Александра Маринина - Дорога
После известия о смерти жены у Николая Дмитриевича подскочило давление, да так сильно, что встал вопрос о немедленной госпитализации. Родислав был уверен, что тесть лежит пластом, и хорошо еще, если к похоронам оправится, но водитель служебной машины Головина, приехавший, чтобы отвезти Родислава в бюро ритуальных услуг, сказал, что генерал находится на службе и лично занимается кладбищем и вопросами транспорта. «Силен мужик, – подумал Родислав. – Старая закалка. В нынешнее время таких наищешься. Если бы с Любашей что-нибудь случилось, я бы, наверное, лег на диван лицом вниз и не вставал. А этот на службу пошел, да еще с таким давлением. Силен!»
* * *Шестилетнюю Лелю на похороны бабушки не взяли, Клара Степановна отвела внучку утром в детский садик, а вечером забрала и привела домой к маме и папе, когда те уже вернулись после поминок. Но все равно по лицам родителей, брата и тетки и по их голосам она поняла, что что-то случилось, что-то ужасное, горькое и болезненное, и моментально затемпературила. Люба взяла больничный по уходу за ребенком и сидела дома вместе с Родиславом, который до девятого дня на занятия в Академии не ходил. Он успешно поступил в адъюнктуру и был прикреплен, как и хотел, к одной из управленческих кафедр. Теперь ему как адъюнкту надлежало посещать занятия по философии и иностранному языку для подготовки к сдаче кандидатских экзаменов, но поскольку все знали, что майор Романов – зять замминистра, у которого только что умерла жена, на прогулы смотрели сквозь пальцы. Родислав даже к Лизе не ездил, целыми днями находясь рядом с женой.
Тамара уехала сразу после похорон – ее отпустили с работы только на три дня, к ней была огромная очередь, записывались на месяц вперед. Люба очень жалела, что сестры нет рядом, ей хотелось поговорить о маме, но она понимала, что Тамара – единственный человек, которому эти разговоры действительно важны и интересны. Можно было бы поговорить с Родиславом, он слушал бы Любу и сочувствовал ей, но она понимала, что ему такие разговоры будут в тягость. Люба была благодарна ему уже за то, что он находится рядом, помогает с Лелей и никуда не уходит, и злоупотреблять его добрым отношением ей не хотелось. «Какой он все-таки хороший, – думала Люба, глядя на мужа, сидящего рядом с дочкой и читающего ей книжку, – он самый лучший на свете. Ни один мужчина не может с ним сравниться. Как жаль, что он меня больше не любит».
А вот с Олегом все оказалось сложнее и одновременно проще. Он настойчиво звонил ей каждый день и просил приехать, а на все попытки Любы объяснить, что у нее болеет дочь и вообще она в трауре, неизменно отвечал:
– Любушка, ну пусть твой благоверный посидит с ребенком, а ты приедешь ко мне, развеешься, отвлечешься. Нам всегда так хорошо вместе! Ну Люба!
Он не понимал и не желал понимать, что от горя можно отвлечься делом, заботами, общением, но никак не похотью. Конечно, Люба поехала бы к нему, если бы он был другим – умным, понимающим, тонким, таким, как Тамара или Родислав, но он был не таким, он не понимал, что его веселый тон и пошловатые приглашения «развлечься и развеяться» неуместны и бестактны. «Зачем он мне? – с тоской думала Люба каждый раз, когда заканчивала разговор с Олегом и вешала трубку. – Для чего? Меня даже не тянет к нему. Я по нему не скучаю. В тяжелый момент жизни я не хочу его видеть. Он мне совершенно чужой, посторонний красивый мальчик, который говорит мне комплименты и красивые слова, не более того».
На девятый день Тамара приехала вместе с Григорием.
– Ты не волнуйся, – сказала она Любе, – мы сегодня вечером уедем обратно. Ты поезжай на кладбище с папой и Родиком и ничего не говори о том, что я приехала, а мы с Гришей сходим туда потом, после вас, чтобы не сталкиваться.
– Господи, – сокрушалась Люба, – ну почему у нас все так не по-человечески?! Почему на могилу к родной матери ты должна ходить тайком?
– Потому что я не хочу, чтобы папа устроил скандал, – спокойно отвечала Тамара. – Мне-то все равно, пусть кричит, пусть хоть стреляет в меня, но рядом будете вы – ты, Родик, Гриша, зачем вам эта головная боль? Я не хочу, чтобы скорбный день превратился в отвратительную семейную свару. Светлая память потому и светлая, что ее не принято пачкать разными дрязгами.
Глядя на стоящего рядом с Тамарой Григория, который совсем не знал Зинаиду Васильевну, видел ее только один раз, но зато слышал от жены, что мать была категорически против их брака, и который все-таки счел нужным приехать хотя бы для того, чтобы поддержать Тамару, Люба вдруг отчетливо поняла, что больше не будет встречаться с Олегом. Никогда.
* * *Прошло две недели со дня смерти Зинаиды Васильевны, и Родислав снова поставил перед Любой вопрос о своем ночном отсутствии. Что ж, договор есть, его никто не отменял, и смерть мамы Зины ни на что не повлияла. Люба молча кивнула, но почувствовала внутри болезненный укол. Это у нее все кончено с Олегом, она больше никогда не поедет к нему, а у Родислава все продолжается. Но у нее была слабая надежда на то, что продолжаться роман мужа будет не очень долго, ведь если он мог две недели не ездить к Лизе, значит, он не особенно горит этой любовью. Конечно, раньше он ездил к ней по три-четыре раза в неделю, а вот пропустил две недели – и ничего. Люба даже втайне надеялась, что, может быть, Лизе не понравится такое долгое отсутствие возлюбленного, она закатит сцену, и тонкий и умный Родислав не сможет смириться с подобной душевной черствостью подруги и уйдет, хлопнув дверью. Они поссорятся, сначала на время, а потом и навсегда. И можно будет прекратить этот чудовищный договор, и все войдет в свою колею, и они снова станут образцовыми супругами, станут на самом деле, а не для видимости.
Когда Родислав ушел, Люба загадала: если вернется часа через два-три, значит, у нее еще есть надежда. Она не спала всю ночь, смотрела на часы, прислушивалась к шуму спускающегося и поднимающегося лифта, то и дело подходила к окну и выглядывала на улицу. Но Родислав вернулся, как и раньше, в половине седьмого. Надежда рухнула, они не поссорились.
Маленькой Леле родители постарались объяснить про бабушку в самых мягких и деликатных выражениях. Девочка не заплакала, как обычно делала, когда ей бывало кого-нибудь очень жалко, а только сильно побледнела и схватилась за край стола, словно готова была вот-вот упасть. Родислав подхватил ее на руки, прижал к себе, забормотал что-то ласковое и утешительнее, но Леля вырвалась и убежала в детскую. Когда через минуту следом за ней туда вошла Люба, девочка лежала в своей кроватке, отвернувшись к стене.
– Лелечка, – позвала Люба.
– Не мешай мне, – послышался ответ. – У меня горе, я буду страдать.
