Вероника Тутенко - Берлинский этап
— Пусть сидят до вечера, — показал тот кивком головы на неудобные пни, как будто только их и ждавшие. — Дышат свежим воздухом до карцера.
Окошки в карцере, как глазки новорожденных котят, ни в какую не хотели пропускать солнечный свет.
Слепые стены были, явно, в сговоре с тяжёлыми скрипучими дверями и цементным полом, холодным, без подстилки. Спать на нём невозможно, только дремать сидя, когда совсем невмоготу.
Здесь не было ни времени, ни пространства, ни жизни, ни смерти. Только цементный пол и цементные стены. Они уже не казались такими страшными, как когда лязгнул замок, впуская пленницу.
По крайней мере, это было лучше, чем та гнетущая неопределённость, когда они стояли под конвоем с Лидой у вахты, пропуская возвращавшиеся с работы бригады в лагерь. — И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? — окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина. Где-то рядом также маялась лагерная подруга в точно такой же камере.
На пятый день всё стало уже настолько безразлично, что даже не хотелось выбраться из карцера, но дверь, вздыхая и скрипя, отворилась: «Приехали из Каргополя»…
…На языке устало и бессмысленно ворочался вопрос «Что такое Каргополь?», но не у этих же троих спрашивать, в самом деле.
Самый важный — прокурор. Другой, почти такой же набыченный — судья.
А третий кто?
Защитник что ли?
Не похоже…
Не для того они вдвоём с Лидой на скамье подсудимых, чтобы их защищали.
Нина снова вспомнила тот стол в Берлине, когда говорила куда-то в пустоту, а никто не слышал или просто не хотел слышать.
Посмотрела на Лиду. Кажется, та думала о том же, может быть, даже о зловещем каркающем слове.
Как сквозь сон доносятся нелепые вопросы.
— Зачем бежали?
— Не выдержала условий, — с вызовом ответила Лида.
— Домой хочу, — с трудом подавила зевоту Нина.
Сказала, только потом вспомнила — дома-то и нет уже. Но даже это было сейчас не самое важное. Погрузиться в глубокий по- медвежьему сон до самой весны — единственное, чего хотелось по-настоящему.
Кажется, снова о чем-то спросили.
— Я первая. Я предложила, — донесся твёрдый голос Лиды.
«Кар» — сорвалось с ветки, как яблоко, но не вниз, а полетела ворона.
«Го-го-го», потянулись клином гуси за ней над полями, за море, на юг.
Ни моря, ни юга в слове, конечно же, не было. Нина добавила их от себя, и снова клин гусей, поля и ворона собрались в зловещее «Кар-го-поль».
— С ума сойти, — угрюмо взялась за голову Лида, когда судья равнодушно и даже насмешливо, как знакомый рецепт в поваренной книге, зачитал приговор.
Заседание окончено, всем спасибо, все свободны.
«Дезертирство» плюс «побег», судорожно производила Нина в уме простое арифметическое действие. Выходило — целая вечность до свободы и никакой надежды на побег.
Первое время Нину даже не выпускали за пределы лагеря. Целыми днями она чистила снег вокруг бараков да надраивала в бане тазы, но постепенно всё вернулось на круги своя…
Глава 6. Двойник
Очень странное ощущение (мистическое даже) знать, что в мире есть кто-то, удивительно похожий на тебя, если у тебя нет близнеца.
Как отражение в зеркале, то же лицо: глаза, нос, губы… те же брови.
Может быть, и судьбы похожие. Но этого Нине не суждено было узнать.
«Тонь! Виноградова!»
В первый раз, когда её так окликнули, Нина удивлённо смотрела на перепутавшую.
— Что смотришь на меня так странно, Тонь?
— Я не Тоня, — тихо ответила Нина.
— Как не Тоня? — изумлённо таращила молодая женщина впалые измождённые глаза, чуть искривились в усмешке полные обветренные губы. — А кто же?
Пристально всматривалась в исхудавшее бледное лицо Нины, искала, видимо, отличия.
— Вроде и, правда, не Тоня, — засомневалась, наконец. — И голос не Тонин.
Разница, конечно, была, хотя Нина и сама удивилась, когда увидела в первый раз эту Тоню.
Такие же волосы, но у Тони чуть волнистые. Черты лица похожи очень, только у Виноградовой ресницы не такие пушистые и рот чуть побольше, и ростом, кажется, Тоня чуть выше.
Но это заметно, только когда обе девушки рядом. А встречались они почему-то редко и ненадолго. Иногда перекидывались несколькими фразами, всегда об одном и том же.
— Кричат «Виноградова», а я «Аксёнова».
— И у меня так же, — несмело улыбалась девушка в ответ. — Кричат «Аксёнова!», а я говорю: «Виноградова я».
Больше говорить почему-то было не о чем.
Тоня точно стеснялась этого сходства, спешила поскорее закончить беседу.
Нина часто замечала, что, завидев её издали, Виноградова старалась свернуть, чтобы не встречаться лишний раз с двойником.
Осторожная и вместе с тем вполне компанейская, такие вообще редко попадают в тюрьмы, и даже если оказываются по недоразумению за решёткой, то ненадолго. Может быть, именно поэтому и оберегают себя от ненужных знакомств, чтоб не впутаться ненароком в какую-нибудь историю.
За Ниной же после побега прочно закрепилась слава хулиганки, от которой можно ожидать всего, чего угодно.
Настороженность, граничащая, между тем, с уважением, читалась порой в лицах тех, с кем Нина встречалась лишь время от времени.
Вскоре после того, как Нина вышла из карцера, к ней осторожно приблизилась заведующая столовой — высокая статная женщина средних лет с толстой чёрной косой.
— Ниночка, миленькая, — неожиданно начала она изменившимся голосом; в нём вдруг появились вкрадчивые, заискивающие интонации. — За что ты хочешь меня убить? У меня на свободе дети маленькие…
— Ты что, с ума сошла? — оборвала Нина заведующую, умоляюще заглядывавшую ей в глаза. — За что я тебя буду убивать?
— Мне сказали, что ты меня собираешься убить… — всё ещё недоверчиво продолжала заведующая.
От её взгляда на душе у Нины стало неуютно, всё равно, что ночью в мороз идёшь через лес. И вместе с тем было почему-то смешно. «За что ты меня хочешь убить?». Надо ж такое придумать!
Неужели она и впрямь стала за какие-то месяцы похожа на головорезку похуже тех, которые приходили их курочить в первый лагерный день? Неужели эта женщина не видит, что она не только человека, но и мышь не убьёт?
И хотелось встряхнуть испуганную мать маленьких детей за плечи как следует и вместе посмеяться над нелепицей.
Но женщина продолжала смотреть настороженно и жалобно, и Нина отвела взгляд в сторону.
— За что мне тебя убивать? Ты ничего мне не сделала… Я даже не знаю тебя…
Нина поспешила закончить неприятный разговор и, не слушая растерянное бормотание заведующей, пошла прочь.
В другой раз такой же взгляд она почувствовала на себе в тамбуре. Немолодая женщина уступила ей место у умывальника.
— Мойтесь, мойтесь…
— А ты чего? — удивилась Нина.
— А я подожду, — отошла в сторону. — Тебе попробуй не уступи. Ты же в армии была. Вы, солдатки, такие…
Женщина застенчиво улыбнулась.
— Нет уж, — Нина отнюдь не чувствовала торжества от того, что её начали бояться, о котором мечтают мелкие хулиганчики. — Я подожду…
Как всегда крик «Без последнего» застал врасплох и нестройной колонной барак двинулся к выходу. Забыв про вежливость и страх, женщина, уступившая Нине место у умывальника, оттеснила её назад.
У самых дверей вперед протиснулось ещё несколько человек. Нина вдруг с ужасом поняла: сзади никого, а впереди только конвойный с плёткой наготове.
Девушка даже закрыла глаза, ожидая, что вот-вот резиновая опустится на её спину. Но удара почему-то не последовало.
Глава 7. Костя Бас
Ветрище так и норовил подхватить волосы, чтобы они стали похожи на вороновы крылья. Всё б ему только играть, как котёнку. Апрельский, а холодный и колючий.
Нина ёжилась, тянула ниже рукава обтягивающего свитера, некогда бывшего белоснежным, но забывшего свой истинный цвет. И теперь ему, как грешнику, трудно представить, каким бы он был, сохранив первозданную чистоту помыслов.
А дождь-зараза вмиг промочил тонкую пряжу и хотел добраться до самых внутренностей. Не спасали от промозглости и штаны на резинке, которые Нина сшила вечерами из матраса.
Девушка поджала ноги и скосила сердитый взгляд в сторону охранника, сочинившего ей новую пытку.
Лениво, по- медвежьи, он переступал с ноги на ногу вдали, где валили деревья и жгли сучья.
Рядом с Ниной только тётя Шура; как будто нарочно старается быть ближе, чувствует, как одиноко и грустно её соседке по нарам.
Александра Петровна заняла место Лидии, которую сразу после карцера перевели в какой-то другой лагерь.
На зону тётя Шура загремела из-за какой-то ерунды, как многие здесь.
Одно неосторожное слово, и вот уже под окнами «чёрный воронок». В мужском бараке один такой болтун угодил за решётку за одну-единственную фразу «п****т, как советское радио».
