Владимир Познер - Одноэтажная Америка
Ларри Поллок:
— Я верю, что если много работать и сосредоточиваться на работе, вы сможете хорошо заработать… И один из великих принципов, который является частью американской мечты, — это возможность отдавать что-то, тем самым помогая другим людям. Об этом вы можете судить по клинике в Кливленде, которую спонсируют частные лица.
Не все американцы согласятся с этим. По ходу нашего путешествия мы встречали людей, которые говорили, что американская мечта еще реальна, но не так, как это было когда-то, а некоторые говорили, что ее больше не существует и вовсе. Но таких было мало. Подавляющее большинство верит в эту мечту — и именно поэтому она реальна.
Есть еще одно соображение, о котором я, возможно, уже писал, но считаю столь важным, что повторюсь: человек часто добивается невозможного именно потому, что он не знает, что это невозможно. В американском характере есть, по-моему, одна совершенно уникальная черта — убеждение, что все возможно. Это сродни ребенку, который берется делать то, что взрослый делать не будет, потому что он, взрослый, знает, что ничего из этого не выйдет. Ребенок этого не знает, он просто делает — и часто преуспевает.
Кливлендская клиника тому подтверждение.
Глава 4
Sic transit gloria mundi
Мы на своем «Форд-Эксплорере» въехали в его роддом — на завод Форда в городе Дирборне.
Я не знаю, что чувствовала наша «Генриетта», вернувшись к месту своего рождения, мы же не могли оторвать глаз от этого гигантского заводища. Поражены были в свое время и Ильф с Петровым, но как же различается то, что видели они и видели мы:
«День был ужасен. Холодная водяная пыль носилась в воздухе, покрывая противным гриппозным блеском крыши, бока автомобилей и низкие здания Мичиган-авеню, соединяющей Дирборн с Детройтом… Улица кончилась. С высоты эстакады открылся суровый индустриальный вид. Звонили сигнальные колокола паровозов, разъезжающих между цехами. Большой пароход, свистя, шел по каналу, направляясь к самой середине завода. В общем, здесь было все то, что отличает промышленный район от детского сада, — много дыма, пара, лязга, очень мало улыбок и счастливого лепета. Тут чувствовалась какая-то особая серьезность, как на театре военных действий, в прифронтовой полосе…».
Наш же день был прекрасен. Яркое солнце освещало белоснежные громадины цехов, не было видно ни дыма, ни пыли, а в самих цехах не было ни пара, ни лязга. Не звонили паровозные колокола, не свистели пароходы. Было на удивление тихо. Потом мы выяснили, что пароходы давно не являются средством транспорта заводской продукции, а паровозы заменены современными электровозами, которые, как известно, в колокол не бьют. Изменились в неменьшей степени цеха: они светлые, чистые, оборудованы мощными кондиционерами, а что до конвейеров, то с ними произошла удивительная метаморфоза: не они двигаются, а двигается пол, на котором стоят сборщики. И самое поразительное: крыши цехов сделаны из стальной сетки, покрытой растительностью. Газон не газон, а плотная растительность, которая не пропускает воду, но пропускает воздух, удерживая при этом тепло зимой и прохладу летом. На этой «живой крыше» даже гнездятся птицы — мы с Иваном просто опешили, когда увидели, как при нашем приближении взлетел — нет, не голубь, а ястреб!
Все, кажется, замечательно, но…
Было время, когда Америка была не просто ведущей автомобильной державой мира, она была единственной, ни одна страна не могла сравниться с ней. Первую роль в этом сыграл как раз Генри Форд, ведь именно он считал, что автомобиль должен быть доступен каждому американцу, а не элите, как это было в Европе. Именно массовый автомобиль явился мощнейшим импульсом для всей американской индустрии, именно автомобилестроение подтолкнуло строительство знаменитой всеамериканской дороги. Можно сказать, что американский автомобиль стал локомотивом всей американской экономики. Но оторвавшись от всего остального мира и будучи совершенно уверенными, что ни одна страна не сможет бросить вызов, и «короли индустрии» стали почивать на лаврах. Не успели они оглянуться, как ведущей автомобильной державой стала Япония, машины, выпускаемые «Хондой», «Мицубиси», «Тойотой», захватили треть американского рынка, к тому же на пятки стали наступать «Фольксваген», «Ауди», «BMW» и «Мерседес».
Когда-то в детстве я придумал такую игру: когда я шел по улице, я подсчитывал сколько машин какой марки припаркованы на моей стороне: побеждал то «Бьюик», то «Форд», то «Шевроле», из машин шикарных дуэль шла между «Кадиллаком» и «Паккардом», иностранные же марки почти никогда не попадались. Когда я теперь приезжаю в Нью-Йорк, я играю в другую игру: каких машин будет больше, американских или иностранных, и неизменно побеждают последние. Правда, в «серединной» Америке и, конечно, в сердце автомобильной промышленности — Детройте и Дирборне — больше машин американских. Скорее всего, это связано с большей консервативностью проживающих там жителей и, возможно, с некоторым чувством патриотизма. Но факт остается фактом: иномарки теснят марки национальные. Объяснение простое: они лучше американских, реже выходят из строя, экономичнее и лучше держат дорогу. Если они и уступают в чем-то, так это в комфорте, качестве, которые для американца имеют первостепенное значение.
Как-то мне в голову пришла мысль, что внешний вид автомобиля является показателем уровня страны в неменьшей мере, чем, скажем, архитектура. Если это так, то Америка достигла своего пика в середине пятидесятых годов прошлого века. Ах, что это были за машины! Не машины, а дворцы на колесах — огромные, ярко окрашенные, с отделкой из блестящего никеля, напоминавшие в своей хвостовой части дельфинов, устремленные вперед, всем своим видом утверждавшие, что им подвластна любая скорость, любые расстояния. Иногда сегодня такая машина проедет — и все замирают, глядя ей вслед. Будто слышится глубокий вздох ностальгии по тем светлым, легким, радостным временам. Посмотришь на такое чудо, сравнишь его с машинами нынешними — безликими, тупыми, похожими друг на друга, как близнецы-братья, и невольно подумаешь: sic transit gloria mundi, так проходит слава мирская…
Невольно возникает такое ощущение, что всё в прошлом, причем это чувство усиливается, как ни странно, при посещении некоторых замечательных, даже удивительных мест.
К ним относится Музей Форда, в котором выставлены почти все модели, когда-либо выпущенные заводом. Мы с Иваном не могли оторвать глаз ни от самого первого творения Генри Форда, двухцилиндрового квадроцикла, ни от «Форда-Виктории» — той самой модели, на которой супруги Адамс и Ильф с Петровым пересекли Америку. Мы заметили, однако, что выставка заканчивается легендарным «Фордом-мустангом», ни одной современной машины мы не увидели. Да и зачем выставлять их — они безнадежно проиграли бы своим удивительно красивым предшественникам.
