Геннадий Прашкевич - После бала
“Я не в карман к Парване залез”.
“Ну да, не в карман. Ты в душу к ней залез, – жестко уточнил я. – Для создания блока личностных характеристик Парваны Виталику не надо было испрашивать нашего разрешения. Это их личное с Парваной дело – изучать друг друга. Они живут как муж и жена, чего тебе надо? Ты не имеешь права лезть в их жизнь, это как в чужую спальню заглядывать”.
“Но ты должен знать! Ты руководишь проектом!”
“Повторяю еще раз, мы не лезем в личные дела друг друга”.
“Послушай, – лицо у Сашки сделалось хмурое, и я почувствовал, что он уже не играет. – Когда мы начинали, нас было пятеро, да? Виталик, ты, Мишка, Толя, я. Дружно было. Каждый помогал каждому. А теперь Толика нет. Что толку в нашей осторожности, в наших глупых правилах? Ты забыл, что Толика убили бомжи? Это надо же, “обээшку” не носить в поясе! Ну, зачем он ночью поперся в сторону Морского?..”
Ах, Толик… Сердце заныло… Ну что тебя, Толик, правда, потащило тогда ночью на улицу? Пошел в магазин, а попал в бомжатник… В кустах напротив “Холидея” всегда летом лежбище алкашей… Им в тот вечер здорово повезло: выпивка кончилась, а тут глупый очкастый является…
“Чего ты от меня хочешь?”
“Ничего особенного. Это даже бы Старик разрешил”.
Я выслушал Сашку, иначе не отделаешься. В общем, в его словах был смысл. С той поры, как Виталик взял на себя всю рекламу, он здорово изменился. Даже налево перестал бегать. Понимаешь, попытался втолковать мне Саша, Виталик теперь или в отъезде, или дома сидит со своей бетонной таджичкой. А она молчит. У них там никакой музыки. Ни восточной, ни западной. Даже Карузо для чайников, этот упитанный соловей на экране не кривляется. Сидят и молчат. “Увидишь, они взорвутся, – закончил Сашка. – Парвана как восточный вулкан”.
В общем, Сашка говорил о простых, как воздух, вещах.
Ревность, любовь. Мы прекрасно знаем, что это тоже корректируется. “Обээшки” срабатывают на все сто процентов, надо только правильно сформировать личностный комплекс.
“Сашка, пора снимать этот напряг”.
“Как? – спросил я. – Прочтешь Парване лекцию? Угостишь Виталика коллекционным коньяком? Они тебя на порог не пустят”.
“Но это же затмение! Так не должно быть! Давай поставим Парване стабилизирующую “обээшку”. Чтобы она не контролировала ее. Наша последняя модель меньше монетки, я сам закажу браслет в восточном вкусе. Сместим ритмы, успокоим сердце…”
“Сашка, чего ты боишься?”
“Она бросит Виталика”.
“Ну и пусть катится”.
“Ты не понимаешь”.
“Чего я не понимаю?”
“Виталик тоже уйдет”.
“Ну и он пусть катится!”
“Нет, ты не понимаешь, ты не понимаешь, – повторил Сашка, начиная злиться. – Ну, чего ты такой тормоз? У Виталика в голове последние разработки. Он за Парваной кинется в любую сторону. Ты его ритмодинамику знаешь. Ради Парваны он захочет быть большим баем. Ради Парваны он продаст наши разработки какому-нибудь большому восточному баю, а может, сам решит объединить Азию. С него станется. Ради Парваны”.
“Да брось ты. Что за ерунда? Ну, подсунешь ты Парване новую “обээшку”. Если не сама, так Виталик обнаружит. Вот тогда уж их точно не удержать, мы будем иметь дело сразу с двумя вулканами. Так что не трогай Парвану. А с Виталиком… С Виталиком поработай… Если вернешь его в привычный режим, я закрою глаза на твои действия…”
“Нет, Саша, начинать надо с Парваны”.
“Да почему? Почему?”
“Потому что она на пределе”.
Он помолчал и объяснил: “Не злись. Я знаю, что тебя достали. Один Мишкин план кардинального спасения Руси от пьянства чего стоит! Да еще сверху требуют создания эталонных людей – богобоязненных и законопослушных. А снизу требуют снять трусость, жадность, неудачливость. Только о подлости никто не говорит. Сашка, ты же сам выступаешь за массовую коррекцию человеческих характеров, почему не помочь Виталику? Он наш друг. Мы излечиваем преступников и наркоманов, конченых людей, а тут наш друг! Чего непонятного? Если бы тем бомжам на лежбище вовремя воткнули в уши серьги с “обээшками”, Толик сейчас был бы с нами…”
Я закрыл глаза.
Ну да, грех. Вечный грех.
Грех, он, как ни крути, является краеугольным камнем в любой религии, в любом общественном движении. Но где точные критерии? Ясны лишь некоторые границы существования греха. Ну, сознание, положим. Ну, осознание себя субъектом греха. Но в материальном мире греха нет и быть не может, что, однако, нисколько не мешает осознающим свой грех страдать и переносить последствия своих страданий в материальный мир. Короче, грех – это то, что наш ум считает грехом…
Я попытался донести эту мысль до Сашки. Слишком частое обращение к “обээшкам”, напомнил я, может приводит к мощным и очень печальным срывам. Вспомни Светлану С., или та же Парвана… Ну да, мы можем лечить тоску по родине, несчастную любовь, мы излечиваем капитальных наркоманов, но тут есть специфика, не зря Старик нас предупреждал. Ну ладно, излечим мы всех. А дальше?
Сашка ухмыльнулся: “А дальше новых наготовим по нашей же методе”.
Короче, выгнал я его.
И подошел к окну.
Шел снег. Позвонила Варя.
Я сказал ей, что задержусь, и поймал себя на банальной мысли, как все изменилось.
Когда я был мелким, то страшно боялся в воскресенье пропустить какую-нибудь мультяшку. Часов наручных не было. Уйдешь гулять, и надо прохожих через каждые пять минут спрашивать, чтобы не упустить время. Так я что делал? Берешь будильник заводной, на ручку завода звонка привязывается нитка, на другой конец – что-то яркое. Ставишь время звонка минут за пятнадцать до начала мультика, будильник на подоконник, а нитку с “флажком” – в форточку. Когда наступает момент Х, будильник звенит, ручка крутится и наматывает на себя нитку, отчего яркий “флажок” за форточкой поднимается. Гоняй мяч да посматривай время от времени на своё окно. Очень скоро к моему сигналу привыкли все мелкие.
“Ну, ты где?”
Варя решительно вела меня к эталону.
“Ладно, сейчас выхожу. Минут через десять буду дома”.
И попросил: “Варька, не клади трубку. У меня звонок на параллельной”.
“Александр Александрович… – узнал я низкий мрачный голос милиционера Белова, он за определенные денежки поставляет нам нужную информацию. – Тут такое дело… – Сердце у меня дрогнуло. – Вы, значит, подъезжайте к „Интегралу“ сейчас…”
“Я уже домой собрался”.
“Надо, Александр Александрович”.
“С кем ты там говоришь?” – спросила Варя.
“Да тут Белов просит подъехать к „Интегралу“”.
“Так ты же все равно мимо “Интеграла” поедешь”.
Вот и пойми женскую логику. То торопись, то заезжай куда-то.
Но я так и сделал. Тормознул у кафе “Интеграл” в лунной тени недостроенной кирпичной многоэтажки, по голым стенам которой любят летом лазать любители паркура. “Стройка незаконна”. Надпись им не мешает. В свете фонаря медленно крутились снежинки, метрах в ста проглядывали подъезды и освещенные окна жилого дома. Непонятно, выбежал Виталик из кафе или вышел из дома… Из дома, конечно, хотя снег запорошил все следы… Из кафе не выбегают в распахнутой рубашке и в тапочках на босу ногу… Милицейская машина с погашенной мигалкой прикрывала труп со стороны дороги, два милиционера курили, Белов стоял метрах в трех в стороне.
“Зачем остановились? – подозрительно спросил лейтенант, наверное, старший в этой группе. – Вы что, знали убитого?”
Я спросил:
“Вызвали скорую?”
Милиционеры переглянулись, старший вытащил мобилу.
“Александр Александрович, – шепнул Белов. Выглядел он растерянным, но, наверное, знал, что делает. – Мы случайно наткнулись на труп. Это… Это же Виталий Ильич… Вы же видите… Он был жив… Ножевое ранение в грудь, с таким не выживают, но он был жив… Я хотел вызвать скорую, а лейтенант Никонов запретил. Он подсунул носок сапога под голову Виталия Ильича, понимаете? И сказал Виталию Ильичу, пока, мол, не расколешься, кто тебя, никакой скорой…”
“А Виталик?”
“Он умер…”
Я пошел к машине, но лейтенант остановил меня.
Ну да… Лейтенант Никонов… Лицо твердое, смуглое, в резких морщинах, задубел на службе… Одной рукой лейтенант Никонов заученно и ловко залез во внутренний карман моего пиджака (дубленка расстегнута) и извлек бумажник и удостоверение. Бумажник сунул уже в свой карман, а удостоверение протянул напарнику. Я боялся, что тот, не глядя, выбросит удостоверение, но этого не случилось. Напарник глянул в удостоверение и зашипел Никонову: “Тронулся совсем? Это Холин! Верни бумажник”. И двумя пальцами с огромным уважением протянул мне удостоверение. Так хотел выказать ревностное исполнение служебных обязанностей, что заорал на Белова: “Чего стоишь? Вызывай скорую!”
“Вызовите сами, – сказал я, пряча в карман бумажник и удостоверение. – Белов поедет со мной. – Я милиционерам ни на грош не верил и не собирался оставлять с ними единственного свидетеля. – Сейчас же вызовите скорую, я посекундно проверю все ваши действия”.
