Екатерина Вильмонт - Зеленые холмы Калифорнии
– Да нет, так, по глупости…
– Ерунда, тебя что-то же заинтересовало в ней? Где ты с ней столкнулась, если предположила, что я могу ее знать?
– На могиле Лёни.
– Ну, милочка, мало ли кто мог прийти к нему на могилу!
– Действительно.
– Это она тебе сказала, что работала с нами?
– Ну да.
– Может, еще до меня?
– Все может быть.
…Алеша патологически честный человек, и если бы он соврал, я бы почувствовала по его тону. Ну да бог с ней, с этой Аллой Генриховной. А что касается ее тезки, то я вспомнила – в моей юности это была весьма популярная дама. Ее портреты и интервью часто появлялись в газетах и журналах. Красивая, эффектная женщина, кажется, астрофизик или что-то в этом роде. Ах боже мой, что за чепуха лезет в голову? А все-таки какой-то червячок точит душу. Стаська видела цветы на могиле, теперь вот эта Алла… Раньше как-то ничего подобного не случалось. Боже мой, но ведь это могила! Он умер много лет назад, с тех пор утекло столько воды! Он был старше меня, значительно старше, а эта Алла моложе меня лет на десять, ну, может, на семь… И если она таскается к нему на могилу, значит, это любовь? Ну и что? Это она его любила, а он… Я бы знала, я бы заметила, почувствовала наконец. То есть я вполне допускаю, что он с ней переспал… Они коллеги, могли вместе оказаться где-нибудь на испытаниях, мало ли…
– Стаська! – позвала я.
– Да?
– Помнишь, ты на днях говорила, что видела цветы на могиле у деда?
– Ну?
– А ты не запомнила, какие это были цветы?
Она как-то странно на меня посмотрела.
– Тебе зачем?
– Интересно.
– Хризантемы, я же говорила.
– Ах да…
– Лёка, ты зачем спрашивала, а?
– Так, из любопытства…
– Зачем ты врешь своим ребятам? У тебя глаза несчастные… ты что, была на кладбище?
– Да, мы хоронили нашу однокурсницу…
– И на могиле лежали цветы?
– Да.
– Ну и что из этого? Какое это сейчас имеет значение? Он умер так давно, что я его почти и не помню! Ну мало ли кто может ходить к нему на могилу? Он же на тебе не девственником женился, он был уже вдовец! – почти кричала она, а в глазах появились слезы. – Может, это его первая любовь? Может… да мало ли…
– А ты чего орешь?
– Хочу и ору! Потому что ты… дура!
– Не смей так со мной разговаривать!
– Ладно, извини, просто мне не нравится, когда ты такая…
– Какая?
– Испуганная и… старая. Ой, прости, прости, Лёка… Но когда ты пришла, у тебя был нормальный вид, а сейчас… Лёка, сама подумай, ревновать покойника неизвестно к кому – это же дурь!
– Наверное, ты права… Чистейшей воды дурь. Ладно, пошли чай пить.
– Не хочется. Я пойду позанимаюсь! А ты выкинь всю эту бодягу из головы, подумай лучше…
– Ладно, подумаю о чем-нибудь другом. Кстати, погоди еще минутку, мы ведь должны что-то подарить матери на свадьбу.
– Это не моя проблема, – сразу насупилась она.
– Но ты же приняла приглашение, ты туда едешь…
– Вот пусть этот факт и будет лучшим подарком на свадьбу.
– Ты так говоришь, потому что…
– Потому что знаю, что ты все равно что-то ей повезешь.
– Естественно! Она же моя дочь…
– Скажи, а ты спросишь у нее, почему она так…
– Мне и спрашивать не надо, я сама понимаю…
– Ты? Понимаешь, как можно кинуть мать и дочь неизвестно ради чего? Она что, диссидентка была, ее что, из страны выкинули и больше не пускали? Она что, под мостом там жила? Нищенствовала, да? Да даже если и так, могла бы взмолиться: «Мамочка, мне плохо, пришли денег на билет», и ты уж как-нибудь наскребла бы ей эти бабки, правда? Она здесь нашла бы работу и жить ей есть где. Но здесь надо было бы заботиться обо мне, о тебе и вообще… Ненавижу!
Вот тут мне стало по-настоящему страшно.
– Стаська, но зачем же тогда ехать?
– Америку посмотреть охота на халяву! Зеленые холмы Калифорнии!
И с этими словами она удалилась. Боже правый, что же это будет? Все мысли об Алле напрочь вылетели из головы.
Натэлла позвала меня в Дом кино на премьеру. Фильм показался мне отвратительным – претенциозно-чернушным и безвкусным.
– Давай уйдем, – предложила я через полчаса. – Нет сил смотреть…
– Пошли, – согласилась она, как ни странно. Обычно что-то начав, она все доводит до конца. Досматривает скучный фильм, дочитывает бездарную книгу. Но тут, видно, и ее допекло.
– Наверное, мы с тобой устарели для такого кино, – предположила она уже в фойе. – Лёка, а пошли в ресторан, я приглашаю!
Мы с ней подружились с первого взгляда, когда вместе поступали в Школу-студию МХАТ. Посмотрели друг на дружку, улыбнулись и так вот с тех пор и дружим. Мы обе поступили тогда сразу, но ни одна из нас не стала актрисой. Она рано вышла замуж за молодого скрипача, который сделал грандиозную карьеру, его имя теперь известно каждому, а Натэлла растила двоих сыновей, вела дом и ведала к тому же всеми его делами. У них есть квартира в Париже и домик в Норвегии. Сыновья выросли, ни один из них не стал музыкантом. Живут они в разных странах, а Натэлла вернулась в Москву несколько лет назад и заявила, что желает жить только в Москве. Ее муж Юлик отнесся к этому с пониманием, но сам проводит в Москве не больше двух месяцев в году. Натэлла подозревает, что у него есть другие бабы, но говорит, что ей на это наплевать.
– Понимаешь, Лёка, мы даем друг другу жить, и нас обоих это устраивает. Я устала мотаться по миру. Будут внуки, поглядим, а пока я хочу жить в Москве, на заслуженном отдыхе.
– Лёка, ты мне не нравишься, – заявила она, когда мы заказали ужин.
– Чем это?
– С тобой что-то происходит. Скажи, я пойму.
– Да ну, зачем я буду тебя грузить всякой чихней.
– Все-таки твоя работа дает о себе знать. Раньше ты бы никогда так не выразилась, – улыбнулась она. – Раньше бы ты сказала: зачем я буду взваливать на тебя мои проблемы.
– Ты права! – засмеялась я.
– Но ты не права. Давай выкладывай, что у тебя! А на что иначе нужны подруги?
И я вывалила ей все, что мучило меня в последние месяцы.
– Хорошо, попробуем разобраться. Цветы и даже бабы на могиле – это пустяки. Лёня прожил долгую жизнь, и наверняка его любила не только ты. Это первое. Второе: преимущество в этом вопросе все равно, как ни взгляни, на твоей стороне. Он любил тебя, жил с тобой до самой смерти, и ты всегда, насколько я знаю, считала себя счастливой и любимой. Так?
– Так!
– И в чем же тогда дело? В тебе! У тебя почва ушла из-под ног. А почему? Потому что Стаська внезапно решила ехать к матери. Так?
– Возможно.
– Значит, с замогильной ревностью мы разобрались. Теперь Стаська. Самый гнусный возраст с четырнадцати до девятнадцати-двадцати. Самый проблемный и трудный. Психика у девчонки, конечно, расшатана. Она не в состоянии простить и понять. Я бы на твоем месте показала ее психологу или психотерапевту. Не повредит.
