Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
Уже за обедом, великолепие которого описано не будет, будущие родственники обсудили, что свадьба состоится в Кшиштофе, что сама невеста прибудет в Польшу не позже, чем через десять дней, потом родственники, всех надо разместить, друзья, которых всегда больше, чем родственников, официальные люди, и распорядителя надо нанять из Ургантов, которые народ заводят на мероприятиях.
– А за Рахиличкой ее папа дает завод, который производит аккумуляторы. Не как американец-революционер, конечно, но кое-что!..
В дом раввина Злотцкого Фельдман попал лишь к вечерней молитве. Постучал в дверь, весь наполненный счастьем, почти искрился. Ему долго не открывали, затем щелкнули замки – и на пороге возвысилась жена Злотцкого Мира. Эта огромная, монументальная женщина была в черных одеждах и босая.
– Что случилось? – прошептал Абрам.
– Пан раввин умер, – сообщила Мира. – Мой дорогой Шлемочка! Ушел, будто и не приходил вовсе…
– Как умер?! Я ж его недавно видел как новенького!
– Не перенес операции в Бахрейне… Заходите в дом.
В голове у Фельдмана, казалось, что-то перемкнуло. Он помнил, как раввин рассказывал о своем излечении в Бахрейне, как он успокаивал его душу в ее ненастный час…
В доме было темно, народу оказалось немного, большинство сидели на полу, женщины присматривали за свечами.
Кто-то в полумраке шепнул Абраму, что тело Злотцкого уже доставили частным бортом и оно подготавливается к похоронам.
– Сколько евреев? – спросил Фельдман.
– С вами десять. И родственники приедут! Много родственников!
– Можем хоронить. Народ благочестивый?
– Все соблюдающие… Евреев в Кшиштофе много, но все светские. Тяжело им соблюдать!
– Кто занимается непосредственно подготовкой тела раввина, да прибудет с ним Всевышний?..
– Знающий человек. Не ошибется. Ведает про все тонкости!
Фельдман разулся и, сняв носки, прошел в комнаты. Подошел к тщательно задрапированному зеркалу. Слегка потрогал. Так вожди подходят к своим обелискам и чуть-чуть расправляют ленты на венках.
Абрам знал почти всех, собравшихся в доме, обошел их, и, не нарушая традиции, ни с кем не поздоровался.
Неожиданно в доме стало шумно. Как понял Абрам, приехали дети Злотцкого с внуками. Мире должно было стать легче, и он спустился на первый этаж, где готовили тело раввина в последний в этой жизни путь… Уже много было сделано, Злотцкий был раздет, его наготу укрывала чистая сухая простыня, и Фельдман понял, что омовения и остальные приготовления закончены. Часы, очки в золотой оправе, Маген Давида – все лежало в специальном месте, отдельно от тела. Скоро специалисты оденут тело, а потом изготовят саван…
– Ребе Фельдман, – обратился к нему Мирин брат, – в шесть часов вам удобно на кладбище быть?
– Конечно.
До шести еще было время, и Фельдман отлучился в свой дом, стоящий в самом центре, один из самых дорогих домов Кшиштофа в стиле модерн. Прислуга всегда была наготове, и на кухне тотчас заскворчало, запахло вкусным. Абрам перед душем прошелся по своей огромной библиотеке, с нескрываемым удовольствием дотрагиваясь до книжных корешков. Прошел мимо рабочего стола, над которым висел его иерусалимский диплом Hebrew University.
Приняв душ, Фельдман в белоснежном халате на шелковой подкладке вернулся к рабочему столу и сделал три телефонных звонка. Один в Нью-Йорк, второй в Антверпен и третий в Тель-Авив. Можно было подумать, что хозяин занимается драгоценными камнями, но нет – Фельдман от случая к случаю практиковал торговлю пушниной. В трех странах у него имелись управляющие, ребята резвые, боевые и надежные. Один Исаак из Тель-Авива чего стоит. Восемь лет в армии, в спецназе, на вид увалень, с животиком, любящий много и вкусно поесть – но однажды Фельдман видел его в работе, причем дома, в России, на своем телике «Рубин 205». Демонстрировалась документалка о крошечной стране Израиль. Показывали кибуцы, как трудятся люди, и даже через черно-белый экран чувствовалось, что этой благословенной стране и людям даровано огромное счастье… Потом рассказали об армии, что все служат обязательно, даже женщины. И вот в этом эпизоде коротко показали кусочек армейской тренировки, где он узнал своего Исаака, который условно за шесть секунд уложил восьмерых противников. Надо заметить, ребята были совсем не новичками… Тогда даже Иван Иванов заорал от восторга, что хоть и отслужил в десантуре, но так «не смогет». Ванька встал с дивана и начал туда-сюда раскидывать руки-ноги.
«Маваша гири! – комментировал пьяный сосед – и люстра, хилая, произведенная еще в ГДР, пластиковая, отвалилась от потолка и разбилась вдребезги. – Хидари!..»
А Ванька все машет и машет конечностями. От осколков из ступней кровь хлещет – а он под анестезией старухи Нелюдимовой будто зомби!.. Здесь и Нюрка, Ванькина жена, не удержалась и тоже ногами-руками – взгляд безумный… Картинка в телике сменилась, а в крови уже бурлило, и Ванька пьяным голосом завопил:
«Моисеич, выходи на бой!»
И Нюрка вослед:
«Выходи на бой славный и православный! Жидовская ты фабула!»
Почему «фабула»?
Все кончилось как обычно. Фельдмана избили, но хоть телик не кокнули. Абрам ко всему прочему еще и тащил эту пару алкашей до дома, свалив их тела в тележку. В ней же и оставил их трезветь. И чтобы им не холодно было, присыпал сверху свежим навозом.
Фельдман набрал по мобильному водителя и велел через тридцать минут быть готовым.
– Диня, едем на микроавтобусе. Мне переодеться надо.
– Сделаем.
Абрам Моисеевич собрал что положено для похорон, помолился в специальной комнате, затем отправился по мраморной лестнице вниз…
Он проснулся в гостевой комнате усопшего раввина и вспомнил свой сон про лучший дом в Кшиштофе… Даже заулыбался. Подумал, что Всевышний явил ему картинку следующего бытия, уже вечного, с домами, прислугой и обеспеченностью. Уж кому-кому, а Всевышнему Фельдман верил.
Он уже почти закончил одеваться, посмотрелся в зеркало – и вдруг осознал, что не закрыто зеркало, что само по себе грех. Прыгнул было к кровати, сдернул покрывало – а в зеркале в пол-лица раввин Злотцкий отображается. И такой ужас на лице усопшего, что лучше бы такой картины Фельдман никогда не видал. Он быстро завесил зеркало и сидел минут пять на кровати, чтобы сердце перестало стучать в ребра.
Похороны прошли без сучка и задоринки, Фельдман прочитал что положено, рассказал от себя о прекрасном, жившем в душе покойного, дал всем сказать хорошие слова и речи, поведал о признании справедливости Всевышнего, побуждающего задуматься о собственной жизни. Фельдман напомнил слова из «Пиркей авот»5: «Вникай в три вещи, и ты никогда не придешь к греху: знай, откуда пришёл ты, и куда ты идёшь, и перед Кем должен будешь отдать полный отчёт о своей жизни»…
Настало время Кадиша и Фельдман, вновь вспомнив свой сон о хоромах в Кшиштофе, вдруг услышал как наяву голос Злотцкого: «Время изменчиво… – а потом: – Время линейно…»
4Кворум для совершения публичного богослужения.
5«Главы отцов» – сборник изречений и афоризмов религиозно-нравственного содержания.
6.
Отец Протасова был военным, без образования дослужившимся до потолка воинских возможностей: до прапорщика артиллерийский войск. Это был злой, разочаровавшийся в жизни человек. Можно было определить его просто: тупой!
Его почти ничего не интересовало в окружающем мире, хотя всю свою военную карьеру он перемещался по территории Советского Союза и мог бы быть любознательным хотя бы поверхностно. Но казалось, что ему все равно: Кавказ или Анадырь, пески или горы, холод или жара. Он по команде снимался с насиженного места и с некоей привычной обреченностью передислоцировался на новое, таская за собой еще более тупую, чем он, жену и сына Олега.
На новое место службы молва о его личности прибывала ранее, чем он сам. Жесток, туп, но исполнителен на сто процентов. Его не любили во всех частях всегда и все, но такие люди нужны в армии больше, чем пушки. На них и держалась вся русская армия во все времена. Солдат – раб, расходная часть военного бытия, и такие, как Протасов, могли без колебаний посылать в бой сотни и тысячи безмозглых Ивановых, сами не зная для чего. Но был приказ, а приказ – это твой мозг, сосредоточенный на выполнение приказа. Более в мозгу ничего… А кто отдавал приказ? Такая же безмозглая скотина. Поэтому русские всегда любили затяжные войны с большим количеством рабских жертв.
