Пелам Вудхаус - Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)
— Племянник пришел? — спросил я.
— Нет, — ответил сержант.
— Не при-шел?!
— Нет!
— Странно.
— И подозрительно.
— А может, — спохватился я, — он у брата?
— Какого брата?
— Близнеца. Зовут Альфред. Наверное, сержант, вы его видели. Он выступает в казино. Фокусы.
— А, Великий Альф?
— Да, такой псевдоним. Значит, видели?
— Доводилось.
— До чего же они похожи! Даже я с трудом различаю. Фигура, лицо, походка, глаза, волосы — один к одному. Вы просто удивитесь.
— Жду встречи!
— Альфред, наверное, сюда зайдет, читал же он, что я — среди гостей. А, вот и он! Здравствуй, Альфред.
— Здравствуй, дядя.
— Нашел нас?
— Как видишь.
— Мой хозяин, мистер Шнелленхаммер.
— Как поживаете?
— И сержант Бришу из монакской полиции.
— Очень рад. Я хотел вас видеть, мистер Шнелленхаммер. Большая честь.
Я гордился Джорджем. Спокоен, тверд, ни капли тревоги. Говорит с магнатом как ни в чем не бывало.
— Хотел вам предложить в связи с вашим эпосом, ну, про царицу Савскую. Вы, наверное, замечали, что этим историческим фильмам не хватает смеха. Битвы, дворы, тысячи полуголых девиц, а посмеяться нечему. Возьмем «Клеопатру». Можно там засмеяться? Нет и нет. Так вот, прочитал я про Соломона и понял, кто вам нужен: фокусник. Вряд ли нужно объяснять, как он уместен. Кто развлекает монарха зимними вечерами? Словом, он там был. Теперь — так. Прибывает эта царица. Удивляется: «Какая роскошь!» Царь польщен: «Да, ничего домик, но вы подождите, это не все. Где великий Альф?» Я вхожу, говорю: «Занятная случилась штука…» и даю гэг-другой, из самых сильных. Потом приступаю к фокусам…
Я замер. Еще на половине речи я понял, что передо мною — не Джордж. Сквозь туман волнения я видел настоящего Альфреда и горько корил себя за то, что рассказал о магнате. Надо было знать, что он не упустит случая. А Джордж вот-вот появится!
Словом, я качался от горя, хватаясь за швартовы, если они так называются.
— Для первого фокуса, — говорил Альфред, — мне нужны фунт масла, два банана и аквариум. Простите, на минутку отлучусь.
Он отлучился, и тут пришел Джордж.
* * *В нем не было той спокойной твердости, которая пленила меня в Альфреде. Он трепетал, как новичок на сцене. Ноги тряслись, кадык дергался, словно им кто-то управлял. Напоминал мой племянник и оратора на банкете, который внезапно забыл ирландский анекдот.
Я его не винил, поскольку сержант Бришу вынул наручники, подышал на них и обтер их рукавом, а Шнелленхаммер смотрел тем взглядом, от которого его служащие убегали подкрепиться солодовым молоком. Было в этом взгляде грозное спокойствие вулкана перед извержением или квартирной хозяйки перед скандалом. Магнат явственно сдерживался, решив поиздеваться сперва над моим несчастным родичем. Когда Джордж пролепетал: «А…альфред Муллинер», — я не увидел на лицах сержанта и магната того недоверия, на которое постоянно сетуют театральные критики.
— Здравствуйте, — сказал Шнелленхаммер. — Какая погода!
— Д-да, мссс Шлннхымр…
— К урожаю.
— З-золотые слова, мсср…
— А вот продавцам зонтиков — убыток.
— К…как в-верно, мсссс…
— Что ж, идите к нам. Если не ошибаюсь, Альфред Муллинер?
— Д-д-ды…
— Ложь! — вскричал Шнелленхаммер, сбрасывая маску. — Альфред он, ха-ха! Вы Джордж Муллинер, и вас будут судить за убийство. Вызовите полицейских, — приказал он сержанту.
— Я полицейский, — сухо заметил Бришу.
— Ах ты, забыл! Тогда арестуйте его.
— Сию минуту.
Сержант направился к Джорджу, но наручников надеть не успел. Как ни занят я был происходящим, я заметил, что человек средних лет, весь в бинтах, шел по набережной. В эту минуту он остановился и сказал Шнелленхаммеру:
— Привет, Джекки.
Собственная мать не узнала бы его, но мать — не магнат.
— Сэм! — вскричал он. — А, ч-черт! Я думал, ты в больнице.
— Выпустили.
— Ты прямо Тутанхамон!
— Хорош бы ты был на моем месте. Газеты читал?
— Еще бы. Сенсация!
— А что! Но я не в обиде, нет, не в обиде. Вся жизнь прошла передо мной…
— Что ж тут хорошего?
— Да, ничего, но…
— Сэм, мы его схватили!
— Где же он?
— А вот. Рядом с сержантом.
Джордж приподнял голову.
— Вы! — вскрикнул Глутц.
— Да, это он, Джордж Муллинер, — отвечал Шнелленхаммер. — Служил у меня, но я его, конечно, выгнал. Берите его, сержант.
Каждый бинт заволновался, как рожь на ветру, и Сэм страшно закричал:
— Через мой труп! Он меня спас!
— Что?!
— То. Этот гад меня совсем добил, а тут скачет он и раздраконивает гада. Счастлив знакомству, мистер Муллинер. Кажется, Джекки вас выгнал. Что ж, идите ко мне. Жалованье — любое. Будете, скажем так, вице-президентом в ранге деверя. Назначаю вне очереди.
Я вышел вперед. Джордж еще не обрел дара речи.
— Минуточку, мистер Глутц, — сказал я.
— Кто вы такой?
— Агент Джорджа. Меня волнует одно — не мала ли награда? Все-таки, он спас вам жизнь.
Мистер Глутц растрогался. Из бинтов вытекла слеза.
— Вы правы, — согласился он, — пусть будет в ранге зятя. А теперь закусим. И вы, и вы, — обратился он ко мне.
Так мы и двинулись — Глутц, потом я, потом ошарашенный Джордж. Краем глаза я увидел, что на палубу выходит Альфред с маслом и бананами. Он явственно опечалился, вероятно — потому, что не мог поставить аквариум.
© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
Сигара — это вещь
Ланселот Бингли, входящий в моду художник, обручился с поэтессой по имени Гледис Уэзерби, которая, кроме таланта, обладала прекрасной фигурой, прелестным личиком и глазами, напоминавшими Средиземное море в хорошую погоду. Обручившись, он решил, что незачем откладывать свадьбу, и сказал об этом невесте, когда они ели poulet roti au cresson[26] в «Мятом нарциссе», известном своей духовностью.
— Знаешь, — заметил он, — если ты не слишком занята на этой неделе, пойдем-ка в регистратуру и все проделаем. Я слышал, там люди шустрые, раз — и готово. Займет минут десять, зато можно будет больше об этом не думать.
Как ни странно, Гледис не всплеснула ручками и не сказала: «Какой ты умный!», а покачала головой.
— Не так все просто.
— А в чем дело?
— Понимаешь, дядя Франсис…
— Чей это дядя?
— Мой.
— Не знал, что у тебя есть дядя.
— Есть. Мамин брат, полковник Пэшли-Дрейк. Наверное, ты о нем слышал.
— Нет. От меня все скрывают.
— Он очень известный охотник на крупную дичь.
Ланселот помрачнел. Он не любил таких охотников. Если бы ему довелось встретить вапити или гну, он предложил бы им сандвич, и самая мысль о том, чтобы убивать их, была ему противна.
— Хорошо, что мы не встречались, — сказал жених. — Он бы мне не понравился.
— А вот маме он нравился. Она его очень уважала и оставила ему кучу денег. Они перейдут ко мне, когда я выйду замуж.
— Замечательно!
— Да нет, не очень. Он мне их даст, если жених понравится ему. А ты — не в его вкусе.
— Почему?
— Ты художник.
— Что тут плохого?
— Дядя считает, что они или кутят в мастерской, или пишут голых иностранок, лежащих на леопардовой шкуре.
— Дурак он, твой дядя.
— Это верно. Но деньги — у него.
— Ты думаешь, он их не даст?
— Ни за что.
— Ничего, обойдемся, — сказал Ланселот, у которого был неплохой капиталец.
Гледис покачала головой. Ему показалась, что она только это и делает.
— Нет, — возразила она. — Я не хочу подлизываться к мужу ради каждой шляпки. Мои замужние подруги говорят, что они плачут-заливаются, пока он уступит. Я бы так не могла. Гордость не позволяет.
Ланселот пылко спорил с ней и над poulet roti, и позже, над кофе, но тщетно. Мрачно проводив ее, он как следует напился, гадая при этом, что же делать. Он пытался убедить себя, что слова ее — причуда, каприз, но не утешился. Кто-кто, а он знал, что причуды у нее железные.
Утром, с похмелья, он мог думать только о соде, но когда животворящий напиток сделал свое дело, он все равно не обрел прежней беспечности. В тоске и отчаянии сидел он перед мольбертом, не в силах взяться за кисть. Если бы голая иностранка заглянула к нему, чтобы заказать свой портрет, он бы послал ее, куда следует. С горя он, как всегда, взял укулеле, проложил дорогу через «Там, над радугой» и подступил к «Старику-реке», как вдруг дверь отворилась, и вошла Гледис. Глаза ее горели, и он с первого взгляда уподобил их звездам.
— Отложи своего Страдивари, — воскликнула она, — и слушай! Сейчас ты запляшешь как гурия. Угадай, что пришло сегодня по почте. Хорошо, скажу. Письмо от дяди.
Ланселот не понял, чему тут радоваться.
