Салман Рушди - Сатанинские стихи
В третьей рамке находился последний рисунок, кадр одного из фильмов великого японского аниматора Ёдзи Кури{923}, чья уникально циничная продукция в совершенстве иллюстрировала несентиментальный взгляд Брунела на искусство мультипликатора. В этом фильме человек падал с небоскрёба; пожарная машина спешила на сцену и замирала под падающим человеком. Крыша машины скользила назад, выпуская огромный стальной шип, и, неподвижный на стене Алли, человек падал головой вниз, и шип таранил его мозг. «Больной», — высказался Джабраил Фаришта.
Эти щедрые подарки не привели к желаемому результату, Брунел был вынужден снять покровы и явиться собственной персоной. Как-то ночью он появился в квартире Алли, без предупреждения и уже в изрядном подпитии, и извлёк из поношенного портфеля бутылку тёмного рома. Три следующих утра он выпивал ром, но не проявлял никаких признаков скорого отъезда. Алли, показно пройдясь до ванной и обратно, чтобы почистить зубы, вернулась, чтобы найти аниматора, стоящего совершенно голым посреди ковра гостиной и демонстрирующего на редкость стройное тело, поросшее невообразимым количеством густых седых волос. Увидев её, он раскинул руки и крикнул: «Возьми меня! Делай что хочешь!» Она заставила его одеться — так любезно, как только могла — и мягко выставила его и его портфель за дверь. Больше он не возвращался.
Алли поведала Джабраилу эту историю, ничего не тая, посмеиваясь таким образом, чтобы продемонстрировать, что совершенно не готова к той буре, которую тот учинил. Возможно, однако (в последнее время отношения между ними были довольно натянутыми), что её невинные вздохи были несколько лицемерны, что она почти надеялась на его плохое поведение, чтобы дальнейшее было на его ответственности — не её… Так или иначе, Джабраил всерьёз надулся, обвиняя Алли в фальсификации окончания истории, полагая, что бедный Брунел всё ещё ждёт у телефона и что она намерена позвонить ему в тот момент, когда он, Фаришта, повернётся к ней спиной. В общем, он бредил ревностью к прошлому, наихудшей из всех. По мере того, как эта ужасная эмоция одерживала над ним верх, он сочинял целый ворох любовников для неё, воображая их за каждым углом. Она использовала историю Брунела, насмехаясь над ним; он кричал, это было преднамеренная и жестокая угроза.
— Ты хочешь опустить людей на колени, — грохотал он, разбрасывая вокруг остатки исчезающего самоконтроля. — Меня; я не преклоню колен.
— Вот именно, — ответила она. — Всё.
Он рассердился ещё сильнее. Обмотавшись тогой, он протопал в спальню, дабы надеть ту единственную одежду, которой он обладал, включая габардиновое пальто с алой подкладкой и лёгкую серую фетровую шляпу Дона Энрико Диаманта; Алли стояла в дверном проёме и наблюдала.
— Не думай, что я вернусь, — вопил он, зная, что его ярость более чем достаточна для неё, чтобы выставить его за дверь, и ожидая, что она начнёт мягко успокаивать его, даст ему возможность вернуться.
Но она пожала плечами и ушла, и это было тогда, аккурат на пике его ярости, когда земные границы рухнули; он слышал грохот прорвавшейся плотины, и пока духи мира грёз наводняли сквозь эту прореху вселенную повседневности, Джабраил Фаришта видел Бога.
Для блейковского Исаии Бог был просто имманентностью, бестелесым негодованием{924}; но Джибриилово видение Высшей Сущности вовсе не было абстракцией. Он видел мужчину, сидящего на постели, того же возраста, что и он сам, среднего роста, довольно тяжёлого телосложения, с серебрящейся бородкой, подстриженной вдоль нижней челюсти. Что поразило его более всего, так это тот факт, что у видения наметилась плешь; её обладатель, казалось, страдал от перхоти и носил очки{925}. Вовсе не таким ожидал увидеть он Всемогущего.
— Кто вы? — спросил он с искренним интересом (не проявляя больше ровным счётом никакого интереса к Аллилуйе Конус, которая вернулась и теперь, заметив, что он принялся разговаривать с самим собой, наблюдала за ним с выражением истинной паники).
— Упарвала, — ответило видение. — Товарищ Сверху.
— Откуда мне знать, что вы не Другой, — хитро спросил Джабраил, — Ничайвала, Парень Снизу?
Смелый вопрос, заслуживший раздражённый ответ. Это Божество могло напоминать близорукого писца, но Оно, несомненно, было в состоянии мобилизовать традиционный аппарат божественного гнева. Облака сгустились за окном; ветер и гром сотрясали комнату. Деревья падали на Полях.
— Мы теряем терпение с тобой, Джабраил Фаришта. Ты сомневался насчёт Нас уже слишком долго. — Джабраил склонил голову, разрывающуюся от ярости Божией. — Мы не обязаны объяснять тебе Нашу природу, — продолжилась взбучка. — Будем ли Мы многообразным, множественным, являющим союз-и-гибридизацию таких противоположностей, как Упар и Ничай, или же Мы будем чисты, абсолютны, предельны, решать не здесь. — Растрёпанная постель, на которую Он водрузил Свою задницу (которая, заметил теперь Джабраил, слабо пылала, как и остальные части тела Существа), заслужила весьма неодобрительного взора Посетителя. — Точка, хватит тянуть резину. Ты хотел явных признаков Нашего существования? Мы послали Откровение, заполняющее твои сны: в котором была разъяснена не только Наша, но и твоя природа. Но ты сопротивлялся этому, боролся против самого сна, в котором Мы пробуждали тебя. Твоя боязнь истины, в конце концов, вынудила Нас явиться Собственной Персоной, несмотря на некоторые личные неудобства, в обиталище этой женщины, в лучший ночной час. Теперь настало время обрести форму. Мы спустили тебя с небес, чтобы ты мог лаяться и плеваться с какой-то (без сомнения, замечательной) плоскостопой блондинкой? Есть работа, которая должна быть сделана.
— Я готов, — подобострастно ответил Джабраил. — Я всё равно собирался уходить.
— Посмотри, — сказала Алли Конус, — Джабраил, чёрт возьми, забудь о своей борьбе. Послушай: я люблю тебя.
Теперь в квартире остались только они вдвоём.
— Я должен идти, — спокойно произнёс Джабраил.
Она повисла у него на руке.
— Правда, я не думаю, что с тобой на самом деле всё в порядке.
Он был непреклонен.
— Велев мне уходить, ты потеряла право распоряжаться моим здоровьем.
Он начинал свой исход. Аллилуйя, попытавшаяся последовать за ним, была поражена столь острой болью в обеих ногах, что, не имея иного выбора, с рыданием повалилась на пол: словно актриса в масала-фильме[156]; или Рекха Мерчант в тот день, когда Джабраил уходил от неё в последний раз. Словно, в конце концов, героиня рассказа, принадлежащей которому она никогда не могла себя вообразить.
