Владимир Чивилихин - Память (Книга первая)
После долгого перерыва навестил он ее 14 декабря 1833 года, в годовщину восстания на Сенатской площади. Пушкин не пишет в дневнике, о чем шел разговор в тот вечер, но несомненно, что в такой день он не мог не вспомнить своих друзей и товарищей, а она — родственника, страдавшего в Сибири.
— У нее среди декабристов были родные? — спрашивает дочь.
— Николай Лорер приходился ей дядей. В это время он жил на поселении в Кургане. Кстати, у него был большой альбом стихов, в котором послание Пушкина «В Сибирь» отличалось от авторского одним словом, вернее, даже одной буквой, в корне, однако, меняющий смысл концовки самого знаменитого политического стихотворения той поры:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч ваш отдадут.
— Кажется, смысл точнее, чем у самого Пушкина! — восклицает Ирина. — И всего-то одна лишь буква!
— А со своей оригинальной черноокой приятельницей Пушкин еще встречался после 14 декабря 1833 года? — возвращает меня на прежний путь Ирина, задумчиво листая какую-то старую книгу.
— Не единожды.
Наверное, было в этой женщине что-то воистину притягательное, если великий поэт искал общения с нею. В 1834 году, судя по достоверным письменным источникам, Пушкин был у нее 7 марта, в конце апреля, 20 мая, 2 июня, в начале августа, 16 октября, 6, 17, 21 и 24 ноября — десять раз. Потом она снова уехала за границу, и надолго. Ее не было в России той зимой, когда поэт начал метаться в сетях грязных интриг и тяжких денежных долгов. Она ничего не знала об этом и за полтора месяца до рокового дня интересовалась в письме делами «Современника» и последними сочинениями Пушкина.
Горько плакала, узнав в Париже о смерти поэта от Андрея Карамзина, которому мать сообщила: «Пишу тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и душа тоскою и горечью; закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина…» Вскоре Жуковский получит письмо из Парижа: «Одно место в нашем кругу пусто, и никогда никто его не заменит. Потеря Пушкина будет еще чувствительнее со временем…»
Думаю иногда вдруг, — будь она той зимой в Петербурге, может, и не случилось бы непоправимого? Конечно, это из области чисто мечтательных предположений, но она обладала проницательным умом, сильной волей, знанием людей, жизни, большого света и двора, пользовалась влиянием на все пушкинское окружение и умела, видно, постоять за себя и друзей, если, рано осиротев, сама, без помощи знатных, влиятельных или богатых родственников, добилась такого положения в петербургском высшем обществе, насквозь проникнутом интригами, борьбой самолюбий, властолюбии, корыстолюбии. И она могла бы, мечтается, распутать дьявольскую сеть вокруг поэта или, по крайней мере, вовремя предупредить его о смертельной опасности…
Эта женщина была, знать, воистину незаурядной, и не только «за красивые глаза» ей посвящали стихи, кроме Пушкина и Вяземского, многие поэты — Иван Мятлев, Алексей Хомяков, Василий Туманский и даже одна поэтесса — Евдокия Ростопчина.
— Между прочим, Лермонтов был знаком и с этой пушкинской приятельницей.
Он встречался с нею у тех же Карамзиных, хотя большой дружбы меж ними, кажется, не возникло — не то времени недостало для постепенного узнавания друг друга, не то она с возрастом делалась настороженнее к людям, не то просто их переменчивые настроения не сходились в часы встреч. Однажды он заехал к ней с визитом, но хозяйки не оказалось дома, и Лермонтов оставил в ее альбоме, всегда лежащем наготове на отдельном столике, свою, так сказать, визитную карточку:
В простосердечии невежды
Короче знать я вас желал,
Но эти сладкие надежды
Теперь я вовсе потерял.
Быть может, до своего последнего отъезда на Кавказ он все-таки успел узнать ее короче, потому что эти строки так и остались в альбоме, а в печать он разрешил только продолжение, не противоречащее, впрочем, началу:
Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго, ,
И я в смущении молчу.
Что ж делать?.. Речью неискусной
Занять ваш ум мне не дано…
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
Последние две строки однажды использовал В. И. Ленин в полемике с кадетами, и вы, дорогой читатель, не раз их слышали по разным поводам, совсем не задумываясь, по какому случаю они явились впервые; так свежая, оригинальная, афористично выраженная мысль, взятая из литературы, давно и самостоятельно живет среди нас… Как-то я встретил эти строки в памфлете, разоблачающем литератора-диссидента, который предложил в одном из своих психопатических писаний переместить население европейской территории СССР на Дальний Восток и азиатский север, чтобы освоить эти районы за счет средств, отпускаемых на космические исследования, но оставившего открытым вопрос о том, кто будет жить по сию сторону Урала… «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…»
Вернемся, однако, к человеку, которому эти слова были посвящены изначально. В своей неоконченной повести «Лугин» Лермонтов набросал ее портрет: «Она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях; черные, длинные, чудесные волосы оттеняли ее молодое и правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли… Ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением».
Она носила обыкновенное русское имя и фамилию — Александра Смирнова — и была дочерью обрусевшего иммигранта, служилого человека. И так уж сложилась ее судьба, что она стала единственной женщиной, которая за свою жизнь лично узнала, в сущности, весь цвет русской культуры девятнадцатого века — от Ивана Крылова до Льва Толстого. Кроме уже известных читателю имен назову еще Владимира Одоевского, Александра Тургенева, Федора Тютчева, Виссариона Белинского, Сергея и Ивана Аксаковых, Ивана Козлова, Ивана Тургенева, Алексея Толстого, Якова Полонского, который был воспитателем ее сына; художника Иванова, артиста Щепкина…
Белинский, заехав со Щепкиным по пути на юг в Калугу, писал жене: «Пребывание в Калуге останется для меня вечно памятным по одному знакомству. Я был представлен Смирновой, c'est une dame de qualitй (это достойная дама. — В. Ч .), свет не убил в ней ни ума, ни души, и того и другого природа отпустила ей не в обрез. Чудесная, превосходная женщина, — я без ума от нее. Снаружи холодна, как лед, но страстное лицо, на котором видны следы душевных и физических страданий, изменяет невольно величавому наружному спокойствию».
Однако далеко не на всех производила она одинаковое впечатление, не каждый осыпал ее комплиментами. Иван Аксаков, работавший в Калуге председателем Уголовной палаты и часто встречавшийся с нею, писал:
