Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Женщина наконец откинулась на спинку скамьи, взглянула на соседку и вздрогнула — едва не отшатнулась. «Забыла, что не одна», — догадалась Соня. Встать, светски кивнуть и уйти, как больше всего хотелось, она почему-то не осмелилась.
— Простите, запамятовала, что вы здесь, — сказала женщина и невпопад, запоздало назвалась: — Мария.
Ей очень подходило это библейское имя. Соня поняла: не отвертеться, — и только собралась назвать свое имя, как Мария предвосхитила ответ:
— А вы — Софья Семенова.
— Да, — растерялась Соня, — Семенова — моя девичья фамилия. Откуда вы знаете?
— Я встречала вас когда-то. Давно… Неважно. Вы спросили, почему я ношу эту прическу…
Глубоко вдохнув, — с таким вдохом бросаются в воду, — женщина молниеносным движением откинула левую прядь, и при свете фонаря…
Боже, кошмар! Кошмар! Соня еле подавила крик, узрев вместо аккуратной ушной раковины жуткий рубец с темной дыркой посередине. Рвано змеящийся свежий шрам какого-то непристойного перламутрово-розового цвета пересекал висок.
В глазах, почудившихся теперь Соне провалами черного безумия, дико метались фонарные огни. Женщина больно схватила за руку:
— Это ведь уродливо, да? Это страшно?
— Нет, нет… — Испытывая на самом деле ужас, Соня тихонько выдирала руку из цепких пальцев и изо всех сил старалась сделать вид, что увиденное не произвело на нее особого впечатления.
— А вообще-то мне плевать, что люди подумают. Не для них живу, для дочки. — Женщина отпустила Сонино запястье.
…Во-первых, надо взять себя в руки. Во-вторых, успокоить эту психопатку. Может, как бы ненароком посмотреть на часы, зевнуть, зябко ежась? Ночь же на дворе, холод. Девочка на чужом попечении, вдруг проснулась… Или все-таки выслушать? Сложно, когда чувствуешь тягостное беспокойство и желание сбежать. К священникам, наверное, тоже приходят всякие помешанные, одержимые, маньяки… бр-р. Как поступают батюшки? У них там, в церкви, вероятно, специальные практикумы проводятся для облегчения пастырской участи, с инструкцией, указаниями, прочими рекомендациями…
Сонины опасливые ожидания оправдались: Мария начала рассказывать. С ходу, без предисловий, будто зачитывая биографию на диктофон.
— Я родилась в маленькой якутской деревне, училась в районном центре и больше нигде не была. После школы решила поступать на филологический факультет — любила русскую литературу, стихи сочиняла. Гордилась тем, что чисто по-русски говорю. Район-то якутский. Мечтала вернуться в родную школу учительницей, стала готовиться к вступительным экзаменам. Тем временем в наше село «грачи прилетели» — хохлы-шабашники, детский сад строить. Парни молодые, по субботам на танцы в клуб похаживали, играли в бильярд… И я влюбилась. Скоропалительно, с разбегу, порох оказались оба! Через неделю привела Павла домой, заявляю маме: «Знакомься, мой муж». Избалованная была, что хочу, то и делаю. Бедняжка моя заплакала: «А учеба-то?» Ой, мама дорогая, какая учеба, пойми — любовь же у нас! Любовь!
Женщина улыбнулась воспоминаниям, глаза заискрились печально, мягко. Соня удивилась: как могли они померещиться ей «провалами»? Да и виноград не напоминают нисколько. Красивые «индийские» глаза. Да… Анупама. Волнистая прядь снова прикрыла ухо. Вернее, то, что вместо него осталось.
— К сентябрю строители сдали объект, отправились в Якутск, и я с Павлом. Сходили в университет ради интереса. Гляжу: кабинет приемной комиссии работает, дверь распахнута. Девушка за столом заполняет какие-то листы, табличка впереди с именем: Софья Семенова.
— Вот вы где меня видели! — воскликнула Соня. — А я… у меня на лица память не очень…
— Вы на входящих и не смотрели. Некогда, бумаг куча. Я постояла, полюбовалась. Какая, думаю, девушка красивая и умная! На вас была модная зеленая кофточка, помните? Честно скажу: в тот миг возникла в моей голове мысль бросить Павла, спросить у Софьи Семеновой, есть ли еще надежда поступить хоть на подготовительное отделение, хоть куда… Вы своим строгим видом словно предостерегали меня от чего-то. Но тут Павел за руку взял — пойдем.
Она вытряхнула из пачки новую сигарету, закурила.
— В Усть-Илиме стройка была большая. Выдали нам комнату в общежитии. Я там же уборщицей устроилась, к Новому году кой-каким хозяйством обзавелись. Счастливы были… Слышу однажды — бабы в общей кухне обо мне судачат. Кто-то из них Павла жалел: мол, мужик-красавец голытьбу подобрал, чукчу без приданого. Машка эта, видать, и говорить-то по-русски не умеет… Я нарочно перед дверью тапочками пошаркала, бабы заткнулись. Стоим, молчим, все своим обедом заняты. Я борщ сварила, принесла в комнату и давай плакать. Потом села маме письмо писать, а написала стихи. Павел пришел, спрашивает: «Чего грустная?» Нашел листок на столе и все у меня выспросил. «Дурочка, — говорит, — на фиг мне твое приданое, раздетая ты интереснее выглядишь!» Смеялся…
Соня забыла о лечении духовных недугов и отпущении грехов. Время потеряло отчетливость, секунды задумчиво перетекали из одной в другую. Соне было интересно переживать моменты чужой жизни, в которых, как выяснилось, и она, совершенно о том не подозревая, сыграла маленькую роль… Ах, вот почему близкие несли ей свои исповеди… Она просто умела слушать.
— А прочитайте мне эти стихи… Если можно.
— Да какие стихи! Ерунда.
Сказали — приданого нет…
А этот бесконечный свет
в придачу к звездам и луне,
любовь моя — приснились мне?
Ну разве не богат мой дом:
хрусталь — сосульки за окном,
чиста, как зеркало, река,
как наволочки — облака,
на ветках — иней кружевной,
и солнца золото со мной —
его тут через край с утра,
как вечерами — серебра…
Не моль и плесень в сундуках,
а целый мир в моих руках,
и знает пусть народ окрест,
что я богаче всех невест!
— Неплохо, — сдержанно похвалила Соня.
— Спасибо. — Она смутилась, польщенная. — Так и жили. Придет Павел с работы, а я ему — борщ и стихи. Весной заскучал по Украине. Поехали к нему на родину, она тогда еще заграницей не была. Новая родня приняла меня ни хорошо, ни дурно — никак. Но домик небольшой купить помогли. Я сына родила, через год — второго. Мальчиков моих… Как он их любил! Натрудится за день, устанет, а все равно с ними вошкается…
Сонина спина уловила вибрацию — по телу соседки пробежала судорога, током пробившая бесчувственный холод скамьи. Глаза снова ярко блеснули. Слезы? Нет, отсвет из окна. Рука поднялась в легком жесте и, чуть задержавшись на уровне груди, упала, будто надломилась в локте… И вдруг тишину прорвал полузадушенный крик:
