Татьяна Шипошина - Подготовительные курсы
Не знаю, что Лена нашла во мне. Она могла бы так проводить время и с Саней, и с Лёхой, и с Митей.
Как меня потом просветили, Лена спала до меня и с первым, и со вторым, и с третьим.
Но нам было хорошо вместе.
Лена называла меня «мальчик мой», «мой дурачок», «лапуля», и всегда просила рассказать ей что-нибудь. И я рассказывал. Например, пересказывал «Мёртвые души».
Как она смеялась!
И почти плакала, когда я персказывал «Героя нашего времени»… Да, конечно. Бедная Бэлла… бедная княжна Мери…
Я, конечно, не могу ручаться, что мои рассказы были очень близки к оригиналам. Но Лена шептала мне на ухо, что никогда, и ни с кем ей не было так хорошо, так легко и спокойно…
У нас не было иллюзий — ни у неё, ни у меня. Мне ничего не надо было от этой женщины, кроме того, что есть.
Она не хотела женить меня на себе — уж слишком я выглядел для этой цели неподходящей кандидатурой.
Если между людьми есть симпатия… если между людьми всё честно — разве это, само по себе, не повод к наслаждению?
Есть наслаждение сексом? — Да.
Есть наслаждение едой? — Да.
Есть наслаждение вином? — Да.
Есть наслаждение отдыхом? — Да.
А вот есть наслаждение честностью? — Да.
Конечно, да. Если бы только не этот червячок… Не этот училкин сын, который шепчет по ночам из своего угла, куда, казалось, он загнан навеки…
Он шепчет что-то типа: «Любовь… не прелюбодействуй…» Более того — он осмеливается произнести: «Целомудрие…», «Воздержание…»
Да елки палки! Когда же это кончится!
Глава 26
Я снимал комнату в коммуналке на два хозяина.
Во второй комнате (вернее, в двух смежных) жил дядя Петя со своей благоверной супружницей тётей Полей.
Ну и парочка была, доложу я вам!
Петя выглядел худовато, седовато и лысовато. Поля была толста, громогласна, и постоянно всем недовольна.
До пенсии она работала продавцом в продовольственном магазине, и ещё застала времена дефицита. Тогда — быть продавцом означало совсем не то, что сейчас.
Скорее всего, и сейчас так же воруют. В смысле обмера и обвеса. Но тогда… тётя Поля состояла при дефиците и распоряжалась дефицитом.
Это придавало ей значимости!
Может быть, её постоянное недовольство теперешней жизьнью частично было обусловлено тем, что её отлучили от всемогущего дефицита.
Когда дядя Петя был трезв, его было не видно и не слышно. На всю квартиру разносился только низкий голос его супруги, ругающей всё на свете.
— Опять пенсию не прибавили! — гудела она.
— Так прибавили же, — возражал Петя.
— Ну, да! Одной рукой сто рублей добавили, а второй рукой сто пятьдесят забрали!
— Да, да, — кивал Петя.
— Что это за цены? Нет, ты видел, что творится в магазинах? Это же сколько я должна платить за дохлый окорочок? Что, сотню? Накося! Выкуси!
Петя кивал.
— Послать бы этих, что наверху сидят, пусть бы пожили на пенсию! Пусть бы вскупились в нашем универсаме!
Петя снова кивал.
Ещё тетя Поля любила кричать в телевизор.
— Что, выпялился? — кричала она очередному радетелю за народное благо. — Что, надрал народ, и радуешься? Морда-то, как блин, так и лоснится! Куда миллионы попрятал, гад! Где зарплата? Где пенсия?
Тётя Поля была, конечно, права.
Я ещё помнил о том, как мы жили с матерью от получки до получки. Но вот как донести этот крик души до вышестоящих чиновников… Вот в чём вопрос…
Может, действительно — воровать? Только так и можно побороться за свой справедливый кусок в делёжке общественного пирога?
Вор у вора дубинку украл…
Но когда тётя Поля сотрясала стены коммунальной кухни своими криками, хотелось ответить ей чем-то подобным. Послать её, извините, подальше.
Кричать в кухне и ругать телевизор было проще всего. Я даже иногда задумывался о том, что творится в душе у такого, постоянно кричащего, и постоянно ругающего всех человека. Б-р-р-р…
Даже справедливость ругани уходила на второй план.
Крики тёти Поли медленно затухали, ударяясь, как в подушку, в тихого и безвольного (казалось бы) дядю Петю.
Но если дяде Пете случалось выпить… Упаси Бог встать на его пути в такое время!
— Зашибу! — вопил Петя! — Сгною!
— Тише, тише, — пыталась унять его тётя Поля, — тише ты…
— Я на вас управу найду! — продолжались крики, перемежаясь матерной руганью, — Я в карцер вас упеку! Колька, сучонок! Тебя первого! Первого!
Крики дяди Пети продолжались, обычно, не долго. Пар быстро уходил в гудок.
Послушав, какими словами ругается во хмелю дядя Петя, я однаждя спросил у его супружницы, в чём причина такого специфического набора слов.
— Так он же всю жизнь… всю жизнь…
— Что «всю жизнь»?
— Зэков охранял.
— А…
— Чуть крыша не съехала, от такой работы, — вздохнула тётя Поля. — Они ж сволочи…
Я сочувственно покачал головой.
«Сколько там осталось, крыши этой, — подумал я — Чему там съезжать…»
— А кто такой Колька? — поинтересовался я.
— Колька? Так это сын наш. Сидит, уже третий год. — За наркоторговлю и содержание притона.
Тётя Поля посмотрела на меня, и вздохнула ещё раз:
— Наркоман он… Вторая ходка уже. Выйдет ли живым-то…
Глава 27
Новый, 2000 год, мы встречали вместе с Леной на смене в клубе. Я «заработал» в новогоднюю ночь больше четырёхсот долларов.
Разряженная публика, крики, смех, брызги шампанского…
Размалёванные рожи в масках, карнавальные костюмы… Смотреть трезвым на всю эту вакханалию было тяжеловато. «Стрёмно»…
Особенно, на фоне разговоров про смену тысячелетия, «милениум», конец света, и всё такое прочее.
Я смотрел сначала на резвящуюся и вопящую публику. Потом на ту же публику, уже с трудом стоящую на ногах, дерущуюся и блюющую. (Саша и Лёха потрудились в эту ночь на славу).
Смотрел я на людей, и думал о том, что, может быть, конец света был бы в самый раз, чтобы прекратить все эти конвульсии одним махом, и больше уже не мучиться.
После смены мы сами порядком надрались в своём узком кругу, и больше в мою голову таких радикальных мыслей не приходило.
А потом мы с Леной на такси отправились ко мне. К Лене приехали родственники матери, в количестве трёх человек, поэтому пришлось ехать ко мне в коммуналку..
Мы расстелили постель, свалились в неё и выпили на двоих ещё одну бутылку шампанского. Закусили икрой и фруктами, и пожелали себе долгих лет жизни, здоровья и счастья.
Было часа три, когда мы, наконец, решили выспаться после трудной смены.
Не тут-то было! Это же был Новый год!
Дядя Петя почему-то не протрезвел до этого времени. Может быть, причиной тому являлись телевизионные крики о том, что приближается конец света. Потому что вместе с концом света, как можно было догадаться, приближался и последний Божий суд.
А на суде уже окончательно должно было определится, кому гулять по райскому саду, а кому жариться на сковородке.
Видимо, дядя Петя не был уверен в том, что именно он будет гулять по небесным садам. От этого крики его были сильнее, чем обычно.
— Суки! Сгною всех!
Причитания тёти Поли не помогали.
— Петя… Петя, уймись…
— Отстань от меня, сука! Это твой ублюдок на кичи штаны протирает!
— А ты где был? — возвысила голос тётя Поля. — Ты где был, когда он из твоего кармана деньги воровал?
— Я был на службе! Я Государству служил! Не то, что ты, сука, в своём магазине давала всем, направо и налево!
— А ты что, свечку держал?
— Да я тебя… Б…
Милые мои соседи поздравляли друг друга с Новым годом. Что милениум, что делириум…
Мы с Ленкой не молгли спать. Пришлось нам подняться. Мы уже начали одеваться, чтоб поехать куда-нибудь… Мы могли себе позволить снять на пару дней номер в какой-нибудь, не самой плохой гостинице, и провести свои выходные, как белые люди.
Но мы не успели уйти.
За дверью послышались совсем уж дикие крики, мат, удар с металлическим звоном, затем — звук падения тела. Мы выскочили в коридор.
В коридоре стояла, держа пустую сковороду, тётя Поля. Петя валялся ничком и слегка подрагивал всем телом.
— А-а-а… — вопила Поля, — Петя… Петюша мой… Ай, что же ты наделал… что же ты наделал… Что ж это я натворила… Убила, убила тебя…
Петя не подавал признаков жизни. Я склонился над ним. Холодок пробежал у меня по спине. Был человек, и нет человека…
Как хрупка человеческая жизнь… любая случайность… любая сковородка может прервать её… Господи!
Однако, нашего человека не так-то просто добить, пусть даже и сковородой. Петя застонал, закряхтел, выматерился и открыл глаза. Слава Богу!
— Слава Богу! — тётя Поля с размаху плюхнулась на колени. — Живой! Живой, Слава Богу…
— А ты, сука, чего хотела? — прохрипел любящий супруг.
