Тайм-код лица - Озеки Рут

Была и еще одна причина. Та фотография была сделана шестью годами ранее, и за прошедшие шесть лет я успела постареть. Побыв несколько лет писательницей, я осознала важность публичного имиджа. Я узнала, как строго судят женщин, когда те, появляясь на чтениях и прочих мероприятиях, выглядят обычными людьми, не похожими на свои рекламные фотографии.

Когда я была моложе, я тоже грешила такой строгостью суждений, самоуверенно полагая, что пожилые женщины выбирают рекламные фотографии, на которых они молодо выглядят, нарочно: по глупости, из прихоти или неизлечимого тщеславия. Теперь, постарев, я поняла, как я была несправедлива и неправа. У большинства женщин, как только мы достигаем определенного возраста, изменения на лице происходят настолько быстро и радикально, что за ними невозможно угнаться, да и вообще, кому это надо? Кому какое дело? Любой серьезный писатель занимается творчеством, не думая о том, что каждые полгода надо заново фотографироваться для задней обложки.

Правда, лишь сейчас, по прошествии более чем десяти лет, я смогла осмыслить и сформулировать, почему была против этой фотографии, – а при подготовке публикации не сообразила и не сумела отстоять свое мнение. Тогда я в конце концов уступила, и фотография кокетки в каракуле была использована в рекламе книги, хотя на обложку, к счастью, не пошла. Одна молодая девушка, младший редактор, в конце концов уговорила меня, со всем уважением заметив, что в не столь отдаленном будущем может наступить момент, когда я буду счастлива и благодарна судьбе, что у меня опубликована такая фотография, где я мила, молода и хорошо выгляжу.

Она была права, хотя сейчас я чувствую себя скорее смущенной и наказанной, чем счастливой и признательной. Теперь, когда какой-нибудь восторженный аспирант или волонтер фестиваля, встречая меня в аэропорту, выпаливает: «Ба, да вы совсем не такая, как на фотографии!» – я просто улыбаюсь и воспринимаю это как расплату за все те случаи, когда я строго судила других.

Тайм-код

01:39:03

01:39:03 Ну, ладно, хватит. Теперь хоть ненадолго сфокусируй внимание на том, что тебе нравится в твоем лице… а еще не забудь отметить, что ты начала обращаться к себе во втором лице, и это, очевидно, говорит о том, что ты сейчас чувствуешь себя другим человеком, отдельным от себя самой. Хм. Ну и дела. Интересно, с чего бы это?

01:42:33 Мне нравятся мои скулы. Впрочем, мы это уже отмечали.

01:43:57 Мне нравятся мои волосы – то, как они начинают серебриться. Раньше я красила волосы без особой необходимости, но потом перестала, когда цвет корней начал бросаться в глаза. Угнаться за ростом волос довольно трудно, и мне не хотелось на это отвлекаться.

01:45:11 Сейчас я прищипнула пальцами кожу чуть ниже ушей и убедилась, что небольшая подтяжка лица могла бы сделать мое лицо на несколько лет моложе. Всего лишь крошечная подтяжка, чтобы подтянуть дряблую кожу и убрать брыли. Эх-х… Неплохо бы! Брыли у меня уже страшненькие. Но я знаю, что никогда не пойду на операцию. Я слишком труслива. Мне становится дурно, даже когда у меня берут кровь на анализ или делают укол.

01:47:26 Но это не только потому, что я трусиха. Это мой личный выбор, и совершенно осознанный. Я никогда не собиралась делать пластическую хирургию, но обсуждала эту тему с подругами и знаю, что тема это опасная, вызывающая сильные эмоции. А поскольку она такая «груженая», то когда в нее ввязываешься, тебе уже не избежать виноватого или уныло-вызывающего тона, если ты подумываешь об операции, и неодобрительного или пренебрежительно-вызывающего, если не собираешься ее делать.

Мы в нашей зацикленной на имидже культуре придаем такое безумно большое значение внешнему виду, молодости и красоте для поддержания чувства собственного достоинства, что старение по умолчанию становится каким-то дефектом, чем-то тайным, деструктивным и постыдным. Но решение «исправить» этот дефект хирургическим путем также не является ценностно-нейтральным решением. Ведь мы продолжаем относиться к пластической хирургии как к обману, жульничеству – попытке обмануть время, себя и окружающих – так что этот ход трудно назвать победным [28]. Конечно, со временем, если хирургическое вмешательство станет нормой, связанное с ним общественное отторжение может ослабнуть, но я не думаю, что оно исчезнет совсем – до тех пор, пока стареющее лицо само по себе рассматривается как проблема, требующая вмешательства.

Вот что не меняется и, кажется, навсегда вошло в наш культурный банк образов, так это стереотип стареющей женщины, который служит своего рода показателем нашего отношения к ней. Тщеславие стареющей королевы. Смешная старушка, которая, как клоун, подрисовывает себе брови карандашом. Знаменитость, переборщившая с пластическими операциями. Этих эйджистских [29] образов предостаточно, и все они утомительно печальны и деструктивны.

В наше время пластическая хирургия легкодоступна, и люди вправе делать подтяжку лица, если могут себе это позволить и если это делает их счастливее. У меня с этим нет проблем. Просто я не думаю, что это сделало бы меня счастливее. Не считая того, что я трусиха и что меня расстраивает то, как наша культура унижает старение и превращает комплексы одних людей в источник дохода для других; если говорить обо мне, я совершенно уверена, что пластическая операция сделала бы меня несчастнее. Полагаю, она впустила бы ко мне в душу такое неизбывное беспокойство, которое я бы уже не смогла выпроводить обратно, а в тот краткий срок, что отведен мне на земле, я предпочитаю беспокоиться о чем-нибудь другом.

В любом случае, свой выбор я сделала. Мне нравятся мои седые волосы, и хирургическое вмешательство не по мне. Я хочу выглядеть на свой возраст. Я хочу найти какую-то красоту в этом лице – таком, какое есть. Я хочу быть в ладу с собой, с тем, кто я есть в настоящий момент. Только это.

Постриг

Когда меня посвящали в сан священника Сото-дзен в 2010 году, для выполнения этого ритуала мне пришлось обрить голову. Посвящение должно было состояться в конце недельного ретрита [30], и я очень волновалась. Бритье головы – это символический акт отречения от всего мирского и разрыва всех связей с ним. Я относилась к этому действию как к экстремальному, окончательному преображению и ждала его с нетерпением. Но чем ближе становился этот день, тем сильнее я ощущала некое внутренне сопротивление. В ходе многодневного курса медитаций, предваряющего финальный обряд, у меня стали возникать сомнения и вопросы, и мой разум помимо воли начал придумывать всякие пустячные аргументы в том духе, что обривание головы – это анахронизм, сексистский и вообще неуместный в современной Америке. Мы, последователи школы Сото-дзен, позаимствовали этот ритуал в Японии вместе с другими традиционными буддистскими церемониями, но может быть, это просто очередной кусочек восточной экзотики? Ритуал обривания головы, конечно, выбивается из нашего западного культурного контекста, где он исторически означал нечто совершенно иное. В прошлом обривание головы женщине было одной из форм выражения публичного позора. Это было наказание за сексуальное прегрешение. Головы брили сумасшедшим и заключенным, обритыми ходили нищие. А в наши дни утрата женщиной волос означает только одно: рак. Честно ли это – ходить с добровольно остриженной головой – когда у больных раком, например, проходящих лечение химиотерапией, нет никакого выбора? А ведь есть еще гендерная проблема. Когда мужчины бреют голову – это нормально, даже модно. Мужчины меньше привязаны к своим волосам – или волосы не так привязаны к ним, а для женщины волосы являются частью индивидуальности и играют центральную роль в ее самоощущении.