Сволочь - Юдовский Михаил Борисович

— Я в ужасе, — говорил Саня. — Эта Наташа, по-моему, знается с нечистой силой. Она меня заколдовала и наложила заклятье. И, главное, всюду отпускает одного. Значит, уверена в своей силе. Представь: вчера на дискотеке познакомился с одной девицей. Чудо, что за телочка. Сидит у стойки бара и якобы скучает. Я к ней подкатываю с намерением угостить коктейлем, только открываю рот и произношу «позвольте», как чувствую, что язык у меня прилип к гортани. «Ну, — спрашивает она, — так что же вам позволить?» — «Позвольте, — говорю, — вас проигнорировать». И отхожу от бара, как побитая собака.

— Ничего не поделаешь, Саня, — сказал я. — Ты, видимо, стал однолюбом. Смирись.

— Любить одну, — заявил Саня, — значит быть импотентом со всеми остальными. Смириться не могу. Это идет вразрез с моей природой.

Он предпринял еще несколько попыток завести знакомства, но все они потерпели крах. Саня смирился, махнул рукой на свою природу и сделал Наташе предложение. Наташа ответила, что должна подумать, и, подумав секунд двадцать, согласилась. Свадьбу решили сыграть через полгода, в июне. Чем меньше оставалось до намеченного срока, тем в большую прострацию впадал Саня.

— Я в ужасе от собственного счастья, — говорил он. — Точно следишь за самим собой со стороны и тебе, как сказал бы мой папа-врач, абсолютно монопенисуально, что с тобой будет дальше. А ведь мне всего двадцать девять…

Чтобы хоть как-то скрасить Санино ожидание катастрофы, мы с друзьями решили загодя устроить мальчишник, отправившись в соседнюю Францию на рыбалку. В отличие от предусмотрительной Германии, где рыболову требовалось сдать экзамен и получить соответствующую лицензию, в легкомысленной Франции достаточно было заплатить пять евро и хоть весь день торчать с удочкой у пруда.

Майским утром, в пятницу, наша автомобильная кавалькада покинула городские пределы и двинулась в сторону Эльзаса. С каждым километром, отдаляющим его от родного городка, Саня становился все оживленнее, а на подступах к французской границе оцепенение нескольких прошлых месяцев слетело с него окончательно.

— Дайте-ка мне баночку «джекки-колы», — распорядился Саня. Он сделал большой глоток, довольно вытер губы и сообщил: — Я в восторге. Как сказал бы мой папа-врач, выход из коматозного состояния прошел на всех этиловых парах.

Кемпинг, где мы остановились, располагался в сосновом лесу на берегу озера. От озера тянуло влагой и свежестью, от сосен пахло смолой, между их мощными стволами белели фургоны, а под навесами фургонов спокойно и чинно наслаждались природой и тишиной добропорядочные немецкие и французские семейства. Стараясь не нарушать идиллию, мы соорудили павильон, поставили палатки и достали из багажников две огромные эмалированные кастрюли с маринованным мясом для шашлыка, а также прочие продукты, среди которых преобладали водка и пиво.

— Я не понял, — сказал Саня, — а где главное блюдо?

— В кастрюлях, — объяснили ему.

— Так, — мрачно произнес Саня, — я в ужасе. Это мальчишник или пикник на лоне природы?

— А что тебе не нравится?

— На мальчишнике, — терпеливо пояснил Саня, — главным блюдом является торт с проституткой внутри. Где мой торт?

— Саня, — попытались мы вразумить его, — ты же сам всегда говорил, что ездить на рыбалку с женщиной…

— Никто не собирался брать ее на рыбалку, — отрезал Саня. — Вид женщины с удочкой я считаю персональным оскорблением. Пускай бы сидела в кемпинге. Пускай бы просто вылезла разок из торта и шла себе к чертовой матери в лес, где ее сожрали бы волки. Одним словом, ничего не желаю знать. Где мой торт с проституткой?

— Торта нет, — виновато сказал я. — А проститутка сейчас будет. Давайте Колюню!

Из-за павильона вывели Колюню — двухметрового амбала, наряженного по случаю в безразмерную юбку и чулки. Сквозь тонкий трикотаж весьма неаппетитно просвечивали волосатые ноги. Губы Колюни были намазаны ярко-красной помадой, а использовать румяна не пришлось, потому что Колюнины щеки и без того рдели от сомнительного удовольствия. Немцы и французы из соседних фургонов позабыли на время об идиллии и с интересом развернулись в нашу сторону.

— Вот тебе проститутка, — объявили мы Сане. — Будь с нею нежен.

Саня покачал головой.

— Это не проститутка, — сказал он. — Это какая-то блядь. Я в ужасе. Наши соседи в шоке. Колюня, ты видел себя в зеркале? Оно бы разбилось вдребезги, лишь бы тебя не отражать. Господи, почему, создавая идиотов, ты предназначил их мне в друзья?

— Пацаны, — слегка обиженно пробасил Колюня, — я ему что, не нравлюсь?

— Ты мне жуть как нравишься, Колюня, — заверил его Саня. — Мне вообще нравится все большое и глупое. Надеюсь, — Саня повернулся к нам, — он будет ночевать не в моей палатке?

— Напьемся — увидим, — успокоили мы Саню.

Мы и в самом деле напились, хотя начали довольно скромно, дождавшись шашлыков и провозглашая тосты. Выпили за Саню. Выпили за Саниных родителей — папу-врача и маму-проводницу. Кто-то (кажется, Колюня) предложил выпить за Наташу. Саня взвился.

— Кто тут сказал «Наташа»? — бешено озираясь по сторонам, прошипел он. — Где вы тут видели Наташу? Я в ужасе. Вы бы еще выпили за мою прежнюю холостую жизнь. Не чокаясь.

Послушный Колюня хотел было и вправду предложить, не чокаясь, тост за Санину прежнюю холостую жизнь, но, встретившись взглядами с остальными, зарделся еще сильнее и умолк. К полуночи хороши были все. Любвеобильный Саня, приобняв за плечо Колюню, клялся тому, что если б не Наташа, он бы непременно женился на нем.

— Ведь ты бы, Колюня, разрешал мне шляться по бабам? — доверительно спрашивал Саня.

— Разрешал бы, — преданно отвечал пьяный Колюня.

— И я бы шлялся. Ох, как бы я шлялся! А тебя, дурака, и не спрашивал бы. Ты бы ждал меня дома и рыдал, а когда я возвращался, бил бы меня скалкой по голове. Колюня, ты бы бил меня скалкой по голове?

— Бил бы, — послушно соглашался Колюня.

— Колюня, ты изверг, — Саня отпустил Колюнино плечо. — Я в ужасе. Я передумал. Я на тебе не женюсь. Ну тебя к чертовой матери с твоей ревностью!

На следующее утро, что не удивительно, на рыбалку отправилась лишь половина. Прочие остались в палатках, откуда их невозможно было выманить ни посулами обильного улова, ни угрозами облить палатку бензином и поджечь. Мы всемером зашагали к соседнему пруду, где разрешалось рыбачить. Смотритель пруда, невысокий коренастый эльзасец с наглыми глазами, взял с каждого по пять евро и выдал взамен рыболовные квитанции.

Саня толкнул меня в бок.

— Спроси его, какая тут водится рыба.

С трудом извлекая обрывки французского из похмельной головы, я поинтересовался:

— Какая… эээ… poisson [15]водится ici [16]?

Смотритель косо глянул на меня.

— De l’Allemagne? [17]— спросил он.

— Oui [18],— ответил я.

— Merde [19],— сказал смотритель.

— Мерда, — сообщил я Сане. — Здесь водится мерда.

— Какая еще мерда?

— А я почем знаю? Ты рыбак, тебе видней.

Мы расставили шезлонги, достали удочки, наживили крючки личинками и забросили их в воду. С поверхности пруда неторопливо поднималась утренняя дымка, полоску за полоской открывая противоположный берег, поросший серебристыми ветлами. Несмотря на ранний час, рыболовов на пруду собралось уже немало. В основном это были местные, эльзасцы, вполголоса переговаривавшиеся на причудливом франко-немецком наречии.

— Разве на рыбалке положено разговаривать? — удивленно спросил я у Сани.

— Не положено, — сурово ответил Саня. — Наверно, в Эльзасе рыба глухая. На рыбалке, вообще-то, положено пить. Кто-нибудь взял с собой выпить? — обратился он к остальным.