Владимир Чивилихин - Память (Книга первая)
— Не знаю, как и сказать…
Не знаю, как сказать и сейчас, когда спокойно сижу за столом, пишу, а дочь роется в моих шкафах и полках.
Пушкин сразу же заметил на балу эту фрейлину — изящная фигура, смуглые плечи, гордая осанка, жгучие глаза. Дело у нее, кажется, шло к двадцати, но Пушкина поразило, что она держит себя совсем не так, как другие придворные девицы в ее возрасте и положении. Вот какой-то великосветский лев, исполненный преувеличенного самомнения от своих орденов и бриллиантов, бесцеремонно лорнирует ее, а она презрительным взглядом черно-пламенных глаз да каким-то словцом укрощает его, и тот, уронив лорнет, торопливо прячется за спины соседей. Юные камер-юнкеры и лейб-гвардейцы расхватывают вокруг нее щебечущих подруг, а к ней подходит великий баснописец. Взглянув в залу, она говорит ему на ухо что-то такое, от чего живот Крылова совсем не по-светски заколыхался, а она залилась озорным заразительным смехом. Затаившийся у колонны Пушкин не выдержал и тоже незнамо отчего рассмеялся. Потом он поймал ее мимолетный взгляд, и вообразилось, будто она доподлинно знает, почему он в мрачной задумчивости стоит один у холодного мраморного столпа и какие мысли не давали ему спать прошедшую ночь… Князь Петр Вяземский, у которого с нею были очевидные добрые и взаимоуважительные отношения, будучи сам отличным поэтом, не сказать чтобы охладел к автору недавно обнародованных «Цыган», что было бы скоропреходящим пустяком, — претензии старого друга, опекуна и поклонника прямо адресовались к сути поэмы, в коей Пушкину хотелось выразить то, чего нельзя было в те времена выразить иначе…
И с Жуковским у нее сложилось давнее приятельство, и с другими литераторами; одного лишь Пушкина как-то миновало знакомство с этой оригинальной и, бесспорно, самой обворожительной фрейлиной императрицы. Было в молодой придворной особе что-то и непонятно-настораживающее. Однажды Пушкин увидел ее холодное, отчужденное лицо в профиль и проследил за ее взглядом, направленным на декорацию мундиров, пелерин, камзолов, складок, вуалей, оборок, эполет…
Как-то поздно вечером, когда поэт в одиночестве спускался по крыльцу Карамзиных, у которых устало доигрывала музыка, она встретилась ему и предложила:
— Пойдемте со мною танцевать, но так как я не особенно люблю танцы, то в промежутках мы поболтаем.
Отказаться было никак невозможно, и Пушкин вернулся в залу. Сказал ей, что давно приметил ее. Она в тон ответила, что только ради такого комплимента стоит жить среди всего этого, и обвела скучающим холодным взглядом залу. Пушкину понравилось, что она против ожидания не кокетничает с ним, естественно-мила, прекрасно говорит, не засоряя, как все, свою чистую русскую речь галлицизмами и прононсами. А ночью родились стихи:
Она мила — скажу меж нами —
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Пушкин много писал той зимой лирических стихов, но возмужавший гений его уже тянулся к истории России, к личности Петра. На чтение «Полтавы» он попросил Карамзиных пригласить их постоянную гостью, однако хорошо читать Пушкин не смог, а черноокая слушательница почему-то промолчала, не высказав никакого заключения. «Полтаву» он посвятил Аннушке Олениной, которую в ту пору любил вдохновенно. Поэты посвящали много стихов и той, что внимала в тот вечер Пушкину, но больше комплиментарных или шутейных. Петр Вяземский:
Вы донна Соль, подчас и донна Перец,
Но всем нам сладостно и лакомо от вас,
И каждый чувствами и мыслями из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец.
Но всех счастливей будет тот,
Кто к сердцу вашему надежный путь проложит.
И радостно сказать вам сможет:
О, донна Сахар, донна Мед!
Однако ни один человек не проложил пока пути к ее сердцу, и сама императрица советовала ей лучше выйти замуж без любви, чем остаться старой девой, — можно вконец соскучиться самой и наскучить всем.
Знакомство с прекрасной фрейлиной совпало со сватовством Пушкина к Аннушке Олениной. Ее родители отказали поэту из-за его политической неблагонадежности. Через полтора года он вписал в альбом Олениной восемь строк, по краткости, простоте, искренности, глубине и силе выражения чувства не имеющих, пожалуй, аналогов в мировой поэзии:
Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем,
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим:
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
К черноокой же придворной красавице иного чувства, кроме приязненного любопытства и уважительного внимания, у Пушкина не возникло. Они, однако, подружились. Встречались на балах, вечерах и обедах у Карамзиных и других, беседовали о серьезном, таком, о чем с женщинами обычно не говорят, и шутили, доводя шутки до язвительности, недоступной мужчинам. Оказала она ему как-то и деловую услугу — передала одну из глав «Евгения Онегина» на непосредственную царскую цензуру.
Шло время. Пушкин женился, но прежняя дружба сохранилась и даже окрепла. Летом 1831 года на ее даче в Царском Селе он читал Наталье Николаевне и ей свои сказки, требуя нелицеприятных мнений. А она могла высказать их, как откровенно высказалась однажды по поводу не понравившегося ей стихотворения «Подъезжая под Ижоры», в котором, заметила она Пушкину, он «выступает как бы подбоченившись». Автор, оценив это оригинальное мнение, долго и весело смеялся.
В начале следующего года она вышла замуж, и Пушкин стал большим другом этого семейства. «В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякий день ко мне», — вспоминала она позже. 18 марта того года он подарил ей альбом с поэтическим эпиграфом, написанным как бы от ее лица:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный
И, как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вэдорной,
Судила здраво и светло
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
Пушкин продолжал встречаться с нею у общих знакомых или навещая ее время от времени; было, очевидно, в их отношениях такое, что поэт ценил. Весной 1832 года она вместе с Пушкиным и Жуковским была в гостях у Екатерины Андреевны Карамзиной, вдовы знаменитого русского историка и писателя, сестры Петра Вяземского, которая любила и долгие годы сердечно опекала поэта. После этого вечера они долго не виделись, во-всяком случае, почти весь следующий год, — в начале его она уехала за границу, вернулась только в августе 1833-го, а Пушкина с 18 августа по 20 ноября не было в Петербурге.
