Автопортрет. Самоубийство - Леве Эдуар
Чтобы оценить масштабы такого лишения, ты попробовал целый месяц не заниматься спортом. Ни тенниса, ни лошади, ни паруса, ни плавания, ни бега, ни ходьбы. Ты был наэлектризован. Как до отказа заряженный аккумулятор, грозил расплавиться или взорваться. Твои движения убыстрялись. Ты был неловок с самыми обычными предметами, словно впервые управляя сложной машиной. Вернулся забытый с раннего детства нервный тик. Ты без всякой причины вытягивал руки десять раз кряду, похрустывая костями в локтях. Расправлял плечи, до предела нагружая суставы. Неистово вдыхал и выдыхал на протяжении пяти минут. Начинал ходить на цыпочках и крутить лодыжками, беседуя с приятелем, который задерживал тебя слишком долго. У себя в комнате ты боролся с желанием побоксировать или нанести ногой несколько ударов в пустоту. Твое тело пыталось смошенничать и растратить себя, несмотря на навязанную ему тобой неподвижность.
Как-то зимним утром ты вышел на улицу в шортах, футболке и кроссовках. Ты пустился бежать по дороге вдоль реки, которая уходила от города, петляя по сельской местности. Было восемь часов, занимался день, рассеивался туман. Холод пронизывал твою скудную одежду, руки покраснели, замерзли уши. Тело казалось хрупким, как будто ты голым залез в морозилку. Ты не понимал, какой мазохизм подвиг тебя на эти муки. Но бежал ты быстро, и твое тело постепенно отогревалось. Вскоре капельки пота, выступившие на шее и бедрах, начали раздражать твою кожу. Ты запыхался, ледяной воздух проникал в твои легкие, и те отхаркивали накопившийся на их стенках никотин. Но ты не сдавался. После двадцати первых мучительных минут тебя охватила эйфория и ты забыл о холоде и болезненных усилиях. Теперь ты верил, что можешь бежать бесконечно, твой мозг затопил естественный наркотик, выделяемый телом. Ты пробежал полтора часа, прежде чем решил повернуть назад. Ты вернулся домой спустя три часа, насквозь промокший, равнодушный к холоду и страданию. Теперь мучительно трудно оказалось остановиться. Ты отдувался в передней, подпрыгивая на месте, чтобы как-то смягчить резкое окончание гонки. В доме было слишком жарко. Вновь покидать его не имело смысла, твое тело в процессе реакклиматизации уже не смогло бы выдержать щиплющий холод. Ты переходил из комнаты в комнату. Прошел мимо зеркала, твое лицо усеивали красные и желтые бляшки. Подойдя поближе, ты узнал свою физиономию, но тебе казалось, что она принадлежит кому-то другому. Ты просто разваливался от усталости. Ты принялся разглядывать мебель и другие окружающие тебя предметы. Они должны были быть знакомы, но оказались для тебя чужими. Ты взял словарь и, наудачу открыв его, попал на слово «фракция» и прочитал его определение. Слова были абстрактными картинками. Ты узнавал буквы, ты собирал их в звонкие созвучия, но из прочитанных фраз не возникало никакого смысла. Текст оставался непрозрачным, словно однотонная поверхность. Ты закрыл словарь и взял валявшуюся на полке конфету. Развернув обертку, положил конфету в рот. Резкий запах мяты оросил твое небо и наполнил легкие. Закашлявшись от его ярой перечности, ты уселся в кресло, закрыл глаза и откинул голову. Кровь с силой билась у тебя в сердце. Оно было тяжелее обычного. Артерии и вены казались слишком узкими. Плоть шумела. Не играла музыку, а тошнотворно пульсировала, и ты дожидался, когда спадет ее ритм. Деревянная спинка, на которую ты откинул голову, резала шею. Ты встал. Смена позы вызвала головокружение. На поверхности твоих глаз скапливались какие-то белые крупицы. Они застилали окружающее, мебель исчезла. В тот момент, когда ты был готов потерять сознание, по твоему позвоночнику пробежала дрожь. Белые крупицы расплылись, и вновь появились предметы, как в наплыве диафильма, но они были ничуть не более реальны, чем до этого. Ты повалился на диван, бархат обивки ластился к тебе, но это ощущение не вызывало никаких воспоминаний. Твоя память, казалось, была упразднена. Ты подошел к фотографии жены, стоявшей на полке в книжном шкафу. Ты равнодушно рассматривал ее, будто речь шла о выставленном на кабинке фотоавтомата портрете незнакомки. Обеспокоенный своей бесчувственностью, ты услышал шаги по паркету. Ты обернулся, это оказалась жена, она напоминала тебе об ужине, на который вас пригласили на следующей неделе и на который, как она предполагала, ты вряд ли захочешь пойти. Ты опроверг это еще до того, как успел подумать, что, собственно, собираешься сказать. Жена не скрывала своего удивления, но ты увидел в этом лишь абстрактную гримасу. Это была твоя жена, ты ее узнавал, но не мог понять, знаешь ли ее. Она была столь же абстрактна, как и предметы, на фоне которых выделялся ее силуэт. Она смотрела на тебя, она ждала какой-то реакции, но твое лицо было лишено выражения. Физическая избыточность утренней пробежки погрузила тебя в сон наяву, из которого ты никак не мог выйти. Происходящее у тебя между висками, глазами и затылком больше тебе не принадлежало. Тобой двигал физический автоматизм. Ты направился в ванную, чтобы принять душ. Холод плитки под ногами, запах мыла, стекающая по голове горячая вода не смогли вывести тебя из столбняка. После душа ты лег, но сон не приходил к тебе. Ты отделился от самого себя, расслабленный вплоть до полной бесчувственности. Собственное равнодушие могло бы испугать тебя, но ты был равнодушен даже к равнодушию. Ты встал, оделся и сел вместе с женой обедать. За едой ты реагировал на ее реплики расплывчатыми формулировками, которые не предполагали ответа. Ты так и провел весь день в роли сомнамбулы, пока не начало смеркаться. Когда ты зажег свет, после твоей пробежки прошло уже семь часов. Ты начал приходить в чувство. Избыток физических усилий надорвал тебя. Ты решил соизмерять в будущем свои усилия, чтобы они не обернулись против тебя. Нужно было прочувствовать точную меру, чтобы спорт расслаблял, а не уничтожал тебя.
Ты заранее продумал свой конец. По сценарию твое тело должны были обнаружить сразу после смерти. Ты не хотел, чтобы оно пролежало несколько дней, разлагаясь, и его обнаружили траченным порчей, как тело всеми забытого отщепенца. Ты учинил насилие над своим живым телом, но не хотел, чтобы на мертвом обнаружили следы других повреждений, кроме причиненных тобой. Ты сделал все, чтобы предстать перед женой и теми, кто придет за твоим телом, таким, каким задумал.
Когда собеседник был близким знакомым, ты говорил мало, но точно и страстно. Ты не отличался светскостью. Не подходил на вечеринке к незнакомцам, чтобы завязать разговор. Ты общался с новыми людьми, если они сами к тебе обращались. Ты, однако же, умел вести диалог с кем угодно, но предпочитал режиму утверждения режим вопроса. Ты мог без конца слушать, как кто-то отвечает на твои вопросы или как небольшая компания обсуждает поднятую тобой тему. Поскольку ты не любил говорить на людях о себе, вопросы позволяли тебе спрятаться за выслушиванием.
Ночью ты воспринимал течение времени не так остро. Мирские обязанности оказывались отложенными на завтра. За невозможностью предпринять какое бы то ни было общественно значимое действие уже ничто не отвлекало тебя от самого себя. Ты впадал в созерцательность, не ощущая ни вины, ни других ограничений, помимо усталости.
Когда тебя донимала бессонница, за сомкнутыми веками упразднялось время и у тебя в мозгу с размеренностью часового механизма вращались по кругу мысли и сценарии. Как взрослый разглядывает манеж для малышей, ты наблюдал за круговертью своих фантазий. С ними в твое сознание возвращались вытесненные воспоминания, которые исчезали в тот момент, когда ты их узнавал, и появлялись вновь на следующем витке, прежде чем снова исчезнуть. Сцены разворачивались перед тобой как в фильме, пассивным зрителем которого ты был. Из-за своей повторяемости действия утрачивали всякое значение. Ты не мог сказать, ни сколько времени они длились, ни сколько раз ты успел их просмотреть. Ты не зажигал свет, чтобы узнать, который час, но когда через ставни начинал пробиваться рассвет, полагал, что с того момента, как лег в постель, не проспал ни минуты. Жена, впрочем, утверждала поутру, что слышала, как ты бормочешь во сне невразумительные фразы. Ты спал, не замечая этого. Ты путал сон с явью.
