Эрвин Штритматтер - Лавка
А Франце Будеритч, как-то раз насадив себе пустую гильзу на один из передних зубов, улыбается медной улыбкой и утверждает, будто у него теперь есть золотой зуб, а значит, и сам он благородный, как фон-барон. Три дня спустя зубной врач в Дёбене вырывает баронство изо рта у Франце.
Тем временем мы уже покинули праздничную площадь и сделали очередной привал, и не где-нибудь, а перед дверью нашего дома. Возле нашего дома — самый гладкий во всем Босдоме участок дороги. Гладкостью своей он обязан нашей лавке. Покупатели утоптали и разровняли его, а ровная площадка перед витриной — достижение местной ребятни, они любят там топтаться, мечтая о предметах, которые они не прочь бы заиметь. И вот на этом участке дороги, гладком как ток, разыгрывается соревнование Кто медленней. Рано утром, покуда наши велосипедисты, насвистывая как воробьи и барабаня как дятлы, ехали с побудкой по селу, Душкан Фритце, он же юбилейный комитет, задом прошел вдоль нашего фасада, раз прошел, два прошел, и каждый раз вел каблуком линию. Правда, линии получились не такие параллельные, как следовало бы, но сами они в этом не виноваты, а виноват их создатель, который уже давным-давно обретается в другом месте. Возложенные на него функции гоняют его по всей площади. Функции, они всегда подгоняют функционеров. Но полупараллельные линии перед нашим домом вынуждены терпеть насмешки прохожих и не могут сказать ни слова в свою защиту, потому что их создатель при сем не присутствует.
Итак, пошла в дело трасса, намеченная каблуком ботинка. Велосипедисты должны со всей доступной им медлительностью проехать по коридору, образованному двумя линиями, и кто проедет медленнее всех, тот и победил.
Судьей в соревнованиях на медленность выступает Христиан Купковых, на редкость порядочный человек, который даже возвращает яйца, если соседские куры снесутся у него на участке. В правой руке Христиан держит развернутый белый платок, он стоит, широко расставив ноги, у начала колеи, крутит платок у себя над головой, нагибается, и, когда платок опустится у Христиана между ногами, велосипедист, которого до той поры удерживали в равновесии два секунданта, должен нажать на педали.
Гонки наоборот привлекают тех участников гулянья, которые хотели бы малость отдохнуть от шума и суеты. Правда, шарманка посылает им вслед очередную порцию музыки, но зато им не приходится теперь вертеть головой то налево, то направо и они могут до глубины души углубиться в медленную езду.
— А медленно оно потяжельше будет, как быстро, — говорит старый Мето, который в жизни своей ни разу не садился на велосипед. Разрешившись этой репликой, Мето утирает каплю под носом, получившую у ребят название счетчик-стометровщик: молва утверждает, будто через каждые сто метров капля под носом у Мето достигает тяжести, необходимой для того, чтобы упасть и слиться с землей.
Переднее колесо велосипеда при медленной езде ежеминутно сворачивает то налево, то направо. Участники с превеликой осторожностью нажимают на бендаль, чтобы продвигаться как можно медленней и чтобы не кувырнуться в мертвой точке. Кто невольно спускает ногу с бендали и валится на бок, для того заезд тю-тю, окончен, тот должен еще раз выкладывать денежки, если, конечно, намерен продолжать. Да, детки, этот кукиш и без денег купишь. Ни в каком другом месте, ни на стрельбище, ни при игре в кости, ни возле крутящейся птицы, зрители не охают так громко, как при соревнованиях на медленную езду, некоторые женщины прямо-таки стонут, потому что их муж уже третий раз выкладывает вступительный взнос, другие стонут из симпатии к одному какому-нибудь участнику либо из антипатии к другому.
Моя мать с тоской вспоминает свою велосипедную пору. Она и сама бы в охотку тряхнула стариной, но под рукой нет никого, кто вместо нее согласился бы следить за птицей. Мой отец находит, что у орла дурацкий вид, для него все это, вместе взятое, — гуано. А у Полторусеньки голова начинает кружиться, когда ей велят зенки пялить на это кружилище.
Победителем в медленной езде становится Шецканов Эрих, наш кларнетист и общий любимец; по будням он работает в шахте, по воскресеньям стрижет босдомских мужчин. Все от души рады его победе. В награду он получает печатный диплом, который Душканов Фритце выписал аж из Лейпцига. Диплом украшен печатным же хороводом из велосипедистов. В центре этого хороводного венка написано: «Настоящим удостоверяется, что такой-то и такой-то занял первое место в медленной езде на велосипеде». Ниже печать и подпись председателя. Сгодится на всю жизнь.
Диплом занимает свое место в рамке на кухне у Шецканов, которая одновременно служит и парикмахерским салоном. У кого на голове еще осталось чего стричь, может им любоваться, и Эрих все время вынужден пригибать голову клиента, потому что тот непременно водит глазами по высокой награде, желая сосчитать число велосипедистов, которых художник-оформитель вплел в свой декоративный венок. Да, детки, вот это были времена, вам и не снилось…
Отец уже заявил во всеуслышание, что не желает предстать перед людьми хозяином ярмарочного балагана, он-де не затем на свет родился, и шажок за шажком отец пятится подальше от киоска. Как владелец торгового предприятия, он должен заботиться не только о поедателях конфет и пирожных, но и о покупателях хлеба. На что это будет похоже, если он, член велосипедного ферейна и ветеран пятьдесят второй, не пошлет в мишень ни единой пули, ну и поразмяться за кеглями он ведь тоже должен или, скажете, не должен? На киоск он поглядывает издали. Сегодня его вполне устраивает, что бабусенька-полторусенька, будто карликовая курочка, шмыгает взад и вперед, помогая матери ублажать сладкоежек. Вдобавок у него есть прекрасная отговорка: «Прикажете мне торговать возле этой старухи? Да ни в жисть!»
Доставку очередных партий товара от дома до ларька осуществляем мы с сестрой: коробку пирожных «мавританская голова» и коробку венских слоек, коробку мятных лепешек и коробку леденцов. Чтобы было не так скучно, мы изображаем канатную откаточную дорогу в шахте; когда мы, неподмазанные вагонетки, встречаемся на полпути, мы взвизгиваем, то есть скрежещем, и еще мы наезжаем на дедушку, если тот не догадался, что мы вагонетки. Сам дедушка подносит в заплечной корзине берлинские пончики. Мне велят принести для матери стул из кухни. Будем надеяться, что стул влезет в вагонетку. Мать не понимает, о чем я толкую. «Мозоли, мозоли!» — причитает она и продолжает торговлю уже сидя, а мою сестру и меня она превращает как бы в удлиненные руки. Сестра стоит от нее справа, я слева: «Марга, дай сюда детский подарок! Эзау! Сахарную палочку! Да поживей!»
Народ покупает без передышки. Обесценивание денег, инфляция, которую я уже поминал, набирает все больший размах. Маленькие люди лишь с трудом могут осмыслить происходящее. «Деньги пришли в движение», — объясняют им, но они, веря в закон жизни, отвечают: «Однова задвигались, вдругорядь остановятся» — и еще: «Купляй, сынок, купляй», «Ешь, дочка, ешь!»
Наивная часть моей матери, та, в которой обитает ее ненасытная душа, словно во хмелю. С неземной улыбкой на устах сидит она перед картонной коробкой. Коробка эта размером с ящик для угля и доверху полна денежных бумажек. Это уже вторая коробка, набитая бумажками. Первую дедушка, как главный попечитель, уже отнес домой. Мой отец — для прилику — наведывается к ларьку, чтобы посмотреть, необходимо ли его присутствие за прилавком.
— Ты хоть когда видел такую кучу денег? — спрашивает мать.
Наивная женщина! Через каких-нибудь одну-две недели из ящика улетучится по меньшей мере четверть его стоимости, а она не заметит этого даже при закупке новой партии товаров. Как вам уже известно, она не умеет считать в прямом смысле этого слова, ибо ко всем ее торговым операциям непременно примешиваются чувства.
Но и велосипедный ферейн за все деньги, собранные теперь со стрелков, на будущий год сможет купить только коробку шестимиллиметровых патронов. Вот Бубнерка, та думает, что она страсть какая ушлая: еще до того, как у нее кончились запасы пива, она звонит в дёбенскую пивоварню, и к вечеру того же дня ей доставляют целый фургон, который она сразу оплачивает наличными. Значит, Бубнерка не потерпит убытка, во всяком случае, в ближайшие дни. Три-четыре дня подряд она может гордиться званием деловой женщины, которой пальца в рот не клади, но позднее пиво подкиснет и помутнеет, и тогда Бубнерка окажется ничуть не умней, чем моя мать.
Ночи по соседству с Ивановым днем поздно наступают и не задерживаются. Учитель шугает детей с площади. Одни послушно бегут домой, другие ныряют в кусты позади Ноаковой риги, чтобы по меньшей мере глазами урвать еще кусочек праздника.
