Иегудит Кацир - А облака плывут, плывут... Сухопутные маяки
— Да-да, конечно, — сказала я с горечью. — Когда ты маленький, тебе все врут. Говорят, вот вырастешь, у тебя родятся дети, потом внуки, и только потом, когда ты уже будешь старым-престарым, только тогда ты умрешь. Но сколько людей на самом деле доживают до восьмидесяти — девяноста? Скольким людям удается не умереть от болезней, не погибнуть на войне, в теракте, в аварии, от рук собственного мужа, наконец? Единицам.
— Одна из них — моя мама, — улыбнулся Йоэль. — Ей девяносто три, и она уже несколько лет пребывает в старческом маразме. Вчера, например, я пошел проведать ее в дом престарелых, а она мне говорит: «Ты мужчина?» Да, говорю, мужчина. А она: «Тогда иди ко мне, я хочу тебя». На идише, разумеется. Схватила меня за рубашку и давай тащить к себе. Я ей говорю: «Я тебя очень люблю, но сегодня я устал».
Я засмеялась. Тетя Рут, бывший начальник пожарной охраны, делающий шапочки из лекарственных упаковок, мама Йоэля… Можно сказать, что им повезло. Хорошо жить в мире, в котором есть «красивые и смелые».
— Ну а как там твои? — спросил он. — Муж, дочь? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — А знаешь, я был уверен, что ты выйдешь за этого, как его… Ну, за преподавателя твоего.
— Он уже женат, — ответила я. — На самом себе. Я была нужна ему, как собаке пятая нога.
Йоэль засмеялся.
— Над чем сейчас работаешь?
— Пишу серию картин на тему УЗИ. Изображаю младенцев в утробе. С увечьями или похожих на животных. На кур, лягушек, кошек.
Я не стала говорить ему, что собираюсь их сжечь.
Йоэль наморщил лоб. Видимо, не понял. Как рассказать ему об этом диком страхе, когда ты лежишь с раздвинутыми ногами в гинекологическом кресле, твой живот намазан какой-то холодной липкой дрянью, а на мониторе пляшут белые пятна?
— Это как пятна Роршаха, — попыталась я объяснить, — каждый видит в них свое. Каждое такое пятно — как карта нашей души, понимаешь? Своего рода диаграмма наших страхов. Когда я носила Нааму, меня преследовал страх, что я рожу курицу. Во время второй беременности мои страхи сбылись.
— Брось ты эти пятна, — сказал Йоэль. — Кошмар какой-то. Хочешь изобразить душу, говоришь? Тогда нарисуй облака.
И показал рукой на небо.
Нарисовать облака… Как на картине Эль Греко «Вид на Толедо»…
Я выпила вина. Оно обожгло меня изнутри, и мое зрение словно прояснилось. Из-за туч показалось солнце и прорубило в них яркие световые тоннели. Я сделала глубокий вдох, чтобы впустить эту неожиданную вспышку света в себя. Мне хотелось удержать ее внутри как можно дольше. Когда-то этот свет вызывал у меня острое желание рисовать, но в последние годы, за исключением одного парижского утра, такого желания у меня больше не возникает. Солнце вдохновения скрыло от меня свое лицо…
Сколько себя помню, я всегда была в кого-то влюблена. Во всяком случае, раньше мое сердце очень легко воспламенялось. Теперь же оно покрылось толстой коркой, стало, как и тело, тяжелым на подъем; его трудно сдвинуть с места, расшевелить. Похоже, чем старше становишься, тем слабее твое шестое чувство — способность удивляться и восторгаться.
— A y тебя нет желания раздеться? — сказал вдруг Йоэль. — Мне захотелось тебя нарисовать.
— Чего-чего тебе захотелось?
Он засмеялся.
— Ну, этого, конечно, тоже… Но в последнее время у меня, как бы это тебе сказать… в общем, проблемы с эрекцией, понимаешь? Из-за таблеток, наверное. Но если хочешь, мы можем попробовать. Обнимемся?
Передо мной сидел мужчина, которого когда-то я хотела так сильно, что в душе моей не оставалось места больше ни для чего другого. И в принципе, конечно, я могла бы сейчас поцеловать его губы, ставшие похожими на перезревший виноград и скрывавшие гнилые зубы, его красные, опухшие от бессонницы глаза и седой волосок на шее, торчавший из-под воротника фланелевой рубашки, а он, в свою очередь, мог бы обнять тело женщины из раздевалки. Одним словом, мы вполне могли бы с ним сейчас утешить друг друга…
— Видишь ли, Йоэль, — сказала я, — конечно, я могла бы сейчас с тобой переспать. Но дело в том, что в последнее время я, как бы это поточнее сформулировать… стараюсь обуздать свою натуру, что ли, понимаешь? Подчинить, так сказать, страсти долгу…
— Мелкобуржуазная верность мужу и семейному очагу? — съязвил он, не скрывая обиды.
— Нет, — возразила я. — Просто, как говорит моя тетя, пытаюсь быть человеком. Порядочным человеком.
Неожиданно начался сильный дождь. Вода стояла сплошной стеной. Мы вернулись в гостиную. Йоэль принес альбом, включил электрообогреватель, и я разделась. Мне почему-то захотелось вдруг шокировать его своим растолстевшим на двадцать килограммов и постаревшим на двадцать лет телом.
— Как видишь, все мои прелести заросли жиром.
Я ждала, что Йоэль вздрогнет и в глазах у него мелькнет отвращение, но он не вздрогнул.
— Глупости, — буркнул он, — ты красивая. У тебя тело красивой зрелой женщины. — И погрузился в работу.
Вот и Яир тоже все время так говорит. Твое тело, говорит, это прекрасное создание природы. Но мне почему-то в это не верится. Если бы Йоэль упомянул сейчас Рубенса или Тициана, я бы его, наверное, задушила. Но он не упомянул. Он сидел и рисовал, не говоря ни слова. Когда он отрывался от бумаги и смотрел на меня, в его глазах отражалась раскаленная спираль обогревателя. Я лежала на диване, курила, пила вино и чувствовала, что все больше и больше пьянею. Воздух приятно ласкал мою кожу, тепло обогревателя и взгляд Йоэля убаюкивали меня. Тело красивой зрелой женщины. А может, мне и в самом деле стоит им гордиться? Может, мое время еще не ушло? Через несколько лет мое тело начнет изнашиваться и техобслуживание придется делать чаще. Гормоны, кальциевые добавки в пищу, ежегодная рентгеноскопия, очки для чтения, операция на деснах, удаление матки, инсульт, болезнь Паркинсона, дом престарелых… Симона де Бовуар была права. В конечном счете все решает за нас наше тело.
— Слушай, — сказал он внезапно, — а который час? Я совсем забыл, у меня же урок. Только прошу тебя, никуда не уходи. Возьми себе что-нибудь в холодильнике. Правда, у меня там, честно говоря, не густо. — Он смущенно улыбнулся. — Холодильник холостяка, так сказать. Но мне будет очень приятно, если ты все еще будешь здесь, когда я вернусь.
Он пошел в ванную бриться, а я, как была, голая, отправилась вслед за ним.
— Слушай, Йоэль, — сказала я, присев на край холодной ванны, — а как тебе это удалось? Я имею в виду, как тебе удалось задушить в себе веру в свое великое предназначение? Как ты вообще смог примириться с тем, что…
— Не знаю, — ответил Йоэль, намыливая щеки. — Примирился, и все тут. Стараюсь быть обыкновенным человеком. Или как ты там говоришь? Подчинить страсти долгу? Вот именно. Одним словом, пытаюсь найти компромисс. Между мечтами и реальностью. Между прочим, это ничуть не легче, чем быть Пикассо, а может быть, даже и сложнее. У меня, кстати, это довольно плохо получается.
— А может, мне надо было выбрать другую профессию? — подумала я вслух. — Психологом стать, например, как твоя дочь. Или там, не знаю… врачом. Помогала бы людям. Пользу бы какую-то приносила. А так… Ты же сам говорил, что из меня Пикассо не выйдет. Ты считал, что только из Наоми выйдет.
— Наоми не хватало амбиции и умения себя подороже продать, — сказал Йоэль и стал растирать на щеках лосьон.
«Раньше, — подумала я, — в лосьоне необходимости не было. Чтобы охмурить ученицу, хватало и запаха стирального порошка».
— И вообще, — сказал он. — Как ты уже знаешь, чтобы добиться успеха, одного таланта мало. Да и Пикассо был только один. А кстати, где она сейчас, эта твоя Наоми? Ты с ней все еще общаешься?
— Нет, — сказала я, — Наоми исчезла. Десять лет назад. Она посещает меня только во сне. Как будто уже умерла.
Вообще-то это я сама дала ей исчезнуть. В моих снах у нее все те же живые глаза, прекрасные волосы и костлявые руки подростка. Поначалу мы обе страшно смущаемся, но затем становимся такими же, как раньше. Как тогда, в Америке, когда мы ехали с ней в автобусе из Нью-Йорка в Новый Орлеан…
— Кстати, — снова заговорил Йоэль, — я тут недавно одного мальчика из вашей группы встретил, и он мне что-то про нее рассказывал. Только вот не помню, что именно. То ли ударилась в религию, то ли пыталась покончить с собой, то ли переехала в Нью-Йорк… Забыл. Старческий склероз, наверное.
Он взял мое лицо своими пахнущими лосьоном руками и поцеловал в губы.
— Мне пора. Вернусь вечером. Никуда не уходи.
Стук хлопнувшей двери. Шаги на лестнице. Звук закрывающейся дверцы машины. Все еще ездит на «Бубулине»? Вряд ли.
Я вернулась в гостиную, допила вино из обоих стаканов и пошла взглянуть на его спальню. Старый стенной шкаф. Семейная кровать с одной подушкой. Пуховое одеяло без пододеяльника. Постель стареющего в одиночестве мужчины. Я легла на кровать. Простыню и наволочку с выцветшими оранжевыми цветочками я помнила еще по улице Роза Кармеля. Они пахли точно так же, как когда-то пахли его фланелевые рубашки. Слегка кисловатым запахом. Разумеется, я вполне могла бы с ним переспать. По крайней мере, один раз. Каждая замужняя женщина имеет право на один раз. Я представила себе, как он лежит подо мной. Его член, губы, привкус лосьона во рту… Потом я представила его таким, каким он был двадцать лет назад. Он валит меня на пол, переворачивает на живот, стаскивает джинсы… Затем я мысленно перевернулась на спину, закинула руки за голову, и на меня лег Яир. Он пристально смотрел мне в глаза, а его руки крепко сжимали мои запястья. Наконец я встала на четвереньки и взяла член Яира в рот, а Йоэль в это время вошел в меня сзади. Я просунула руку между ног и стала себя ласкать. Мое тело извивалось от наслаждения, и мне хотелось, чтобы это длилось вечно, но тут я почувствовала, что больше сдерживаться не могу, и по телу пробежала сладкая судорога…
