Александр Тарнорудер - Остановить песочные часы
Подарите мне жизнь…
Ужасный момент осознания собственной глупости и неправоты, ненужного и бесполезного упорства и упрямства, противопоставления себя всему миру, начиная с самых близких людей. «Да не кутайся ты в свои сатиновые нарукавники!» — воочию представляю, как Меир произносит эту фразу, которую я сама только что придумала, и гладит меня по голове. Мне так хочется, чтобы он погладил меня по голове, по всему телу. Я так хочу его…
Вспоминаю вчерашний вечер, свое появление на пороге, и идиотскую фразу, которую, не подумав, бросила ему в лицо. Я привыкла считать себя не такой, как все, а оказалось, что веду себя не лучше, чем обычная истеричная дамочка.
Включаю мобильник, который я заглушила сутки назад, кладу его на стол, и отправляюсь на кухню засунуть в машину посуду. За спиной начинают раздаваться трели входящих сообщений. Боже, сколько?! Им, кажется не будет конца. Мужик мой, по опыту знаю, больше одного не оставит, ему ничего не стоит доказать, что единица и несчетное множество — это, по сути, одно и тоже. Он что-то вчера про нью-йоркский обвал говорил? А от меня-то что надо? Мне до Нью-Йорка, как до луны. Так и есть: начальник телефон оборвал, все сотрудники отметились, да еще знакомых и незнакомых десятка три наберется. Шкурой чую, что накрылся не только сегодняшний выходной, но и вся последующая неделя.
— Привет, это я, — делать нечего, приходится звонить начальнику.
— О! Пропащая, а мы уже в Интерпол обращаться собирались. Ты куда делась-то?
Не многие из сотрудников знают, что шутки моего начальника надо воспринимать довольно серьезно.
— В больнице была, в Шнайдере.
Молчание на том конце: больница в нашем государстве — это святое.
— С детьми случилось что?
— Ничего особенного, просто я подхожу донором для Иланиной дочери.
Снова длинная пауза: после шумихи в прессе на всю страну порог народной чувствительности ко всей этой истории понизился до нуля — каждый считает своим долгом громко и публично посочувствовать. Вообще-то, народ у нас добрый, отзывчивый, можно сказать, народ, только если за рулем не сидит, или на праздники в очереди в аэропорту не стоит.
— Ладно, — глубокий вздох в трубку, — мейлы открой. Уже двенадцать почти, до открытия биржи четыре часа осталось. Генеральный должен с заявлением выступать, а ему там какой-то гребаной цифири не хватает. И не ссы, Далит, я позвоню, кому надо.
— Yes, sir! — рапортую с бодростью в голосе, хотя какая там бодрость.
Уф! Если уж Ронен стал выражаться, как рыночный торговец, то дело и впрямь серьезное. А я опять с опозданием осознаю, что, отключив телефон, вела себя, как последняя дура. От немедленного увольнения с волчьим билетом меня спасает только причисление к лику святых. Святых не увольняют — прессы боятся.
«Гребаную цифирь» пересылаю Ронену — пусть он сам со своими генералами разбирается. О карьере размечталась. В любой карьере есть момент истины, а я его прозевала, проспала, мобильник выключила.
От Ронена приходит смайлик. Зубастый, правда, но смайлик. У меня отлегает от сердца — вот она, эпоха Интернета и СМСок — чуть ли не международный скандал можно утихомирить зубастым смайликом.
Хватаю мобильник и посылаю Меиру такой же скалящий зубы смайлик. Нутром чую, что должен оценить и перестать дуться, потому что есть некоторое сходство между его крупными зубами и этой забавной рисованной рожицей.
Через полминуты приходит устрашающе дикая кошачья морда. Не знаю, где он умудрился отыскать такое чудище.
Отвечаю поджавшей хвост собакой.
Получаю оскалившуюся и выгнувшую спину шипящую кошку.
С моей стороны — несчастная и печальная мордочка.
С его — та же кошка, но уже без оскала и шипения.
Повторяю виноватую рожу и снова добавляю побитую собаку.
В ответ приходит совершенно уморительная фотография Кляксы и Белки, которой я еще не видела: на освещенной солнечным лучом зеленой траве причудливо переплелись черные и белые морды, лапы и хвосты.
Набираю номер.
— Можешь представить меня в середине международного финансового скандала?
— Тебя? Да запросто! Я еще и не такое могу себе представить.
— Квадратный трехчлен?
— Ну… этим только в школе маленьких девочек пугают, а ты вроде выросла уже.
— Наверное, недостаточно.
— Скажи, как можно жить в одном доме с пятью особами женского пола, да еще семейства кошачьих?
— Не знаю! — фыркаю в трубку.
— А я знаю: напялить тигриную полосатую шкуру и дать хорошенько лапой по загривку!
— Но не получается?
— Не получается, — вздыхает, — что поделаешь?
* * *Остаток дня уходит на то, чтобы ответить на мейлы. Основной огонь Ронен, конечно, погасил, но от него остались множественные локальные очаги, требующие стопроцентной концентрации сил рядовых пожарников.
Reply…
Reply…
Reply to all…
Не успеваешь отрубить дракону одну голову, как на ее месте вырастают три новые. И так — вплоть до открытия торгов на Нью-Йоркской бирже. Наш Генеральный публикует-таки официальное заявление в связи со вчерашним падением акции: изначальные девять процентов обернулись семью с половиной в конце торгов, и сей факт поднимают на щит и торжественно несут в столицу финансового царства. Прочитав первый же абзац, я решаю, что с меня хватит, и отключаюсь от Интернета.
Беру одеяло, беру толстенную кипу бумаги, называемую газетой, диванную подушку, бутылку с водой, и отправляюсь полежать на травке в тени лимона. На одеяло сразу же забираются кошки и начинают приваливаться к ногам. Каждая пытается занять местечко поудобнее, то есть поближе к ноге. Мысль о том, что с другой стороны осталось вволю свободного пространства, в кошачьи головы не приходит. Они отталкивают друг друга лапами, покусывают за уши, правда, довольно беззлобно, изредка переругиваясь короткими «мя».
Когда появляются остальные домочадцы, я дремлю, обложенная кошками и газетными приложениями. Срочного кормления никому не требуется, Меир зажигает факелы, призванные отогнать комаров, открывает бутылку холодного белого вина, сразу же покрывающуюся испариной, режет сыр на фарфоровой доске, моет виноград и другие фрукты.
— Ты, наверное, можешь не возвращаться на работу, — полувопрошающе произносит Меир.
— Да есть у меня больничный на неделю, а толку что. Посмотрим, как сегодня биржа закроется, но муравейник уже разворошили.
— Я имел в виду: вообще.
— Что значит «вообще»?
— В понедельник должен придти ответ из FTC, а до тех пор — ни гу-гу…
— За кого ты меня принимаешь?
— Привык принимать за жену, но с некоторых пор…
— Меир! — обрываю его довольно резко, — я была не права. За последний день я поняла, почувствовала, насколько глубоко была не права… Дай мне договорить! — я вижу, как он пытается что-то вставить. — Давай не станем устраивать разборки и мусолить эту тему. Я знаю, что ты хочешь мне сказать, и принимаю все твои слова. И еще, превыше всего я ценю твою преданность и деликатность. Прости меня.
— Необходимо и достаточно, — Меир поднимает бокал и ждет, пока я не сделаю того же.
Я неподвижно сижу напротив и смотрю на него в упор.
— Тебя надо погладить по голове, чтобы ты выпила со мной вина? — догадывается он.
— Ага, — моя физиономия расплывается в улыбке, — и не только.
— «Не только» отменяется до тех пор, пока не выдашь свои клетки, — моментально заявляет Меир с язвительной назидательностью.
— Я про «погладить»…
— А, это можно, — сразу же соглашается он.
— Ну и почем нынче в Америке еврейские мозги? — возвращаюсь к начатой Меиром теме.
— Не так дорого, как хотелось бы.
— И все же, если не секрет?
— Point-three-five-bi.
Четырнадцать миллионов — это четыре процента, полагающиеся Меиру, мгновенно соображаю я.
— Небогатый жених с богатым потенциалом — за такое стоит выпить, — снова поднимаю бокал.
— Тебе, наверное, не надо усердствовать с вином.
— Профессор говорил только про солнце и физический труд.
— Ничто так не изматывает физически, как напрасный умственный труд, — медленно произносит Меир.
В этот момент я в очередной раз убеждаюсь, какая незаурядная личность — мой муж. Оставляя за скобками то, что именно его мозги и его идеи проданы за треть миллиарда долларов, из которых самому Меиру достанутся всего лишь считанные проценты, я не перестаю удивляться остроте его философского ума. Как часто мы задумываемся, что кроется за затасканной аббревиатурой PhD, доктор философии? «Я и другие философы считаем…» любила повторять одна мелкая букашка с ничтожного курса, на который я по глупости записалась в универе. А Меир способен одним предложением, одной случайно брошенной фразой перевернуть если не весь мир, то уж точно целый пласт моего понятия о мире.
