиками школы снова раздались выстрелы. Люба нашла в Интернете нужный сайт в надежде на подробности, но ничего не узнала, кроме того, что выстрелов было около десяти. Никаких сведений ни о раненых, ни об убитых. Около половины пятого были освобождены еще шестеро заложников, и Люба улыбнулась, представив себе радующегося отца.
Но потом снова наступило затишье. Люба вернулась домой и нашла отца в неплохом состоянии, даже давление было не катастрофически высоким.
– С вашим дедушкой, Любовь Николаевна, надо иметь ангельское терпение, – со смехом доложила ей Юля. – Он совершенно не слушается. Как вы с ним справляетесь?
– С трудом, – ответила Люба. – А ты как справилась?
– Ну, я-то с кем угодно справлюсь, я тренированная, меня бабушка с детства приучала быть настойчивой и ни в чем не уступать, а потом я много лет на Дениске практиковалась. Только плохо, что ваш дедушка так болезненно реагирует, это для него не полезно, у него и сердце уже не очень, и гипертоническая болезнь, и вообще ему уже много лет, организм изношенный. Вы бы с ним поговорили, чтобы он не принимал все эти теракты так близко к сердцу.
– Разве это возможно, Юлечка? – грустно спросила Люба. – Разве возможно не принимать все это близко к сердцу, не переживать, не горевать?
– Ну, мы же с Дениской это спокойно воспринимаем, а вы почему не можете?
– Юлечка, деточка, в нашей стране теракты начались примерно с девяносто девятого года, то есть пять лет назад. Тебе тогда было сколько?
– Тринадцать.
– Вот видишь. Тебе было тринадцать, Денису – четырнадцать, этот кошмар вошел в вашу жизнь с детства, и вы к нему привыкли и воспринимаете как факт жизни. Как Денискину инвалидность, как плохую погоду, которую хорошо бы изменить, но нет возможности, и надо просто приспособиться и терпеть. А в мою жизнь терроризм в таком виде вошел, когда мне было пятьдесят три года, а нашему отцу – восемьдесят три. Ты понимаешь разницу? Восемьдесят три года он жил, не зная, что это такое – взрывы, при которых погибают случайные люди и дети-заложники, стоящие в окнах живым щитом. При советской власти такое случалось крайне редко, это были единичные случаи, а теперь они стали повседневной реальностью. Конечно, он не может привыкнуть. И я не могу. И он не может не волноваться, не тревожиться, он не может быть к этому равнодушным.
– Любовь Николаевна, – очень серьезно сказала Юля, – я, конечно, не профессор какой-нибудь, я только студентка мединститута, но у меня есть чутье, мне бабушка много раз говорила. Вашему дедушке очень вредно так волноваться. Вы бы оградили его как-нибудь.
