Баловни судьбы - Кристенсен Марта

Он даже не был уверен, что его узнают. Скорее всего, не узнают, ведь состав воспитанников часто менялся, а он здесь давно уже не бывал. Полгода или около того. Во всяком случае, когда его увозили, на полях лежал снег. А сейчас лето. Пыльный вечерний город, люди по-летнему легко одеты, и те, у кого есть знакомые, направляются в парк «Тиволи» развлечься и погулять на воздухе.

Глупо, конечно, что он туда поехал. Ему помнилось, что в общежитии было красиво и уютно, но, скорей всего, память его обманывала. К тому же директор-то был круглый дурак, абсолютный кретин. Вечно мораль читал. Да, да, как раз этим он и занимался — читал мораль.

«Вы редкостное сборище болванов, — говорил он. — Делаете глупости одну за другой. Разве вы не понимаете, что только от вас самих зависит, будете вы их делать или нет. — Он запускал обе руки в свои густые седые волосы, так что они вставали дыбом. — Болваны!»

Он и еще кое-что говорил. Например: «Случается, конечно, иной раз совершать поступки, за которые приходится краснеть, но не все же время, иначе сам себе опротивеешь».

Бывало, он совершенно выходил из себя и ругался, брызжа слюной. А иногда напрочь забывал, что пора спать, и вообще обо всем забывал, когда показывал свои допотопные любительские слайды, изображавшие птиц, цветы, деревья, море. Эти слайды не выдерживали никакого сравнения с тем, что можно увидеть по телевизору или в фильмах, которые они брали напрокат и крутили на тамошнем проекторе. Но самое удивительное, он смотрел эти нагоняющие тоску картинки, слушал директора, и ему было приятно, когда тот неожиданно хлопал его по плечу.

«Ну как, Тони, красивое местечко в лесу я заснял? У тебя не возникло желания побывать там? А надо бы как-нибудь попробовать прогуляться в таком лесу. Это не самое глупое, что можно придумать».

Он явно был малость не в себе, этот директор. Круглый дурак, и тронутый к тому же. Впрочем, какая разница — он все-таки был добрым. По крайней мере он единственный сказал: «Тебе здесь всегда рады, Тони».

Такого он ни от кого не слышал ни в Тьёрнехойе, ни в Эгелунде, не говоря уже о садовнике и его жене. Нигде и никому в голову не приходило сказать что-нибудь подобное. Впрочем, она тоже никогда так не говорила, да наверно, это и вышло бы по-дурацки. Он попробовал представить себе, как глупо это прозвучало бы: «Тебе всегда рады дома, Тони!»

Боже упаси! Нет, в самом деле, он всюду нежеланный гость.

Общежитие находилось на тихой окраинной улочке, перед входом стояли автомобили, дети играли в мяч. Парадная дверь была открыта, и в вестибюле чувствовался обычный общежитский запах. А когда он вошел в длинную, хорошо знакомую комнату отдыха с поцарапанными столами и не такими удобными, как в интернате, стульями, ему на мгновенье показалось, что вещи дружелюбно встречают его. Он осмотрелся, но не увидел никого из прежних знакомых. Несколько ребят, которые в этот вечер находились дома и смотрели телевизор, взглянули на него без особого интереса. Потом они снова отвернулись к экрану, а воспитатель, вместе с ними смотревший передачу, медленно поднялся ему навстречу.

Разве теперь они не пьют в это время кофе, не чай, как в интернате, а именно кофе с белым хлебом, нарезанным огромными ломтями? Жена директора сама пекла его и, довольно откровенно гордясь собой, вносила в комнату на большом блюде.

— Ты хочешь с кем-нибудь поговорить?

— А директора нет?

— Э-э, — протянул воспитатель, полагая, видимо, что не совсем удобно приходить к директору в девять часов вечера. — Он, наверно, у себя в кабинете, это дальше по коридору.

— Я знаю где, — сказал он, удивленный тем, что директор сидит вечером в кабинете. Раньше за ним такого не замечалось.

Да наверно, его и нет. Помедлив, он поднял руку и постучал. Зачем же он, собственно, пришел?

— Войдите, — послышалось из комнаты. Он вошел и прикрыл за собой дверь.

— Я бы хотел поговорить с директором, — обратился он к незнакомому мужчине за письменным столом. Тот отложил ручку и взглянул на него сквозь толстые стекла очков.

— Вот как? О чем?

— Мне нужно поговорить с директором, — упрямо повторил он.

— Я директор. — Глаза за стеклами очков приветливо блеснули. — Чем я могу тебе помочь?

— Да, но... — произнес он.

— Ты, наверно, имеешь в виду моего предшественника? Он здесь больше не работает.

Мужчина снял очки и подмигнул ему. Волосы у него были не те пышные, седые, торчавшие в разные стороны, а редкие, рыжеватые, едва прикрывавшие плешь.

— У тебя какое-нибудь дело?

— Нет, это неважно, — пробормотал он. — Извините, пожалуйста!

— Ты, наверное, бывший воспитанник? — прозвучал такой приветливый и чужой голос.

— Неважно, — крикнул он и бросился вон из кабинета, через коридор в комнату отдыха, где по телевизору шла все та же программа и все тот же певец ласкал микрофон. И по лестнице спустился на улицу.

Подойдя к стоявшему перед домом автомобилю, новой с иголочки «марине», он вытащил из кармана нож и медленным, спокойным движением провел глубокую царапину по сверкающему лаку. Потом направился к остановке и автобусом вернулся домой. Не следует посещать места, где бывал прежде.

Каникулы никак не кончались. Днем он большей частью спал, вечерами слонялся по городу. А ночью его, как в детстве, будили звуки, доносившиеся из спальни.

Однажды вечером, в конце каникул, мать, нервничая, попросила его остаться дома и выручить ее. Речь шла о человеке, которого она называла Джоном. Тот куда-то уезжал, а теперь возвратился в город и сообщил, что зайдет, но она не хотела пускать его на порог. Он никогда не интересовался ее знакомыми и сперва решил, что она имеет в виду того, «постоянного», о котором рассказывала, и даже удивился, почему вдруг она не хочет его видеть. Но он ошибся. Она боялась, что этот самый Джон может испортить ее отношения с тем, другим, подвернись ему только удобный случай.

— Ну, так ты и скажи Джону, — проговорил он, — что не желаешь его видеть.

А она объяснила, почему не может этого сделать:

— У меня просто духу не хватит, но тебе этого не понять. Вот если б ты с ним поговорил...

— Я? — произнес он с сомнением. — Ты считаешь, что я...

— Ты не хочешь помочь мне, Тони? Просто выпроводи его, пусть, мол, убирается и никогда больше не приходит. Можешь даже сказать, что у меня появился другой, можешь сказать ему все что угодно, лишь бы он ушел и больше не появлялся.

Он попробовал представить себе этого Джона, взрослого мужчину, которого нужно прогнать, и постарался вспомнить, как официанты и вышибалы разговаривают с неугодными посетителями, прежде чем вышвырнуть их на улицу.

— А он уйдет, если я с ним поговорю? — спросил он с сомнением, не испытывая особой радости от этого поручения.

Они сидели за столом друг против друга, она подалась вперед и, взяв его руку, внимательно посмотрела прямо в глаза.

— Он не больно-то и здоровый, скорее, маленький, хлипкий. А ты большой и сильный. — Взгляд ее стал ласковым, почти восхищенным. — Большой и сильный, настоящий мужчина.

Он засмеялся и вдруг понял, что́ в ней так привлекало мужчин.

— Хочешь, чтоб я его поколотил? — спросил он со страхом и с гордостью. — Хочешь, чтоб я спустил его с лестницы?

Она сильнее сжала его руку, и от этой ласки по телу словно прошел электрический ток: она редко когда бывала с ним нежна, а уж до такой степени и подавно.

— Я хочу, чтоб ты помог мне от него избавиться. Сделай это ради меня, Тони.

— Ну ты даешь, черт побери! — сказал он, удивленный тем, что она настолько уверена в его силах, и немного испуганный ее лаской. Он выпрямился. Она отпустила его руку и закурила.

— Если б ты мог понять, — пожаловалась она, — но ты не можешь, и никто не может. Я так устала от всего этого, от этой неразберихи, мне так хочется пожить спокойно, я бы все за это отдала. — Она вдруг невесело, горько рассмеялась. — Как будто у меня есть что отдавать.

Она сидела, глядя прямо перед собой.