Андрей Школин - Прелести
— Это у Вас старческое брюзжание, — я поднял с земли плоский камень и запустил по поверхности воды «блинчик». — Откуда я знать мог, что встреча состоится? Ну дала мне его жена бывшая визитку, ну позвонил я в этот центр… А ещё флэшки и диски с иероглифами какими-то… И о чём бы таком я спрашивал?
— Я тебе когда-нибудь что-то неправильное советовал? — Артурович продолжал стоять за спиной. — Или что-то не сбылось, о чём предупреждал?
— Вроде, нет… О, хороший блинчик получился, — бросил горсть камней на землю и отряхнул руки от налипшего песка. — Ну, извините. Наверное, был не прав.
— Так о чём спросить хотел? — тон несколько смягчился. — О дисках или о Мережко?
— Кстати, о флэшках. Там ведь белиберда полная. Либо, какое-то слишком заумное послание, не для моих мозговых извилин, либо кто-то просто прикалывается.
— Ну, будем считать, что этот «кто-то» явно переоценил твои способности разгадывать мудрёные шарады, — интонация голоса стоящего за спиной собеседника стала совсем дружелюбной. — А может быть, действительно, просто с толку сбивают.
— Одно изображение мне там знакомо. Если бы не оно, я бы вообще на эти пиктограммы внимания не обратил.
— И что ты там такого интересного обнаружил?
— Цепочку серебряную, похожую на ту, что Вы, Владимир Артурович, у меня много лет назад спёрли, — я, наконец, обернулся к мужчине. Он стоял в метре от меня и глядел на противоположный берег реки.
— Ничего я у тебя не брал, — Сак глубокомысленно перевёл взгляд с мокрых валунов, которых на той стороне возвышалось великое множество, на моего «двойника». — Это ты по-пьяни себе нафантазировал.
— Конечно, по-пьяни. Нафантазировал. Ладно, будем считать, состав преступления за давностью лет потерял актуальность, — опять повернулся к воде. — Я у Мережко в офисе его «клиента» встретил. Живого и здорового. Вашего, примерно, возраста старичок. Выяснить, правда, не успел всех деталей их знакомства, но работают они сейчас вместе. А знакомы уже двадцать пять лет. Так что…
— За «старичка» отдельное тебе спасибо, — Артурович не дал закончить фразу. — А что касается «клиента», так я ведь тоже с тобой уже больше пятнадцати лет знаком. Правда?
— Правда.
— Тогда чему удивляешься? Или подобный срок не так впечатляет, как четверть века?
— Ну, да, Вы правы. Я как-то наше с Вами знакомство в расчёт не брал. Может быть потому, что видимся только виртуально? — и сам усмехнулся подобранному слову. — «Виртуально» — словечко из лексикона Интернет-игроков. Вот если бы общались в «реале» тогда бы проще привыкнуть было. Виртуал-реал…
— А какая разница? Или в реальном мире по-другому разговаривают? Или на языке другом? Я тебя сколько лет в гости зову? Ты же всегда занятой шибко, всё времени нет.
— Да это не из-за времени, это что-то другое… Заеду, Владимир Артурович, обязательно заеду. Я вот о чём спросить хочу. Как мне себя с Мережко вести?
— Ну, как… Натянув на голову чулок, а на ноги туфли женские, или, как со мной, водки упившись до беспамятства… Нормально общайся. Раз уж вы встретились, то, видимо, дальнейших соприкосновений не избежать. Вот и веди себя уверенно, чтобы он уверенность эту чувствовал. Тем более теперь Мережко за каждым твоим шагом следить будет.
— Каким образом?
— Что, каким образом? Ты же был у них в этом центре, сам всё видел своими глазами?
— И про это знаете? — «глазом на затылке» отсканировал Сака, пожимающего плечами. — Вы диалог, как Влад их контакты обзывает, имеете ввиду?
— Диалог это или лекции на заданные темы, не знаю, но информацию Мережко регулярно получает, и с этим не считаться нельзя. И потом, обрати внимание на название центра. Они не только прогнозы делают, они ещё и программируют ситуации. Вернее, не они сами, а те, кто через них на реальный мир воздействовать пытается.
— Они — это кто?
— Та субстанция, которая на связь с Мережко выходит. Не знаю, под какой маской они ему представились, думаю, вскоре, сам всё выяснишь. И помни. Ты, если дурацких выходок допускать не будешь, им не по зубам. Они знают, что ты «не совсем от мира сего».
— Даже так?
— Был бы ты им интересен, если бы не так. И Александру больше делать нечего, как на экспрессах Дальневосточных разъезжать, да фотографии раздавать первому встречному.
— Всё равно, неравенство сил на доске изначальное. Мережко относительно меня сведения получает, а кто мне, если что, поможет? На Вас, Владимир Артурович, могу, по крайней мере, рассчитывать?
— Можешь. Или я мало тебе помогаю? Главное отсебятину не городи, спросить лишний раз не поленись, тем более, свободно сюда выбираешься, в любое время суток. Что там, кстати, за дата на диске стоит?
— На самом диске?
— Да нет, в файлах. Седьмое октября, кажется?
— Вроде, есть такое число.
— Вот и обрати на него внимание. Может быть, не спроста написано.
— Ладно, обращу. И ещё… Во, блин, а эти «спортсмены» как сюда попали?
По течению реки, на перегонки с волнами, летела байдарка. Два члена экипажа, в оранжевых спасательных жилетах, в касках и с рюкзаками за спинами, отчаянно размахивали вёслами и, глазами размерами с шарики для игры в пинг-понг, в изумлении, разглядывали окружающий мир. Видимо, картинка для «спортсменов» была не совсем привычной или, скорее даже, совсем не привычной. Из серии: «И где это мы?..»
— Эй, туристы! — я приподнялся с дерева и помахал им рукой. Они разом резко обернулись на окрик, и, выпучив глаза, теперь уже, до размеров шаров из большого тенниса, принялись грести ещё чаще.
Что они, интересно, увидели?..
* * *— Художник и Поэт, если они не графоманы, если они действительно Мастера с большой буквы, по определению не могут быть ни добрыми, ни злыми гениями. Порок и добродетель должны присутствовать в творцах в равной мере. И когда ангел у одного уха играет на флейте благочестивые наигрыши, а бесы в другое нашёптывают гадости, точно в морской ракушке рождается жемчужина. Эту жемчужину, позже, обыватели назовут шедевром. В сердце Мастера всегда бушуют страсти. Он грешит всю свою жизнь, и он же пытается оправдать собственные грехи. Его оправдания, в свою очередь, превращаются в гениальные строки или божественные в непостижимости мазки. Сугубо положительные люди не станут Мастерами, впрочем, как и сугубо отрицательные. Таков закон. Не знаю, к счастью или к сожалению?.. — Владислав поднял перед собой руки ладонями вверх, давая понять, что он действительно не знает, и присел на стул.
— В Пушкине, в большей степени, порок или добродетель проявлялись? — Роман сидел на своём месте, положив на стол открытый блокнот и крутя в руке ствол карандаша. — И за чужими жёнами он ухлёстывать не дурак был, и на дуэлях подраться. А уж высмеять кого-нибудь, так вообще, «хлебом не корми». Люди потом отмыться не могли долгое время. Однако, гений…
— Я и говорю, в равной мере и то, и то присутствовало. Поэтому-то Александр Сергеевич действительно Мастер. Если взять русскую классику, то сколько угодно примеров «души горения» вспомнится. Достоевский каторжник, Толстого от церкви отлучили, Есенин, Блок, Гоголь… Порок на пороке. Но это одна сторона мемориальной доски. Та, что к стене повёрнута. А на обозрение другая плоскость выставлена. И размеры площадей обеих сторон получаются одинаковыми.
— Во мне тоже хорошего и плохого поровну, значит я гений? — Рома, обрадовавшись собственному умозаключению, лучезарно улыбнулся. Следом заулыбались остальные присутствующие.
— Помимо сопоставимой пропорции дерьма и солнечного света, гений должен обладать Даром Свыше. Иначе получится просто наполовину сияющий, наполовину мерзкий балбес. Остаётся надеяться, что у тебя этот Дар есть. Только ты его прячешь от окружающих.
— А Дар Свыше откуда берётся?
— Свыше.
— Берётся Свыше?
— Даётся Свыше. Чувствуешь разницу между «берётся» и «даётся»?
— И кому такой Дар даётся?
— Много кому. Но используют его единицы. Одни ленятся, другие не верят в то, что им дано, а у третьих, как раз, в балансе между пороком и добродетелью одна из сторон перевешивает. В итоге, в душе буря не поднимается, страсти не кипят, вопросы не возникают, и шедевр не получается.
— А что получается?
— Либо зловонная мерзость, либо приторная, слащавая имитация шедевра.
Ромка задумался на минуту, переваривая услышанное.
— Значит, добрых гениев не бывает?
— Да почему не бывает? И добрых и злых сколько угодно. Но тон в искусстве задают не они. Мировую сокровищницу культуры не они пополняют. А пополняют её обуреваемые страстями и сомнениями Пушкин, Достоевский, Шекспир, Ван Гог и Чайковский.
— Так кто даёт Дар этот человеку?
— Вот и спроси сейчас сам у наших друзей, — Мережко сделал знак и все члены группы, заскрипев стульями, подвинулись вплотную к столам. Я также подвинулся.
