Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
— Ты ишак, ты идиот, сумасшедший! — говорил Гога, торопясь за широко идущим по улице Муратом.
Под мышкой у Мурата была папка с его документами, шел он молча и целеустремленно.
— Клянусь отцом, клянусь матерью, ты — самый большой ишак в моей жизни! — не отставал Гога. — Ты что думаешь — тебе за это памятник поставят? Куда ты?
Мурат резко свернул с тротуара в открытые двери парикмахерской. Клиентов в парикмахерской не было, тут было прохладно и тихо, и три парикмахера в глубине салона неторопливо пили чай из тонких гнутых стаканчиков «армуды». На появление Мурата и Гоги они никак не отреагировали.
Мурат сел в свободное кресло, спросил у вошедшего следом за ним Гоги:
— Мы к экзаменам вместе готовились?
— Ну, вместе, — сказал Гога. — Ну и что?
— Он тебе на математике какие вопросы задавал?
— Ну, какие вопросы? Обыкновенные вопросы.
— Врешь! Он тебе трудные вопросы задавал. Он тебя срезал. А меня вытащил. Из-за кого? Из-за моей невесты. Это честно?
— Слушай, ты дурак, честное слово, — сказал Гога. — Математику мы оба плохо знаем. Так хоть бы ты учился, а так — ни ты, ни я. К тебе невеста приезжает — ты об этом думаешь?
— Думаю. Не нужна мне невеста. Не буду я жениться.
— Как это? — удивился Гога.
— Так. Не буду, и все. Я в армию уйду! Мастер! — позвал он парикмахера.
Но парикмахеры продолжали пить чай, и оторвать их от этого серьезного занятия могло лишь землетрясение или футбольный матч «Нефтяника» с ереванской сборной.
— В какую армию? — сказал Гога. — Нам еще восемнадцати нет!
— Мастер! — снова нервно позвал Мурат.
— Зачем тебе стричься? — сказал Гога. — Мы только стриглись, перед экзаменами.
— Ара! Есть тут мастер или нет? — взорвался Мурат.
Один из парикмахеров допил чай, встал, подошел к креслу с Муратом.
— А, что кричишь? — сказал он. — Пожар?
— Пожар. Полчаса уже ждем.
— Пах-пах-пах! Полчаса! Как стричь будем?
— Наголо!
— Как наголо? — изумился Гога.
— Совсем наголо? — спросил парикмахер.
— Нет, пополам! — сказал Мурат.
— Зачем, Мурат? — сказал Гога.
— Ты хорошо подумал? — спросил парикмахер.
— Да! Подумал! — закричал Мурат в бешенстве. — Стриги, ара! Стриги!
Парикмахер, пожав плечами, включил машинку для стрижки и пропахал ею первую широкую борозду в пышной шевелюре Мурата.
Военкому было не больше сорока. Поскрипывая хромовыми офицерскими сапогами, он прошелся по кабинету, потом неожиданно срезал угол и сел на край своего письменного стола, доверительно сказал Мурату:
— Слушай, Расулов, не морочь мне голову. Раньше срока никто в армию не просится. На каком она месяце?
— Кто? — в недоумении сказал Мурат. Обритый наголо, он сидел на стуле перед письменным столом военкома, в руках комкал отцовскую кепку.
— Ну, кто-кто! Невеста твоя. На которой ты жениться не хочешь. Сколько ей осталось?
— До чего?
— Слушай, ты из себя мальчика не строй! — начал злиться военком. — Тут военкомат! Тебя в институт приняли? Приняли! Другие за это — знаешь? Последние штаны готовы… просидеть в библиотеке. А он — в армию! Ну! Только давай как мужчина с мужчиной. Ну?
— Что «ну»? — спросил Мурат в прежнем недоумении.
Военком встал, обошел вокруг стола и сел в свое кресло. Пристально посмотрел на Мурата.
— Слушай, а может, ты это? — Он покрутил пальцем у виска, потом подвинул к себе папку с документами Мурата, полистал. Но документы были в порядке, и в медицинской справке во всех графах значилось «годен», «годен», «годен». Военком закрыл папку, снова поднял глаза на Мурата. — Значит, ты хочешь сказать, что у тебя с этой невестой ничего не было? Сколько ей лет?
— Шестнадцать.
— Шестнадцать! — заинтересовался военком. — Красивая?
Мурат пожал плечами:
— Ничего, наверно.
— Так в чем дело? — спросил военком.
— Ну… — сказал Мурат через силу. — Не люблю я ее.
— Так. И что?
— Ну и все.
— Как все? — удивился военком. — Ну, не любишь, ну и что? Сейчас не любишь, женишься — будешь любить, да! Красивая же!
— Не буду, — сказал Мурат.
— Откуда знаешь!
— Не буду. Знаю.
— Нет, ты мне не темни, не темни. Раз откровенный разговор — откровенный разговор. Ну, в чем дело?
— Ну, я другую люблю, — признался Мурат через силу.
Военком оживленно вскочил и вернулся на край своего письменного стола, поближе к Мурату.
— Вот! Вот теперь другое дело! Все ясно. На каком она месяце?
— Кто? — не понял Мурат.
— Ну, другая, кто?! — нетерпеливо сказал военком.
— Замужем она, — хмуро сказал Мурат.
— Как?! — изумился военком. — Тебе еще восемнадцати нет, а ты уже любишь женщину, которая замужем?
— Ара, не люблю уже! — в отчаянии выкрикнул Мурат. — Не люблю! Ни ту не люблю, ни эту!
Военком некоторое время задумчиво смотрел на Мурата, потом сказал:
— Ну ты даешь! Вот молодежь пошла! Прыткие стали! Я замужнюю женщину первый раз знаешь когда полюбил? Ц-ц-ц! Смотрю на тебя — сколько я времени потерял!
— Пустите меня в армию! — попросил Мурат.
— Н-да… Запутался ты, Расулов, вот что я вижу. Но ничего! Ты еще молодой, правильно делаешь, что в армию идешь. Армия — это закалка. Эх, мне б твои годы! Я бы — и-эх! Но не огорчайся — настоящая любовь у тебя впереди! И не одна!
И он действительно ушел в армию. Неделю обивал пороги кабинетов военкомата, принес дюжину медицинских справок о здоровье, три характеристики из спортклуба «Динамо» и школы № 71, написал шесть заявлений и добился-таки своего — его взяли в армию на два месяца раньше срока.
Печатные машины, вращая огромными металлическими барабанами, швыряли на конвейеры кипы свежей газеты. Вместе с этим потоком уходило время — день за днем, газета за газетой, номер за номером.
В тот вечер я дежурил по очередной своей небольшой статье, которая стояла на третьей полосе, и сидел внизу, в типографии, в комнате, отгороженной от типографского шума стеклянной стеной. Комната была большая, залитая, как и вся типография, светом неоновых ламп, за столами трудились над своими полосами такие же, как я, дежурные сотрудники редакции. Мы отыскивали на сырых еще полосах последние ошибки, впопыхах меняли заголовки и т. д.
Наконец без семи девять главный редактор подписал третью полосу в печать, мое дежурство закончилось. Я сказал своим коллегам привычное «до завтра» и пошел домой. Жил я тогда на квартире своего приятеля, уехавшего на полтора года в одну из южноафриканских стран в качестве корреспондента нашей газеты.
