Сергей Алексеев - Покаяние пророков
Эта история окончательно расстроила ее, и Космач пожалел и закаялся дальше спрашивать, пусть сама говорит. Однако боярышня сидела с опущенной головой и, видно, все еще жалела Клестю.
— Как же тебя бабушка отпустила? В эдакий путь? — все-таки спросил он, чтоб отвлечь ее от тяжких воспоминаний.
— Отпустила. — Она встрепенулась, равнодушно взяла кубик сахара и кружку с огненным чаем, отхлебнула. — Елизарий бы, конечно, до Ергача добежал, но далее-то как? Примрет еще по дороге…
— А что же, на Ергаче тоже некого послать, коль сама дальше пошла?
— Аверьян с Евдокимом в бегах, на следующий год токмо ждут, а Шемяка старую избу ломал да ногу на гвоздь напорол. Лежит теперь, гниет. А ему сказывали: не забивай в дерево железные анчихристовы гвозди, не уподобляйся катам Пилатовым…
— И на Красном Увале никого не нашлось? — Космач поторапливал ее, зная, что если начнется хронологическое повествование, до утра не выслушать, и так уже скоро рассвет. — Там Авенир был легкий на ногу, да и Феодор Бочка…
— Ох, Ярий Николаевич, давно ты не ходил Соляной Тропой. — Она встряхнулась и стала отщипывать виноград по ягодке — Авенир-то и правда скор был, да ведь жену себе привел из Килинского скита. Помнишь ли Софроньку Прибылова? Так его медведь заломал, вдова осталась. Как услышал Авенирка, так и побежал за тыщу верст, сватать. Встречал ее где-то по молодости, а после того забыть не мог, всю жизнь в сердце таил… Говорили, краса писаная, а привел — страх божий… Возле себя держит, не отпустила. Ну, а Бочка-то совсем худой стал, и так заговаривался, ныне же и вовсе мелет что ни попадя… А по-за Обью странников почти не осталось, боятся ходить. Говорят, тамошние кержаки выдавать стали наших, и меня еще на Увале предупредили… Да ничего, встретили… Разбогатели они там, клюкву собирают и сдают, денег много стало, и мне давали. Мол, не бей ноги, иди до Угута, оттуда самолеты летают, садись да лети. Только паспорт надо… Я уж ничего не сказала, лыжи новые у них взяла, мои совсем сшоркались, денег на автобус сами пожертвовали…
Вавила что-то вспомнила, задумалась, взяла цветы с колен, полюбовалась, прижала к лицу.
— Розы… Помню, Ты мне дарил. Только те белые были.
И надолго замолчала, опустив глаза…
Темно-синее платье из домотканого полотна было с высоким и глухим стоячим воротом, скрывавшим шею, и по нему к груди и плечам растекался вышитый замысловатый узор — что-то вроде арабского орнамента, наверняка срисованного с книжных заставок. Космач ощутил желание прикоснуться к ней, тронуть влажные волосы на плече, руку, но она угадала его чувства, смутилась еще больше.
— Что так смотришь, Юрий Николаевич? — впервые назвала его настоящим именем.
— Отвык от тебя, боярышня. — Он отодвинулся подальше вместе с табуретом. — Давай-ка пировать! Сейчас я поставлю варить пельмени, и мы с тобой выпьем за встречу! Скоро утро на дворе, а мы сидим…
— Ой, да что ты говоришь-то, Ярий Николаевич? — устрашилась. — И не думай даже! Зелья в рот не возьму!
— Это шампанское…
— Лучше фрукты поем! Да вот еще маслины…
Вкусы у нее были неожиданные для староверки-скитницы и оригинальные. Если кто-то из странников заходил к Космачу, тот обязательно посылал Вавиле баночку маслин. Она ела их по одной ягодке в день, растягивая удовольствие, а косточки садила в землю или горшочки, пытаясь вырастить оливковое дерево…
Космач вскипятил на плитке воду, засыпал пельмени, и когда вернулся, боярышня с детской непосредственностью играла гроздью винограда.
— А ты давно ли здесь живешь? — спросила невзначай.
— Седьмой год пошел…
— Значит, Наталья Сергеевна с тобой из города не пошла?
— Опять ты за свое, Вавила Иринеевна! — шутливо заругался он. — Я тебе много раз говорил, она мне не жена. Мы вместе работали.
Непонятно было, удовлетворил ее такой ответ или просто решила уйти от неприятного ему разговора.
— Росли бы у нас такие сладкие ягоды, — сказала с неожиданной грустью, рассматривая виноград. — А то все клюква да брусника, как ни морозь, все горько. И цветы такие не цветут… Все у тебя так красиво! Виноград какой, а маслины так и есть-то жалко.
Спохватилась, что много говорит пустого, достала и подала скомканную бумажку.
— Анкудин… С Красного Увала послал. Для лодки ему надо.
На клочке газеты была нарисована дейдвудная труба с редуктором от лодочного мотора «Вихрь».
— Ладно, куплю ему запчасть, — пообещал Космач. — Но с кем послать?
— Унесу, — бездумно обронила она.
— Знаешь, сколько эта штука весит?
Вавила промолчала, глядя в пол. От златотканого кокошника алое лицо ее золотилось и напоминало иконописный лик.
— И это ведь не один заказ. — Космач подталкивал ее к деловому разговору — отвлечь хотел и думал: может, хотя бы намеком обмолвится, что погнало ее в такую дорогу.
— Еще Филумен с Урмана кланяться велел и патронов просил. К винтовке. Триста в аккурат…
— Вот, еще шесть килограммов…
— Феофания Сорока тоже кланяется. Ей сковородку надо. Кто-то сказал, есть такие сковородки, к которым не пригорает. Но даром ей сковорода, на голову ослабла…
— Скажи-ка мне, боярышня… Сам Сорока письма с тобой не прислал?
— На словах велел передать… В Стрежевой старице бочки засмоленные утоплены. Да не поднять никак, замыло, и больно глубоко, до семи сажен будет. И еще есть бочки в Варварином озере, которые зимой со льда можно достать воротом, ежели летом нырнуть да веревки привязать. Ну и на Сон-реке возле Красного Яра. Токмо там известно что. — Она перекрестилась. — Мумы египетские, старцы покойные.
Сонорецкие старцы, жившие монастырским братством, хоронили своих умерших способом невиданным и, в представлении других старообрядцев, поганым и антихристовым: еще теплое тело покойного садили в бочку и заливали свежим, а если зимой, то разогретым медом. Через три дня мед сливали в специальную яму и закапывали, а мертвеца заливали новым. Таких операций производили до восьми, в зависимости от роста и полноты, постепенно превращая тело в мумию. После чего бочку наполняли в последний раз, закупоривали, засмаливали в несколько слоев, обматывая холстом, и погружали на дно реки в самом глубоком и тайном месте.
А говорили так: когда на земле наступит такое время, что и Сон-река высохнет, то старцы встанут. И горе тому, кто поднимет хоть одну бочку со дна и выпустит муму раньше срока.
— А еще Адриан Филатович просил… Бусы янтарные.
— Это зачем ему бусы?
— Дочка у него, младшая, зобом заболела. Сказали, будто помогает.
