Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник)
«Как же мне дальше быть, коль тебя не станет?» — крикнула ему в слезах Дуня, — «Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно!».
Ваня вздрогнул и стал озираться по сторонам. Здесь, где он стоял, за пределами старого кладбища, было бы будто светлее и спокойнее, здесь еще висели серые сумерки, не успевшие еще перейти в черную ночь.
— Глупости, — выдохнул Ваня, — Я пойду. Пойду!
Где-то неподалеку громко завыла собака, и он снова вздрогнул, но уже не обернулся — и переступил черту кладбища.
И тут же, в это мгновение, вокруг него стало тихо-тихо.
— Вот и хорошо. Тишина и покой. А значит, никого здесь нет, — сказал сам себе Иван, но голос его прозвучал совсем неуверенно, были в звучании его и дрожание, и трепет, и лишь сердце стучало громко-громко в его висках, словно крича о том, что нету на самом деле никакого покоя в этой зловещей тишине, и не несет она на самом деле в себе никакого облегчения.
Темные кресты, казалось, окружили его, обступили своим тесным кольцом, опутанным кладбищенской тьмою, и тишина эта стала какой-то ватной, неестественной, вокруг не было ни шороха — ни шелеста травинки, ни пичуги, ни ночного кузнечика, и Ване показалось, будто это место поглотило его, забрало себе, спрятало небрежно у себя на черной ладони, словно бы раздумывая, в какой момент стоит раздавить его тонкие виски своими скользкими пальцами.
Страх опутал его тело, но назад пути уже не было — он пришел.
«За работу, ученый», — мрачно усмехнувшись, Иван осторожно побрел по одной из узких кладбищенских дорожек — ступая подошвами своих ног так тихо, словно боясь разбудить мертвых, словно и впрямь остерегаясь каких-нибудь призраков или ходячих мертвецов, в которых он, как ученый, не верил.
Пройдя некоторую долю черного кладбища, Иван свернул к одному из заброшенных земляных холмов и нерешительно присел подле одного из полуразрушенных мрачных надгробий и принялся ждать.
«Тоже мне, ученый», — подумал он про себя, и неприятный зябкий холодок пробежал у него по влажной спине, — «Ну какой же я ученый, на самом деле. До ученого мне еще далеко, мне еще учиться и учиться. И зачем я полез в это дело? Кому я, в самом деле, и что захотел доказать? Пустоголовый студент, захотевший блеснуть искрой своего мнимого профессионализма. Физик недоделанный.».
Иван вздохнул, с напряжением обводя взглядом безмолвные кресты.
«Ладно, пришел уже. Надо работать. Приборы у меня есть. Хотя какие уж тут особенные приборы. Лишь фотоаппарат да камера ночного видения. Даже датчиков никаких… Ученый! Что ж, поначалу должно и этого хватить, впрочем. Что же мне фиксировать этими самыми датчиками, в самом деле? Неужто правда каких-нибудь призраков? Это чушь. А вот на каких-нибудь сатанистов, алкоголиков да вандалов данной аппаратуры как раз должно хватить — все же они люди».
Иван сидел на темной кладбищенской земле, которая казалась совсем холодной, несмотря на то, что еще стояло лето — такой, словно местную промозглую почву уже коснулись своим мертвенно ледяным дыханием и пробили до основания заморозки.
Кладбище казалось совсем другим миром, мрачным, отличным от всего прочего окружающего мира, словно это был некий остров, оазис черной тьмы и холодного тлена среди целого мира — живого и ярко-подвижного, наделенного множеством тональностей нежных звуков этих движений.
Он сидел и ждал, робко ежась от холода, и размышлял, пытаясь скоротать долгие часы черного пустого времени, царившего в этом страшном маленьком мирке, пытаясь унять колотящееся безумно сердце и пытаясь отогнать от себя навязчивую мысль, никак не желавшую уйти из его головы: скорей бы утро. Скорей бы рассвет.
Но рассвет был еще совсем не близок, секунды шли мучительно медленно — так, что Ивану казалось, словно целая жизнь его проходит сейчас в этих мрачных холодных секундах.
Призрак плавно проплыл молочно-белым пятном, балансируя легкими бесплотными касаниями над верхушками покосившихся надгробий.
Ваня сморгнул и зажмурился, встряхивая головой.
«Этого не может быть. Ученый! Ты же знаешь, что этого просто не может быть.».
Он открыл глаза и снова посмотрел в ту сторону, в какой, как ему показалось, он видел призрака.
Там ничего не было.
Он вздохнул облегченно и осторожно оглянулся по сторонам, пытаясь унять расшатавшиеся нервы. Но вокруг были только кладбище да ночь, да тишина — такая мертвая, что ему было понятно, что здесь действительно никого, кроме него, не было, и ни о каких сатанистах не могло быть и речи.
И о призраках тоже.
Ваня взглянул на часы, желая узнать, сколько еще часов предстоит ему провести в этом черном месте, где холодным дыханием кожу обжигает смерть — так, что сердце обливается ледяной влагой, да его собственное дыхание на фоне всей этой зловещей тишины кажется оглушающее громким звуком, разрушающим остатки его потрепанных нервных сил. Но часы его остановились, словно стрелки их прилипли к окоченевшему циферблату, намертво приклеившись и потеряв всякую возможность движения.
Краем глаза Ваня заметил белое пятно, ярко выделяющееся на фоне окружающей его черноты. Призрак плавно направлялся куда-то в сторону, казалось, не замечая ни черных крестов, ни их отчаянного гостя, рискнувшего бросить наглый вызов этой кладбищенской, потусторонней силе, вторгнувшись на их запретную, леденящую территорию, где правили лишь холод и тьма, да что-то еще, непонятное, неподвластное человеческому уму.
Вскочив, Ваня обернулся, уставившись в темноту того места, где он только что видел призрака, но там никого не было. Судорожно хватая ледяной воздух, который был насквозь пропитан смертью, словно невидимой, незримой отравой, затрудняющей дрожащее дыхание, и пуская пар изо рта, молодой человек заметался на месте, забился, оглядываясь и дрожа всем телом — но лишь тишина была ему ответом на его отчаянные поиски — вокруг никого не было.
Ваня замер, тяжело дыша. Он стоял, и озноб бил его тело, покрывая кожу противным и липким холодным потом. Сердце его стучало так, что казалось, будто где-то совсем рядом бьется огромный молот, готовый оглушительным звуком своих ударов выдать затаившегося во тьме человека, словно на звук этот его без труда смогут найти ледяные силы, правящие здесь — и отдадут на растерзание этой черной и кровожадной невидимой силе.
Но вокруг никого не было. Камера и фотоаппарат были забыты — молодого человека захлестнул страх, леденящий ужас, не позволяющий ни думать, не предпринимать что-то, не говорить.
На какое-то мгновенье ему снова привиделась баба Люся. «Не ходил бы ты, Ванечка» — сокрушенно бормотала старушка, качая головой, — «К чему беса-то дразнить и только несчастий притягивать на свою голову? Но только ты знай: как бы призрак ни юлил, как бы не баловал — не гляди в глаза его ни на мгновенье. Глянешь — и пропадешь, уже не сможешь от глаз его мертвых оторваться.».
— Ерунда, — пробормотал Иван, и слова его словно повисли в пустом бестелесном пространстве, выдавленные, выжатые из его пересохших губ, слетевшие и упавшие в холодный воздух тихим, хрипловатым звуком, — Нервы шалят… Это всего лишь… нервы.
Он еще раз оглянулся по сторонам, но вокруг по-прежнему никого не было. Только задней части его плеча было холодно, так холодно, словно кто-то дышал ему в спину, обжигая своим ледяным дыханием, отчего плечо его немело и как будто отмирало.
Вздрогнув, Ваня оглянулся — но позади него никого не было.
«Нервы. Это все нервы».
Призрак плавно проплыл уже совсем рядом, но, как и в прошлые разы его появления, казалось, будто Ивана он не замечал — и, спустя еще одно мгновенье, растворился в кладбищенской темноте. Задрожав всем телом, Ваня отступил назад и снова оглянулся. Вокруг его стояла лишь черная тьма, казавшаяся теперь еще чернее, словно она подобралась к нему уже совсем близко, сгустившись, сжав его плотным кольцом, из которого было ни выбраться, ни продохнуть через этот плотный леденящий воздух.
И тут призрак возник снова — но уже прямо перед Иваном, мертвое белое лицо его оказалось совсем близко — так, что даже могильным зловонным холодом пахнуло прямо в Ванино лицо, и мертвые ввалившиеся глаза уставились своим пустым безмолвным взглядом прямо в глаза Ивану.
Онемев от холода и отчаяния, Ваня развернулся — и бросился бежать, прочь с кладбища, прочь от этого черного безумного места, прочь от этого холода, стоящего здесь пропитанной смертью могильной пеленой, прочь из этого безумного мира, где не было ничего живого и не ощущалось ничего святого в почерневших от времени усыпальниц покоившихся. Он бежал, и сердце его выскакивало из груди — так отчаянно, так больно, словно готовое разорваться сию же минуту на части, остановиться, чтобы Иван рухнул тут же наземь и провалился в черные объятья этого мрачного зловонного мира, где не могло быть ни спасения, ни посмертного покоя.
